Наука об обществе – это нечто очень сложное, не ограниченное только экономикой. Если мы хотим исследовать политическое или экономическое поведение, то мы будем изучать ценностные первопричины этого, то, как человеческая психология может влиять на наше поведение.
Я не претендую на то, что я все знаю про авторитарные режимы. В течение лекции я в основном буду касаться конкретных исследовательских работ, которые, как правило, рассматривают достаточно узкую область, но я надеюсь, что такая методика постепенного описания предмета с разных сторон, согласно известному выражению, позволит нам «нащупать какого-то слона», создать какую-то структуру.
Индексы длинною в жизнь
Первый вопрос: что такое авторитарные режимы и почему мы их хотим изучать? Существует специальная карта мира, где разными цветами закрашены разные государства в соответствии с тем, насколько они авторитарные или демократические, согласно индексу под названием «Polity IV». Группа исследователей ежегодно оценивает каждое государство по шкале от «- 10» до «+ 10», причем эти таблицы содержат данные с начала XIX века. Согласно этой карте довольно много государств имеют темно-синий цвет - так «закодирована» стопроцентная демократия. Также очень многие государства закрашены в цвет посветлее, означающий, что это тоже демократия, но с изъянами. Какое-то количество стран де-юре являются автократиями и они закрашены красным. Но есть довольно много государств, которые оцениваются как промежуточные между демократией и автократией, и к ним, в том числе, относится Россия.
Вообще раньше мировая политическая мысль в основном изучала демократические режимы. Это связано с тем, что основные исследователи жили в Америке, хотели в Америке работать, там установилась демократия, и всем интересно «искать под фонарем». Однако в последние годы стало интересно исследовать и остальные режимы.
Существует другая карта демократичности стран, построенная согласно индексу Freedom House, где все государства поделены всего на две группы – демократии и недемократии, и демократии окрашены в более темный цвет. К индексу Freedom House были разные вопросы, и я лично видел научную статью, в которой основной тезис исследования формулировался так: является ли индекс Freedom House предвзятым? Ответ: до 1991 года - является, после 1991 – нет. Поэтому в основном исследователи пользуются индексом Polity.
Теперь, в двух словах, что такое демократия. Для этого посмотрим, как создаются эти индексы. Внутри них есть довольно большое число критериев: насколько независимы СМИ, реально ли существует верховенство права, насколько ограничена власть первого лица и т.д. Если итоговая сумма по этим критериям оказывается выше пороговой, то тогда у нас демократия, а если нет - другая ситуация.
Первое, что бросается в глаза, когда мы смотрим на историю подобных оценок – количество демократических стран резко выросло. В начале XIX века не было ни одной страны, которая соответствовала бы современным критериям демократии. Они начали появляться позднее, и явно видно несколько периодов роста их количества. Самый резкий рост был после распада Советского Союза и Организации Варшавского договора: в большинстве стран, получивших независимость, совершился демократический переход. Также существенный рост числа демократий был зафиксирован после Второй Мировой войны. А резкое увеличение числа автократий произошло, например, в постколониальный период в Африке, когда оттуда ушли колониальные державы и власть в большинстве этих государств захватили диктаторы, которые сделали жизнь людей невыносимой.
Гипотеза Аристотеля
Следующий вопрос, который мы можем попытаться себе задать – что лучше для экономического развития: демократия или диктатура? На самом деле, этот вопрос очень старый, потому что интересовался им, например, еще Аристотель, который считал, что, если все хорошо, если все правильно, то диктатура лучше. Самая лучшая форма правления, с точки зрения Аристотеля, была монархия, т.е. ситуация, когда есть один, совершенно мудрый правитель. Следующая по качеству форма правления – это аристократия, когда есть, небольшое количество людей, которые принимаю решения. И наконец, последняя по качеству - полития, которую можно перевести как «республика». Но если что-то происходит не так, то порядок меняется, становится обратным. Если рассматривать «плохие», «испорченные» формы правления, то самой предпочтительной является демократия, затем олигархия (как аналог аристократии) и, наконец, тирания, когда сумасшедший тиран всеми правит и наводит на всех ужас.
Таким образом, гипотеза Аристотеля звучит примерно так: «Мы не можем сказать, где будет выше средний уровень экономического развития – в демократиях или диктатурах, но мы можем сказать, что разброс в этих показателях будет выше для недемократических форм государственного устройства».
Рост vs демократия
Теперь давайте посмотрим на вопрос «Что лучше – демократия или диктатура?» несколько более наивно. Необходимо просто взять все страны мира и сравнить в них уровень демократии и уровень экономического развития. В итоге мы получим сильную, однозначную зависимость: чем выше индекс демократии, тем выше должен быть ВВП. Однако этот результат мало что объясняет, поскольку мы не знаем, какова причинно-следственная связь между этими величинами. Верно ли, что демократия приводит к большему экономическому развитию? Или верно обратное – экономическое развитие приводит к демократии? Или, может быть, есть какие-то третьи величины, которые приводят и к тому, и к другому. Возможно, вообще нет никакой зависимости между двумя этими феноменами, и каким-то людям просто повезло быть богатыми и здоровыми, а другие вынуждены быть бедными и больными? На самом деле, исследовать этот вопрос с точки зрения эконометрики – очень сложная задача.
В реальности у нас есть примеры, когда у демократических стран не получалось. В Африке в постколониальный период в очень многих государствах демократические режимы были свергнуты и заменены страшными «людоедскими» диктатурами. Бокасса натурально был людоедом – пожирал своих политических противников; другие были людоедами в переносном смысле. Кроме того, есть альтернативные примеры – страны Юго-Восточной Азии, которые в условиях отсутствия демократических свобод очень быстро развивались в экономическом плане. Таким образом, если мы начинаем копаться в фактах, у нас нет однозначной картины, в каком случае страны будут более экономически развиты.
Одним из первых, кто выдвинул гипотезу, что экономическое развитие рано или поздно должно привести к запросу на какие-то демократические институты, был американский политолог Сеймур Липсет. Он говорит, что с экономическим развитием у нас происходит урбанизация, индустриализация, разделение труда, появляются профессиональные классы, и все это в итоге создает запрос на демократию. Поэтому существует некая черта в уровне развития экономики, выше которой страны превращаются из диктатур в демократии. С точки зрения современной науки, такая позиция довольно наивная. Подобная гипотеза, конечно, имеет право на существование, но ее очень сложно проверить.
Дарон Асемоглу (вероятно, будущий нобелевский лауреат по экономике) в своей работе 2009 года не нашел зависимости между уровнем демократии и экономическим развитием, и это при том, что он искал зависимость и в ту, и в другую сторону. В его следующей работе, которая вышла в 2013 году, но пока еще не опубликована, кажется, небольшая зависимость все-таки имеется. Порядок зависимости такой, что по прошествии двадцати лет в демократической стране ВВП на душу населения будет больше на 20%, по сравнению со страной, в которой в эти 20 лет демократии не было. Однако этот вывод, сделанный одной группой исследователей, нельзя считать полностью подтвержденным, статья не опубликована.
Почему же нельзя однозначно говорить о наличии зависимости между демократией и экономическим ростом?
Одна из гипотез, которую выдвинул сам Асемоглу, состоит в том, что очень во многих странах, которые колонизировались европейцами, крайне важным становился вопрос, насколько белые переселенцы могут там выжить. В тех странах, где смертность была большой, создавались политические институты, которые способствовали изъятию ренты, а значит препятствовали экономическому росту. В других странах, где смертность была чуть ниже, чаще селились люди и создавались институты, которые позволяли им нормально жить. Это один из возможных источников эндогенности, причина, почему какие-то страны богатые и здоровые, а какие-то бедные и больные.
Другие причины, которые, возможно, способствовали экономическому росту – религия (протестантство, ислам), ценности и убеждения населения, доверие. Однако здесь очень много неисследованных пока вопросов. Кроме того, возможно, есть какие-то критические развилки в истории страны, когда она решает, следовать ли ей пути демократии и развития или нет.
Наконец, есть достаточно сильное подтверждение гипотезы, что очень важен опыт существования страны как демократии. Каждый год, когда на территории страны происходили выборы, люди в них участвовали, обсуждали политику, политики избирались – создается некоторый капитал. Как существует человеческий капитал, социальный капитал, так, возможно, есть и демократический капитал, и наличие этого капитала (т.е. число лет, проведенных страной как демократией) снижает и вероятность отката страны обратно к диктатуре и способствует экономическому росту. К такому выводу пришли главные конкуренты Асемоглу и его коллег авторитетные экономисты Перссон и Табеллини.
Демократии усредняют показатели
Однако Дарон Асемоглу и другие исследователи не дифференцировали между собой разные авторитарные режимы. К примеру, в Советском Союзе существовал режим совершенно отличный от того, который сложился в Заире, и так же сильно отличающийся от того, который был в Южной Корее до 1987 года. В тоже время, если вернуться к гипотезе Аристотеля – наличие большего разброса в показателях для диктатур, чем для демократий – этот тезис современные статистические данные подтверждают достаточно хорошо.
Тимоти Бесли и Маса Кудамацу и для автократий, и для демократий составили график – разброс усредненных показателей экономического роста за вычетом общих факторов. На графике можно увидеть, что для автократий значения больше сфокусированы вокруг какой-то одной точки, а у демократий «шляпочка» получается более пологой. И чем более жесткий режим, чем меньше в нем коллегиальности при принятии решений, тем еще больший разброс фиксируется в уровне экономического развития.
Более того, подобный разброс может наблюдаться и для других показателей. Например, при сравнении продолжительности жизни можно заметить, что для демократических стран дисперсия намного меньше, в то время как у автократий результаты могут принимать совершенно различные значения.
В автократиях также часто наблюдается неравномерный экономический рост. Например, демократическая Швеция демонстрирует спокойный рост на протяжении всего XX и начала XXI веков. А в двух автократических странах в XX веке Испании и Португалии то все хорошо, то все плохо. И «все плохо» может продолжаться долгие годы, десятилетия, например, пока в голове у Франко что-то не изменится, после чего страна оправится от революции и станет быстро расти. С Аргентиной история еще более мучительная. В начале XX века многие считали, что Аргентина скоро перегонит Соединенные Штаты Америки по уровню развития, станет ведущей державой, но потом в стране начались постоянные перевороты, революции, военные хунты, и сегодня Аргентина находятся на, примерно, том же уровне развития, что и Россия.
Продолжительность власти
Почему диктатуры такие разные? Самый простой ответ на этот вопрос (слишком простой для того, чтобы быть верным) – очень многое зависит от горизонта планирования диктатора. Если у нас диктатор-кочевник, диктатор-налетчик (приехал, пограбил, уехал) – экономический рост будет низким. Если диктатор приехал сюда на один день и, вряд ли, вернется сюда завтра, ему выгоднее забрать все, что есть. А если я «дядечка», который здесь сидит всерьез и надолго (например, это Генрих VIII), то тогда, наверное, я буду не резать своих овец, а стричь их и давать им обратно отращивать свои замечательные шкурки. И экономический рост будет выше в том случае, если бандит стационарный, а не кочевник.
Таким образом, можно выдвинуть простую гипотезу: чем дольше в среднем диктатор находится у власти, чем более уверенным он себя чувствует, тем выше должен быть уровень экономического развития. Однако, к сожалению, жизнь выглядит намного сложнее. При прочих равных мы можем просто посмотреть на данные по странам с недемократическим режимом, сколько в среднем у власти пребывает национальный лидер. Страны, в которых срок пребывания у власти больше, по многим показателям развивались хуже, чем те страны, в которых лидеры как-то регулярно менялись.
Почему это так? Главная причина этого – диктатор не правит сам. Задачу удержания власти он должен передоверять разным людям, и то, как он этих людей контролирует, откуда он их берет, как он их вознаграждает и как борется со своими противниками – все это очень сильно влияет на экономическое развитие.
Настольная книга для диктатора
Один из способов осмыслить это называется теорией селектората. Предположим, что для удержания власти нужно заручиться поддержкой какого-то количества людей, и это количество разное в разных режимах. Чем режим менее демократичен, тем этих людей меньше. В идеальной демократии для того, чтобы человека выбрали, нужны голоса более 50% населения. В недемократии нужно договориться с председателем избирательной комиссии, судьей, главным редактором телевизионного канала – т.е. кругом намного меньшим, чем в демократии. Все остальные люди при наличии подобной монополии – это пластическая масса, с которой можно делать все, что угодно. Иными словами, для диктатур побеждающая коалиция меньше, чем для демократий.
Кроме того, также важно, кто в эту коалицию попадает. Селекторат (термин, придумал известный политолог Буэно де Мескита) – это как раз те люди, которых можно отбирать в побеждающую коалицию.
В каждом таком отборе в селекторат важными оказываются 2 момента. Во-первых, размер селектората относительно побеждающей коалиции. Если коалиция маленькая, а селекторат большой, то тогда у нас проблемы, потому что режим будет очень устойчив, можно будет небольшое количество людей поставить на ключевые должности, их щедро наградить, и они будут держаться за свое место. Во-вторых, очень важен размер побеждающей коалиции относительно всего населения. Если побеждающая коалиция мала, а население велико, то лучший способ наградить побеждающую коалицию – предоставить ей частные блага, трансферы (контракт на рекламу, ренту с какого-то конкретного рынка и т.д.). Если побеждающая коалиция велика, то, более оптимальный способ «ублажить» этих людей – предоставить им общественные блага. Удивительным примером и иллюстрацией этого является Сингапур – невероятно развитая страна, но при этом диктатура. Сингапур как исключение можно объяснить тем, что он маленького размера, т.е. количество нужных людей в селекторате сравнимо с населением, а значит, хорошо можно сделать абсолютно всем – и элите, и обществу.
Кроме того, Буэно де Мескита также написал известный труд «Настольная книга диктатора», где описал ряд других стратегий, которых должен придерживаться диктатор, желающий подольше удержаться у власти. Диктатор должен опираться на очень узкий круг сторонников, среди них не должно быть т.н. «незаменимых» людей, нужно контролировать источники прибыли, сторонников вознаграждать, а потенциальных конкурентов наказывать и т.д.
Все дело в инвестициях
Еще одним ответом на вопрос, почему такой большой разброс в экономических показателях у авторитарных режимов – наличие или отсутствие у них институтов. В тех режимах, в которых институты есть (например, действует парламент), нужное решение можно продавить, но сделать это сложно. Но если есть политические партии, если есть парламент, если есть бюрократия, которая действует по каким-то предсказуемым правилам – тогда сторонники режима могут худо-бедно защитить свои инвестиции друг от друга. В таком случае, уровень экономического развития будет выше.
Действительно, в одном из исследований было показано, что количество инвестиций, которые сделаны резидентами относительно ВВП, для авторитарных режимов положительно зависят от следующей величины: длительность существования режима минус срок пребывания диктатора у власти. Иными словами: сколько «ельциных» было до Путина, настолько устоялся порядок, который сейчас существует. Однако интересно, что с внешними инвестициями такой взаимозависимости нет.
Три типа «плохократий»
Какие могут быть разновидности авторитарных режимов? Обычно приводится такая классификация. В мире до сих пор существуют монархии: это когда человек по праву крови наследует абсолютную власть.
Кроме того, есть военные режимы, когда к власти приходят военные, и власть сосредоточена в руках профессиональных кадровых военных, которые всю свою жизнь провели в казармах. Эти режимы, как правило, самые короткоживущие. Они либо перерастают в полноценные демократические режимы, то есть происходит обратный демократический переход, либо они превращаются в более жесткие формы авторитарных режимов, а именно в персоналистский режим – режим неограниченной личной власти. Примеры таких режимов – Ирак при Саддаме Хусейне или Ливия при Муаммаре Каддафи. Эти люди могли переименовывать месяца в году в свою честь, называть своими именами горы. В этих режимах очень мало формальных ограничений на власть первого лица, и они, как правило, не переживают своего создателя, плохо «заканчиваются» после его ухода.
Наконец, есть режимы однопартийные: Советский Союз, Китай, Мексика. В них есть какие-то институты, которые регулируют передачу власти. Например, в Китае это удается делать, хотя каждый раз происходит с чудовищным скрипом. Сейчас все думают, сможет ли нынешний китайский лидер удержаться после 10 лет у власти, когда придет его срок. На сегодняшний момент он, видимо, «подмял» под себя больше власти, чем было у его предшественников. Поэтому ключевой вопрос – сможет ли он прервать традицию ротации внутри элиты раз в 10 лет, начатую еще при Дэне Сяопине.
Вопрос задает Лев Толстой
При моем представлении сегодня модератор сказал, что экономисты пытаются все объяснить обстоятельствами, не переходя на личности. И это действительно так. Однако вопрос, насколько сильно влияют предпочтения первого лица на принимаемые им решения, до сих пор открыт.
Для примера можно рассмотреть деятельность президента Заира Мобуту Сесе Секо, который один раз сказал следующую фразу в разговоре с президентом Руанды: «Я говорил тебе, не надо строить дороги. Дороги до добра не доводят. Я был президентом 31 год и не построил ни одного километра дорог. А теперь по твоим дорогам к тебе идут твои враги». За годы пребывания этого человека у власти ВВП на душу населения упал в 3 раза. Его страна из относительного середняка превратилась в самую бедную страну в мире. Второй пример, который здесь можно рассмотреть – Чан Кайши, Тайвань. Когда он сбежал туда от Мао с остатками своей армии, он утвердился на острове, и с 1949 по 1975 год руководил страной. В начале на Тайване также была достаточно кровавая диктатура и тысячи казненных, но ВВП на душу населения вырос в 5 раз за 30 лет.
Вопрос такой: «Был ли прав Лев Толстой, утверждавший, что личность в истории не играет никакой роли?» Верно ли, что, если мы поменяем местами Чан Кайши и Мобуту в Заире и Тайване ничего не изменится? Ответ будет непонятен.
Другой пример – Антонио Салазар, португальский диктатор, управлявший страной более 30 лет. Несмотря на то, что сам он был из университетской среды, уровень развития человеческого капитала в его стране был очень низкий, причем, вероятно, это была его сознательная стратегия. Не за чем людям слишком много знать.
Как мы можем ответить на вопрос – был ли прав Лев Толстой? Для этого давайте сначала попытаемся представить себе, какие обстоятельства могут быть более важными, чем личность диктатора.
Угроза, ресурсы, терпение
Во-первых, могут быть разные внешние условия. Мобуту был солдатом «холодной войны», он заигрывал с Соединенными Штатами, говорил, что борется с коммунистической угрозой, но больших внешних угроз у него не было. В то время как у Чан Кайши через пролив был Китай, который хотел и до сих пор, вероятно, хочет поглотить Тайвань, присоединить его к себе.
Во-вторых, если страна что-то экспортирует, крайне важными могут быть цены на разные экспортные товары. Мы про ресурсное проклятие не будем сейчас говорить, но есть довольно много задокументированных случаев, когда падение цен на основной экспортный товар приводило к тому, что для удержания власти становилось меньше ресурсов и приходилось как-то ставить страну на рельсы развития.
В-третьих, в разных странах может быть разное соотношение между благосостоянием граждан и выживаемостью режима. В каких-то странах больше терпят, в каких-то меньше терпят. В каких-то странах есть горы, где можно спрятаться и обороняться с небольшими потерями, в других странах гор нет. Где-то есть СМИ, и очень хорошо отлажены технологии контроля, где-то такие технологии не работают.
Иногда у диктаторов просто изначально может быть разный объем ресурсов. То есть можно представить себе такую ситуацию, такую модель взаимодействия лидера с подчиненными, в которой решение лидера, быть ли ему, как Мобуту, или быть ему, как Чан Кайши, будет зависеть от наличия у него некоторого начального капитала. И если начальный капитал ниже, чем определенная черта, то будет принято решение страну разорить, а если выше – страну развивать. При этом целевая функция будет одна и та же – остаться у власти, а решения могут быть очень разные.
Полевые эксперименты
Как мы видим, существует достаточно много разных чисто экономических аргументов, без «перехода на личности». Поэтому, как здесь все-таки пытаться измерить именно роль личности?
Мы можем посмотреть, насколько меняются темпы экономического развития при смене первого лица. Для этого есть, конечно, огромный набор данных. Сегодня мы знаем про каждую страну, какой у нее ВВП, какие были инвестиции, «характеристики» ее лидера. По одной из самых известных подобных баз данных, российский режим категоризируется как диктаторский еще с 1993 года.
Однако, когда мы делаем такие исследования, существует проблема эндогенности. Лидер просто так не уходит. Обычно он покидает пост, когда все становится совсем плохо, и поэтому получаемый нами эффект будет как бы «смещенным», неточным. Для исследований этого типа мы можем попробовать использовать естественный эксперимент.
Что такое эксперимент? Это когда я стою в лаборатории, и хочу посмотреть, как лекарство действует на бактерии. У меня есть 100 чашек Петри, и я случайным образом в 50 этих чашек кладу свой антибиотик. Почему это именно эксперимент? Потому что я именно случайным образом отделяю контрольную группу от экспериментальной. В социальных науках есть такое понятие, как полевой эксперимент. Например, части людей разослали письма с определенным содержанием, а другой части – нет, и смотрим, как каждая из этих частей голосует.
Однако, если мы говорим про выживаемость диктаторов и экономический рост, мы здесь экспериментировать не можем. Мы не можем создать чистые экспериментальные условия. За нас их может сотворить только Господь Бог. Когда такое происходит для обсуждаемого нами случая? Когда диктатор не уходит сам, а умирает из-за естественных причин и это действительно случайное, т.е. подходящее для эксперимента, событие
Поэтому можно попробовать рассмотреть все случаи естественной смерти авторитарных лидеров, и проследить, как менялся темп экономического роста до и после их смерти. Оказывается, что в демократиях никакой разницы в среднем нет, а в диктатурах есть существенные различия. Экономический рост может колебаться то вверх, то вниз, но в среднем он обязательно колеблется, в отличие от демократий. Поэтому, возможно Толстой не на 100% был прав.
Еще один способ «естественных экспериментов» – покушения. Здесь тоже существует необходимая нам случайность: условно говоря, «попал или не попал». Поэтому мы можем рассмотреть развитие стран после покушений на лидеров, причем как «удачных», так и «неудачных». Оказывается, что в авторитарных режимах вероятность того, что режим станет демократическим через год после удачного покушения несколько выше, чем через год после неудачного. То есть, видимо, действительно, какой-то эффект это имеет.
Лично мой ответ на толстовский вопрос: личность лидера может и ни на что не влиять конкретно, но, если в условиях авторитарного режима все зависит от одного человека, то этот человек сам по себе уже является институтом.
Этот человек – это не только его характер, это также ожидания его окружения относительно его действий, его собственное понимание этого окружения, это доверие в обе стороны, это какие-то негласные правила. И когда такой человек уходит, то, даже если его место займет точная копия, ему все равно придется начинать с нуля. Возможно, в этой стране даже будет период коллегиального правления.
Лояльность vs Компетентность
Еще один важный вопрос, который встречается сегодня повсеместно и в коммерческих структурах, и в государственном управлении – в чью пользу лидер делает свой выбор при формировании элиты и своих подчиненных.
Приведем две цитаты Николая I. Первая цитата такая: «Мне не нужны ученые головы, мне нужны верноподданные». А вторая цитата – это когда ему донесли, что разворовали пенсионный фонд для ветеранов армии, он в сердцах промолвил, что Рылеев и его сообщники никогда такого бы не сделали. После чего осекся и больше такого не говорил. Рылеев – это декабрист, который происходил из такой субкультуры, где ценились честность, порядочность и т.д.
Итак, почему же делается выбор в пользу лояльных сторонников? В некоторых случаях, особенно в персоналистских режимах, это нередко ставило под удар сам режим. Например, когда началась Великая Отечественная война, Рокоссовского пришлось из не столь отдаленных мест сразу ставить на командующую должность. В некоторых странах военные реформы диктаторов привели к тому, что их самих сместили, потому что армия была слишком некомпетентна, слишком запугана. Такова была судьба Батисты или Мохаммеда Реза Пехлеви. Однако, и умный подчиненный может быть опасен. Он может подсидеть, он может пересидеть, он может быть востребован при следующей власти.
История нелояльных
Примером последнего может служить Шарль-Морис де Талейран-Перигор – французский дипломат, который начал карьеру еще при короле в конце XVIII века кем-то, вроде, управляющего делами епископства. Когда пришла революция, он переметнулся, возглавив комиссии по экспроприации церковной собственности. Потом был вынужден сбежать, но когда террор прошел, он вернулся, стал министром иностранных дел, был одним из людей, которые привели к власти Наполеона, а затем за спиной Наполеона стал вести сепаратные переговоры, получая за это огромные деньги. Но при этом Наполеон настолько ценил его профессиональные качества, что все это терпел. Он понимал, что Талейран совершенно незаменим. Когда в 1814 году русские войска шли на Париж, а Талейрана рядом с ним уже не было, он говорил примерно следующее: «Талейран, где ты? Вот сейчас бы ты мне точно помог, а так мне никто не поможет».
После падения Наполеона Талейран стал премьер-министром, но его быстро сместили. Однако в 1830 году после очередных бурных событий, Талейрана снова призвали (даже несмотря на его уже совсем почтенные годы), когда потребовался посол в Великобританию. Лучшего кадра в тот момент не нашлось.
Таким образом, Талейран, понимая свою абсолютную незаменимость и понимая, что он будет востребован при каждом следующем режиме, мог позволить себе быть не лояльным. Но, конечно, на каждого Талейрана приходится огромное число племянников, сыновей, друзей диктатора, которые совершенно не компетентны, не подходят для своей должности, но были назначены на нее именно за свою лояльность.
Интересен второй такой пример – маршал Эрвин Роммель, немецкий командующий времен Второй мировой войны, очень популярный полководец. Когда ему предложили возглавить заговор против Гитлера, он согласился. Заговорщики выбрали его, потому что им был нужен кто-то, кто имел огромный авторитет среди военных. Когда заговор раскрыли, Роммеля вынудили совершить самоубийство, представив при этом, что он умер от ран. А другого специалиста – выдающегося министра промышленности Альберта Шпеера, даже обнаружив в списках среди заговорщиков (правда, напротив его фамилии в списке стоял «крестик»), оставили в правительстве.
Кроме того, есть пример и из маоистского Китая. Во время Культурной революции Центральный Комитет Китайской коммунистической партии был очень сильно обновлен. Как показали два современных китайских исследователя, в тех условиях работал т.н. «отрицательный отбор»: чем выше у вас было образование, тем меньше шансов попасть из одного созыва в другой. То же самое происходило и с воинскими званиями.
Еще одно исследование про Китай, касается времен манчжурской династии. В один из периодов своей истории, Китай был захвачен кочевниками-манчжурами, поэтому последняя китайская династия была не китайская, а манчжурская. В этот момент Китаем управляла крошечная манчжурская элита – буквально несколько тысяч человек. Поскольку они управляли огромной страной, у них постоянно был вопрос, кого ставить на ключевые должности – преданных манчжуров или лучше разбиравшихся в местных вопросах китайцев. В результате современного исследования выяснилось, что китайцев они ставили чаще в периоды восстаний, когда требовалось как-то восстанавливать доверие и понять проблемы людей на земле, а в остальное время предпочитали манчжуров.
Судьбы диктаторов
Как уходят руководители авторитарных режимов? В этом вопросе выявлена четкая закономерность: режимы неограниченной личной власти плохо заканчиваются для их лидера. «Хороший уход» – когда диктатор не был убит, не был вынужден эмигрировать или не сел в тюрьму, встречается в 39% случаев режимов неограниченной власти. Для монархов это, как правило, либо смерть от естественных причин, либо передача власти наследнику. Для военных диктатур все немного хуже. Для однопартийных режимов тоже большая часть эпизодов «покидания» власти носит предсказуемый ненасильственный характер.
Есть знаменитая картинка из очень старой политологической сказки про дамоклов меч. Дамокл – это такой подхалим сиракузского царя, царедворец. И он как-то сказал: «О, солнцеликий, как тебе, наверное, хорошо сидится на этом троне, ты такой замечательный, я тебе завидую». Царь ему в ответ: «А давай, сядь-ка на мое место и посиди здесь денек». Дамокл сел, посмотрел наверх, а над ним висит меч на конском волосе, и говорит: «Подожди, я встану». «Нет, - говорит царь, - сиди. Вот теперь ты понимаешь, как я живу. Я живу в постоянном страхе, что меня кто-то убьет».
Я составил сводную таблицу, своеобразную базу данных о диктаторах-долгожителях, которые пробыли 18 и больше лет у власти, начиная с 1945 года. Также я ввел две категории «ухода» таких политических лидеров из власти: «по-хорошему» и «по-плохому».
К последним относится смерть от естественных причин: я считаю, что это уход «по-плохому». Также в одном случае была зафиксирована смерть диктатора от бытового насилия – тогда в Непале наследник перестрелял свою семью. Несколько раз диктаторы уходили по состоянию здоровья, обычно в том случае, когда понимали, что буквально через год умрут от рака. Правда, в Камеруне лидера обманул врач, сказав, что тот неизлечимо болен, и диктатор решил уйти. Врача, видимо, подкупил преемник. «По-плохому» – это и через иностранное вмешательство. Сюда же относятся перевороты, революции, гражданские войны.
Уходы «по-хорошему» – это добровольная отставка, отказ от участия в выборах, проигранные выборы, а также т.н. операция «преемник». Если человек говорит: «Вот мой преемник, я ухожу, теперь твоя очередь» – это уход по-хорошему.
В итоге, статистика такая: из 96 случаев, когда авторитарный лидер пробыл 18 и больше лет у власти 19 лидеров сохраняют власть до сих пор, 60 ушли «по-плохому» и только 17 «по-хорошему». Если мы смотрим чистые автократии, а не монархии, то у нас 48 уходов «по-плохому» и 16 уходов «по-хорошему». Таким образом, соотношение примерно три к одному. Если мы смотрим не 18-й год у власти, а 24-й, то у нас уже будет соотношение пять к одному. А если говорить про совсем долгожителей – 32 года у власти и более, соотношение еще хуже.
Также из данной таблицы видно, что наличие хоть каких-то ограничений на личную власть, на самом деле, помогает диктатору дольше ее удерживать. Если мы посмотрим средний срок пребывания авторитарного лидера у власти, то он самый маленький в том случае, когда нет ни политических партий, ни парламента. Если есть хотя бы то или другое, то в среднем диктатор на 4 года больше держится у власти.
Так происходит, потому что парламент и партии – это некоторый способ обещать сторонникам, что ты их не обманешь. Сейчас Следственный комитет России заинтересовался приватизацией ЮКОСа. Они подняли руку на самое священное – на залоговые аукционы, и этот эпизод говорит о том, что в авторитарной стране никакие обещания до конца не работают. Однако в тех случаях, когда все-таки какие-то «тормоза» есть, там меньше переворотов, меньше революций и больше системного и спокойного ухода от власти.
Пара слов о военных переворотах
Военные перевороты, вооруженные захваты власти происходят достаточно часто. При этом большая часть из них происходит бескровно, и даже в нашей стране был подобный бескровный переворот, когда в 1953 году задерживали Л.П. Берия. Но перевороты могут быть и неудачными, например, ГКЧП.
Когда в некоторых странах перевороты происходят чаще, чем в других, это становится «привычным делом» и частью политической культуры. В Таиланде, например, было 15 переворотов с 1932 по 2014 год. Учеными разработано даже распределение стран по числу переворотов, и в части из них перевороты происходят с определенной регулярностью.
Почему в одних странах перевороты происходят чаще, а в других нет? Статистический анализ показывает, что самый главный фактор, который влияет на частоту переворотов – это то, сколько платят военным. Кто бы мог подумать! Большой размер вооруженных сил, дробление армии, создание параллельных силовых структур, подчиняющихся напрямую главе государства, тоже снижают вероятность переворота. Такие закономерности повторяются в очень многих авторитарных странах.
Одной из причин, почему Ирак так быстро проиграл войну «Исламскому государству» (организация запрещена на территории России), стало создание полудемократическим лидером большого числа разных военных отрядов, которые подчинялись напрямую ему лично и не могли скоординировано бороться с ИГ. В политологической литературе даже существует специальное понятие «coop proofing» – защита от военных переворотов. То, что происходит сейчас в Чечне – создание какого-то количества боеспособных вооруженных формирований, которые подчиняются главе республики или напрямую главе государства – это, на самом деле, хорошо вписывается в общий авторитарный тренд.
Таким образом, перевороты в недемократиях более вероятны, когда уже есть военный режим, и существуют эпизоды нестабильности: политические убийства, вооруженные мятежи, протесты, забастовки и т.д.
Еще несколько мучающих диктатора вопросов
Следующий вопрос, который часто встает перед диктатором: стоит ли ему и если да, то в каком масштабе применять политическое насилие? Попытки оценить это при помощи статистических данных говорят, что, скорее, насилие работает до тех пор, пока не начался вооруженный мятеж. Если он уже имеется, насилие, как правило, не помогает.
Также можно рассмотреть, какие факторы влияют на то, будет ли автократ проводить какие-то репрессии, или остановится на более мягких ограничениях гражданских прав. Данные показывают, что репрессии – это, реакция на возможный ненасильственный протест, а, как ни парадоксально, реакции на более насильственные действия – это, как правило, ограничения гражданских свобод.
Что делать с предшественником, казнить его или не казнить – это во многом вопрос традиции и вопрос ожидания, что сделают с тобой самим. В Византии, стране где постоянно происходили военные перевороты и не было механизма наследования, существовала традиция ринокопии – смещенному лидеру отрубали нос. Считалось, что такой человек не является «цельным» и поэтому не сможет снова собрать себе коалицию и захватить власть. Традиция работала, пока человек с отрубленным носом Юстиниан II не пришел к власти. После этого, вместо ринокопии смещенных лидеров стали ослеплять.
Теперь к вопросу, нужна ли автократу какая-либо демократизация. Имеет ли смысл держаться за власть до последнего или, когда народ уже собрался с вилами, лопатами, факелами, пойти ему навстречу, дать власть парламенту, судам и т.д.
Представим себе угрозу революции в какой-либо стране. Много людей пришли к дворцу президента с криками «даешь равенство!», «твои землевладельцы все захватили!», «налоги высокие, давай-ка их снижай для крестьян, повышай для землевладельцев!». Диктатор и его элита (те самые землевладельцы) собрались в том самом дворце и думают, что делать. Можно попробовать пойти на уступки, оставить политический контроль, но дать требуемые послабления. Можно отпустить политический контроль, дать возможность провести выборы, а самим уйти из власти.
Что делать в такой ситуации революционерам, если им предлагают уступки? Есть два варианта – поверить или не поверить. Если не верить, значит необходимо устраивать революцию, которая обладает достаточно большими издержками: плохо будет и тем, кто сидит во дворце, и тем, кто этот дворец штурмует. С другой стороны, если ты согласишься, власть может вас обмануть. Если ситуация такая, что ничего пообещать бунтовщикам нельзя, или они все равно тебе не поверят, единственный способ избежать революции – это поделиться властью.
Поэтому, действительно, рациональным решением может быть демократизация, и экономическая модель предсказывает, что, если издержки революции не слишком большие и не слишком маленькие, то это, действительно, произойдет. Если же издержки революции слишком большие, то бунтовщиков разгонят, а если слишком маленькие – революция произойдет сама. Тоже самое можно сказать и про издержки авторитарного режима, т.е. про уровень неравенства. Если низы живут очень бедно, а верхи очень богато – издержки высоки, а если разрыв не так велик – наоборот.
Кроме того, очень важный фактор – угроза обмана со стороны элит. Если она велика, то тогда с большей вероятностью будет происходить демократизация. Если она маленькая, тогда с большей вероятностью будут какие-то уступки, на которые потом революционеры согласятся.
Права дают, права берут
Однако надо иметь в виду, что большая часть демократических переходов происходит при наличии революционной угрозы. Права не только дают, но их отчасти и берут.
Приведем несколько примеров из разных стран. Есть авторитарные режимы, которые нормально продолжают функционировать и несколько таких эпизодов пережили. В ЮАР было чудовищное неравенство, огромные репрессии, в какой-то момент массы организовались, и продолжение репрессий стало слишком затратным, было принято решение демократизировать страну.
В России в 2011-2012 годах сказалось два фактора. Первый – это не слишком высокий выигрыш от демократизации. Второй – это некое историческое наследие, а именно понимание, что издержки революции слишком высоки, революция – это абсолютное зло. Такие издержки, связанные с революцией, не должны быть слишком большими, чтобы они сработали как угроза.
Сейчас в мире практически нет стран, где есть имущественный ценз, голосовать может каждый. В XIX веке такая практика существовала, но постепенно ушла: к концу Первой мировой войны во всех европейских странах имущественный ценз был отменен. Но что такое снижение имущественного ценза? Это фактически отказ какой-то коалиции от власти, добровольное расширение франшизы. Оказалось, есть статистическая разница между протестами и эпизодами расширения франшизы. Каждый раз происходило это не просто так, а из-за давления снизу.
В случае массовых протестов ключевым моментом становится координация. Давайте попробуем вообразить себе такую ситуацию: у нас есть город, в котором живет 5 человек – господа A, B, C, D, E. И каждый решает, стоит ли принять ему участие в каком-то коллективном действии, например, выйти на улицу и что-нибудь покричать. Выигрыш каждого равен нулю, если он этого не делает, а если делает, то его выигрыш зависит от количества соучастников. Допустим у нас есть один человек, который может сам выйти и ему уже будет хорошо. Есть еще два человека, которые получат выигрыш от участия, если будет всего три участника. И еще два человека, у которых выигрыш будет положительный, только если участвуют все пятеро.
В этой системе у нас есть три равновесных состояния. В первом состоянии у участвует один человек. Второе состояние – это когда участвуют всего три человека. И третье состояние – когда участвуют все пятеро. Переход между этими состояниями может происходить достаточно внезапно.
Еще в 2010 или в 2011 году Алексей Навальный рассказывал у себя в блоге про то, что он ездил в США на «слет» для гражданских лидеров. Там был какой-то товарищ из Туниса, который жаловался, что в его стране люди абсолютно не приспособлены к протесту. Через две недели там началась революция. Почему произошёл такой резкий переход? Какое-то событие подвигло этих людей выйти на улицы?
Размышляя в таких моделях, мы и понимаем, что протесты более вероятны в больших городах. Когда много людей, то не страшно. Поэтому происходят 2 важных момента. Во-первых, в авторитарных режимах жители крупных городов находятся в привилегированном положении. С ними стараются не доводить дело до каких-то крупных беспорядков, поэтому чем более авторитарна страна, тем больше разница между столицей и провинцией. Во-вторых, время от времени может происходить перенос столицы: так было в Казахстане, Танзании, СССР. Также были разговоры, что в Египте будет перенос столицы после египетских революций.
В случае массовых протестов также важно наличие интернета и возможность эти протесты координировать. Сегодня очень активно развиваются исследования, которые отвечают на вопрос, насколько интернет влияет на протесты.
По этому вопросу я недавно видел одну очень занимательную работу. «Вконтакте» был создан Павлом Дуровым, и первыми его пользователями были его однокурсники. Можно посмотреть, из каких городов были люди, которые учились с Павлом Дуровым на одном курсе в университете. И в тех городах, в которых было больше людей, которые учились с Павлом Дуровым, там было больше протестов. Единственное возможное объяснение – это потому что там было больше проникновение сети «Вконтакте».
Проклятые ресурсы?
Ресурсное проклятие также часто рассматривают, как ограничитель для демократизации. Одно из объяснений – возможность царствовать, «лежа на боку», поддерживать низкие налоги и при этом не иметь никакой подотчетности, иметь большие расходы на безопасность. Второе объяснение состоит в том, что такие «шальные» доходы не дают необходимого эффекта развития: не происходит разделения труда, специализации труда, не возникают профессиональные элиты, у которых есть большие переговорные силы относительно властных элит.
Но вопрос ресурсного проклятия, с точки зрения статистики, не является доказанным на 100%. Проблема в Ближнем Востоке. Страны, вроде бы, изначально недемократические, которые, вдруг стали обладать огромным количеством углеводородов. С другой стороны, если посмотреть на данные после 1970-го года, то зависимость есть, и вероятность авторитарного перехода увеличивается увеличением количества ресурсов. Связано это с тем, что с 1970-х годов авторитарные государства научились отбирать месторождения у международных корпораций.
Иногда авторитарный лидер может принять решение о том, что нам нужны свободные СМИ, потому что из-за низкого качества информации, обратной связи, становится трудно управлять страной. Однако в богатых ресурсами странах, возможно, эта проблема не столь острая, население и общество можно буквально «купать» в нефтедолларх. Поэтому часто в богатых ресурсами автократиях свобода СМИ ниже, чем в автократиях более бедных.
Иностранное вмешательство и демократия
ЦРУ и КГБ на протяжении «холодной войны» очень много вмешивались в политику разных стран, и можно посмотреть, насколько значимый эффект имело это вмешательство на развитие демократических институтов. Как правило, эффект был отрицательный, как для одной стороны, так и для другой. По крайней мере, вот есть работы, где это утверждается.
У меня по этому вопросу еще есть слайды, но мне говорят, что пора заканчивать, поэтому я, наверное, так и поступлю.
ВОПРОСЫ
Вопрос: Скажите, пожалуйста, вы в лекции упомянули такой факт, точнее, опровергли его, о связи между уровнем ВВП на душу населения и вероятностью смещения авторитарного лидера. Вы не могли бы прокомментировать?
Алексей Захаров: Надо разбирать конкретные статьи. Я могу вам дать выходные данные двух статей, вы можете посмотреть. Там очень сложная эконометрика. Но я вас уверяю, что это, действительно, сделано на должном уровне. Сложно это, потому что трудно исключить внешние факторы. Если мы пытаемся объяснить эффект того, как демократия влияет на экономический рост, и как экономический рост влияет на демократию, мы должны по-хорошему иметь какие-то источники экзогенной вариации. То есть эта задача будет хорошо выполнена, если у нас есть какие-то случайные источники экономических колебаний и какие-то случайные источники колебаний степени демократичности. Но эти вещи достаточно сильно друг с другом взаимосвязаны, поэтому это довольно сложная задача.
Вопрос: Алексей, добрый вечер. Спасибо большое за интересную лекцию, за подборку статистики. Вот вы высказали одно утверждение про 1993 год, что в России диктатура началась с 1993 года. Можете пояснить?
Алексей Захаров: Это не я высказал утверждение. Это в базе данных Барбары Геддес, по-моему, так кодируется наш режим. Это не я придумал.
Вопрос: Большое спасибо за интересную лекцию. В начале выступления вы упоминали несколько раз об т.н. «индексе авторитарности», который показывает, насколько режим в стране близок к авторитарному. Я понимаю, что он очень сложный, скорее всего. Но, может быть, вы приведете хотя бы какие-то составляющие, т.е. из чего он складывается?
Алексей Захаров: Это экспертная оценка по нескольким пунктам. Во-первых, это правила, согласно которым выбирается или назначается первое лицо в государстве. Это то, насколько этот процесс открыт или закрыт, насколько в нем могут участвовать все, или он ограничен для какого-то более узкого круга лиц, насколько велики эти ограничения, насколько сильно ограничено первое лицо в своих действиях, и т.д. Оценить эти моменты иными способами, кроме как экспертной оценкой, как правило, нельзя.
Вопрос: Добрый вечер. Поговорим о России. Наберитесь, пожалуйста, смелости. Лекция замечательная спасибо. Хотелось бы узнать, какая перспектива нас ждет. Спасибо.
Алексей Захаров: «Барон здоров. Бог даст – лет десять, двадцать и двадцать пять и тридцать проживет он». Давайте вспомним нашу сводную таблицу по автократам. По крайней мере, это не то чтобы с вероятностью более 50% произойдет, но это самый вероятный вариант из всех оставшихся. Думаю, что нас ждет еще очень долгая жизнь, возможно, десятилетия при одном лидере.
Вопрос: Есть ли какая-то корреляция между продолжительностью авторитарного режима, собственно, замедлением или ускорением темпов экономического развития? Есть страны как с тем, так и с другим примерами. Поэтому, если вы можете дать какое-то краткое резюме: продолжительность существования режима положительно или отрицательно сказывается на темпах? Спасибо.
Алексей Захаров: Скорее положительно, если мы сравниваем с другими авторитарными режимами. Если мы сравниваем с демократиями, то, скорее, ответ отрицательный. Но давайте подождем лет 5-6-7, у нас будет больше хороших исследований, будет больше понимания. Дело даже не в выборке, дело просто в более качественных результатах. Смотрите, самая главная проблема с этими выводам – это то, что современные исследования не дифференцируют между разными типами авторитарных режимов. Вот мне так кажется. Я думаю, это вопрос ближайший двух-трех лет, когда они на это обратят внимание, и у нас будут новые результаты.
Вопрос: Спасибо за отличную лекцию. У меня такой вопрос: каково влияние на всю эту статистику, все эти закономерности, внешней агрессии и агрессивных войн, которые ведут авторитарные режимы, прежде всего, за пределами своей страны? То есть ввязываясь в некие авантюры за пределами себя, насколько они нарушают собственную стабильность, насколько они могут сократить срок своего существования и, соответственно, прийти к необходимости либо революции, либо демократизации?
Алексей Захаров: Здесь, если мы говорим про внешнюю политику, самой четкой закономерностью является феномен демократического мира. Войны редко начинают демократии друг против друга. У нас могут часто авторитарные режимы нападать друг на друга, бывает так, что авторитарный режим нападает на демократию, бывает так, что демократия нападает на авторитарный режим, но так, чтобы демократия нападала на демократию – это редкое событие. Это первый момент, который нужно иметь в виду.
А вопрос – есть ли эффект у маленькой победоносной войны, верно ли, что войны продлевают срок диктатора у власти – ответ, скорее, нет. Проигранные войны его сокращают, безусловно. Но однозначного ответ нет на вопрос, насколько диктаторы стратегически пользуются возможностью начинать войны для увеличения своего рейтинга. У первого лица рейтинг и в демократических странах, и в недемократических во время войн сильно увеличивается. Мы помним, как в Соединенных Штатах, во время первой войны с Ираком, показатели рейтинга у Буша старшего был больше, чем у Путина сейчас. Тем не менее, через какое-то время он проиграл выборы, но потребовалось время, чтобы этот рейтинг сошел вниз.
Вопрос: Если возвращаться к вопросам экономики, на ваш взгляд, какая система управления демократия или авторитаризм более эффективна в плане принятия очень крупных, масштабных экономических решений. Просто приведу пример. Взять недавно актуальный кризис Еврозоны тогда многие европейские политики говорили: мы знаем, как решить эти проблемы, но, к сожалению, приняв эти решения, мы не сможем переизбраться. С другой стороны, такая страна, как Китай, где есть возможность быстро и эффективно принимать очень крупные, серьезные, долгосрочные экономические решения. Или, например, взять США, где Обама пытался протолкнуть очень революционную социально-экономическую повестку, тем не менее, возникли проблемы с реализацией данного плана.
Алексей Захаров: Ну, смотрите, безусловно, диктатору легче принимать хорошие решения. Но так же ему легче принимать плохие решения. Задача демократии как раз состоит в том, чтобы застраховаться, в первую очередь, от принятия катастрофически плохих решений, которые, к сожалению, принимаются. Диктатура – это лотерея. Так что, мне кажется, что, действительно, могут быть случаи, когда какие-то вещи более оперативно решаются при меньшем количестве сдержек исполнительной власти.
Интересно, что в английском языке есть такое слово «царь». Царь – это значит чиновник, который наделен экстраординарными полномочиями, временно и для решения какой-то конкретной масштабной задачи – борьба с терроризмом, например, или чем-то еще. А насчет здравоохранения в Америке, основную свою задачу Обама выполнил, хотя, конечно, там было чудовищное сопротивление.