Члены списка Forbes — лидеры российского бизнеса и конечно, входят в российскую элиту. Но станут ли частью истеблишмента их дети, наследники миллиардных состояний? Об этом в интервью, которое Forbes берет в рамках спецпроекта «Наследники», рассуждает известный российский экономист, завкафедрой прикладной институциональной экономики экономического факультета МГУ Александр Аузан.
— Насколько вообще в России можно наследовать богатство?
— В России есть как минимум два очевидных ограничителя, которые затрудняют наследование богатства. Во-первых, в стране, где власть и собственность сильно переплетены, где отношения персонализированы, невозможно унаследовать просто титул собственности —- это все равно что унаследовать бумажку. Обратите внимание: отрицательная динамика состояния беглых олигархов показывает, что важным фактором накопления и роста состояния являлась переплетенность с властью.
Получается, что по наследству нужно передавать формальные и неформальные связи, политическое положение, позиционирование и т. д. Теоретически такое возможно, но на практике осуществить крайне трудно — это колоссальные издержки.
А второй ограничитель, как ни странно, мировой. Уоррен Баффетт как-то сказал замечательную фразу: «Представьте себе, что олимпийская сборная 2032 года формируется из числа детей победителей Олимпиады 2008 года». Понятно же, что сформированная по такому принципу олимпийская сборная не победит. Тенденция последнего десятилетия состоит в том, что миллиардеры и мультимиллионеры завели «дурную» привычку передавать наследникам незначительную часть состояния, оформляя его в некоммерческие фонды. Это новый тренд, который пытается установить связь между личными достижениями того или иного владельца богатства и тем богатством, которое у него есть.
Огромная часть состояний будет, скорее всего, уходить в некоммерческие фонды на решение мировых глобальных проблем. Это еще способ поддержания легитимности богатства в мире. Вот с учетом этих тенденций, думаю, у наследников в России будущее совсем не безоблачное.
— Американская бизнес-элита, в частности Билл Гейтс, утверждает, что наследование — плохая традиция, которая закрепляет социальную несправедливость и лишает людей стимулов к развитию. Американцы призывают ужесточать политику по отношению к наследникам, поставить их в жесткие регламентирующие и регулирующие условия. Согласно их теории, европейская модель, при которой аристократические элиты стабильны и не испытывают конкуренции, не способствует эффективности экономики. Вы с этим согласны?
— Никогда не существует одного единственно правильного варианта развития. Всегда есть то, что институциональные экономисты называют «дискретными институциональными альтернативами»: налево пойдешь, получишь такие преимущества и недостатки, направо пойдешь — другие недостатки и преимущества. Таких развилок обычно множество.
В чем главный риск наследования больших состояний? В том, что человек, получивший состояние, не приобретает навыков, которые свойственны старшему поколению. У него очень высоки риски деградации — превращение в игрока, прожигателя жизни и т. д. Что можно с этим сделать?
Американцы пытаются либо прогнать наследника через различные ступени бизнес-иерархии, либо поступить более радикально: в 18 лет говорят, вот тебе квартира, вперед, дальше делай карьеру сам. В России этот сценарий редко встречается — страна патерналистская, очень распространены представления о том, что родители должны детям дать как можно больше.
Свои плюсы имеет и европейский путь. В «старой» Европе человек формируется в жесткой системе правил, которая поддерживается не только семьей, но и другими общественными институтами. Речь не только об элитных колледжах и бизнес-школах, скорее о высокой планке требований, которые выдвигает к наследникам общество. Взгляните, как мучаются внуки английской королевы — они не делают ничего особо предосудительного, постят невинные фотки, гуляют на вечерниках, однако под какой шквал критики они сразу попадают!
Применительно к России у такой модели есть одно «но». Чтобы появился такой спрос на поведенческие нормы аристократии, нужно, чтобы аристократия была, а само общество эти нормы понимало и принимало. Честно говоря, не понимаю, откуда это может взяться в России. Есть и третий вариант, уже упомянутый мною, я имею в виду передачу части наследства в управление некоммерческому фонду с сохранением небольшого довольствия в семье. Таким путем пошел, в частности, Владимир Потанин. Это, по-моему, перспективная модель, она мне нравится.
«ЭЛИТА НЕ ГОТОВА К БУДУЩЕМУ…»
— Воспитывая наследников, миллиардеры, по сути, пытаются передать своим детям место в элите. А как выглядит российская элита?
— Вопрос о том, что понимать под элитами, не так прост. Потому что в любой стране, большой и маленькой, элиты формируются разными путями. Базовыми признаками элиты являются две вещи. Это люди, которые, во-первых, способны думать в достаточно долгом горизонте, а во-вторых, способны вести за собой другие социальные и экономические группы. Российская элита представляет собой очень пеструю картину: здесь есть и герои быстрых обогащений 1990-х, и силовая бюрократия нулевых, и представители регионов… Плюс есть люди, положение которых измеряется не состояниями, а наличием ключевых компетенций управления — не только прямого, но и таких, как разработка стратегии, идеологии и т. д., то есть политического менеджмента.
Для России формирование элиты — это всегда проблема. Здесь по социокультурным характеристикам не приняты длинные горизонты планирования, потому что, в частности, само устройство власти не поощряет заглядывания за собственные пределы. Кроме того, в России всегда высокий уровень избегания неопределенности, то есть желание сохранить статус-кво. Это плохое качество для элиты. Сравнительные исследования показывают, что, например, японцы и немцы, с одной стороны, а американцы и китайцы, с другой, обладают способностями к планированию. У Японии и Германии сравнительно невысокая дистанция планирования, но зато высокая «достижительность» — они умеют доводить до конца свои дела. Поэтому у них неплохо получается краткосрочное и среднесрочное планирование. У американцев и китайцев, наоборот, низкое избегание неопределенности, они не боятся будущего и умеют строить его сценарии.
Вот у нас это колоссальная редкость — готовность к разному будущему. Говоря языком теории игр, стратегия российской элиты — максиминное или минимаксное поведение. Надо минимизировать ущерб от будущего…
— То есть будущее по определению опасно, оно не может быть хорошим, оно по определению плохое.
— Да. И это создает тяжелый фон для формирования элиты. Вот смотрите, большинству участников «первой сотни» Forbes более пятидесяти лет. Они в основном мои ровесники. Поколение, которое выдвинулось в конце 80-х — начале 90-х, продолжает держать позиции. А это значит, что ценности власти и элиты не меняются, потому что каждое поколение формирует ценности фактически один раз, как считается, в возрасте от 18 до 25 лет, в студенческое время. То есть правящая элита сформировала свои представления о мире, ориентирах и т. д. и несет их уже 30 лет. И это поколение не очень понимает, как взаимодействовать и передавать власть другим и поэтому всячески продлевает свое существование. С этой точки зрения решение о продлении срока госслужбы до 70 лет выглядит абсолютно логичным.
— Но ведь представители одного поколения закрепились на командных высотах не только в бизнесе. Идет интересный процесс, когда дети высокопоставленных чиновников занимают большие посты в министерствах, госбанках, в госкорпорациях. Это ведь тоже, как я понимаю, наследники.
— Конечно, это поиск механизма наследования. Но это скорее азиатский вариант. В одной из не очень отдаленных от нас стран помощник президента по экономике как-то мне сказал: «Преимущество нашей страны перед вашей состоит в том, что у нас каждый чиновник знает, что через 20 лет он передаст свой пост вместе с доходами если не сыну, то племяннику, и поэтому он заботится о состоянии кормовой территории на 25 лет вперед как минимум. А у вас это все коротко и непонятно». Вот это азиатская система кормления в чистом виде. Она создает долгосрочные стимулы, но не столько к развитию, сколько к поддержанию кормовой территории. У нас эта система, конечно, устроена не так. Вряд ли в России кто-то может рассчитывать на прямую преемственность постов.
— Глядя на то, что происходит в экономической политике, вспомните историю спасения Банка Москвы, поддержки банковской системы и госкорпораций в 2008 году — кажется, что в России, в отличие от зарубежных стран, государство и бизнес не разделяют свои интересы… Это те самые общие интересы элиты?
— Я согласен с тем, что антикризисные меры 2008-2009 года стали очень хорошим тестом на то, как выстроены приоритеты элиты. Можно было сделать ставку на поддержание производителей, можно — на поддержание спроса. В России первым делом решали проблему сохранения собственности. Поскольку власть и собственность в России сильно переплетены, то прежде чем решать, что делать с этой экономикой, надо понять: это наша экономика или не наша? Поэтому быстро был решен вопрос о том, что не будет никаких арестов активов, не должно быть никаких проблем с задолженностями российских компаний перед зарубежными кредиторами, обязательно должны быть спасены центры контроля над промышленностью, отраслями и прочее-прочее. И только после этих решений был реализован вариант накачки спроса через бюджетников и пенсионеров, то есть дальше пошла собственно антикризисная политика.
«НАСТОЯЩАЯ ЭЛИТА ПОНИМАЕТ СВОЮ СТРАНУ…»
— Американский экономист Джозеф Стиглиц пишет про противоядия от сырьевого проклятия, дает рекомендации постколониальным странам. Он отмечает, что доходы от добычи сырья надо вкладывать в проекты, способствующие развитию страны, диверсификации экономики. Он не относит к таковым проекты, направленные на вывоз сырья из страны.
Если взглянуть на крупнейшие российские проекты нулевых, то подавляющее их большинство ориентировано как раз на увеличение добычи и вывоза сырья – трубопроводы, порты, «угольные» и нефтеналивные терминалы и т.д., - а не на интегрирование сырьевых богатств внутри страны. В стране почти не строится нефтеперерабатывающих заводов, химических производств, не говоря уже о дальнейших уровнях передела.
Зарубежные политологи и экономисты часто используют термины «экстрактивные институты», «углеводородная элита». Под этим они понимают неготовность истеблишмента определенных стран заниматься долгосрочными развивающими проектами, ее незаинтересованность в общем выигрыше. Российская элита по многим характеристикам — классический случай, не находите?
— Это, конечно, вопрос не только про элиту, но и про «проклятие ресурсов». Да, в России, может быть, в прямом виде нет «голландской болезни», но «проклятие ресурсов» очевидно. Методы борьбы с этой проблемой хорошо известны и экономистам, и правительствам.
— Почему же они применяются в России так избирательно?
— Дело не только и не столько в том, что российские элиты «шкурно» не хотят изменения статус-кво, все сложнее. Поскольку особо 
высокую ренту приносят углеводородные ресурсы, силы доминирующих групп уходят на отстаивание своей доли этой ренты. Некогда и не с руки им заниматься защитой контрактов, налаживанием судебной системы и прочими в общем нужными для развития страны вещами. Для себя в крайнем случае можно попользоваться и лондонским судом, а остальные пусть пока поживут так, без институтов.
Но монополизм на власть у нынешней элиты весьма условный, внутри нее идет непрерывная конкуренция групп. Хотят ли представители элиты защитить монополию от аутсайдеров? Да, конечно. Удается ли им это? Пока да. Гарантированно ли они защищены от аутсайдеров? Нет. Нулевые годы показали, что есть одна тропинка, которая ведет к захвату рентных доходов, — это участие во власти. А раз так, при таком политико-экономическом устройстве могут прорасти «группы влияния», ориентированные на контроль за рентными источниками.
Поэтому прямо отвечая на вопрос, есть ли у нас «углеводородная элита»: конечно, есть! Означает ли это, что инновационное и прочее развитие у нас невозможно? Нет, я так не считаю, поскольку конкуренцию отменить не удастся.
В этом смысле мне очень понравился пример Стиглица с «рисовой» специализацией Южной Кореи. Настоящая элита способна развивать страну, опираясь на те ее ресурсы, которые она знает и понимает. То самое рисоводство было очень важным для скачка Южной Кореи. Южнокорейские крестьяне, как многие земледельческие народы, занятые в интенсивном сельском хозяйстве, понимают, что такое стандарты и что такое технология. Исследователи говорят, что одним из важнейших моментов корейской модернизации, появления мощного центра машиностроения, было объяснение крестьянину, что машиностроение похоже на рисоводство — только в нем другая последовательность операций. Успех Кореи — это не столько японские или американские деньги и инновации. В основание успеха корейцы положили навыки и конкурентные преимущества трудового национального ресурса.
— То есть элита понимала свою страну.
— Именно. Общие методы, знание технологий, выстраивание общественных и экономических институтов плюс свой национальный секрет — на этом стоят все успешные модернизации.
Эта формула каждый раз должны быть новой – свой секрет, специфика есть у каждой страны. Мы, к примеру, корейский опыт точно повторить не можем, потому что у нас низкая ценность стандартов и технологий. Поэтому у нас пока не получится построить качественное массовое машиностроение, и у автомобилестроения плохие перспективы. Зато в России наличествуют высокая креативность, высокий уровень ценности самовыражения, индивидуализм. Определить этот набор эксклюзивных характеристик можно только исследовательскими методами, а вот придумать, как их приспособить к делу долгосрочного развития, может только ответственная национальная элита.
«ГЛАВНЫЙ РЕСУРС — ЛЮДИ»
— И какие эксклюзивные характеристики есть у нашей страны?
— Что конкурентного, кроме углеводородов, производит Россия? Наша страна в течение последних полутора веков непрерывно экспортирует «мозги», качественную, образованную рабочую силу. Чтобы был понятен масштаб: по оценке академика Револьда Энтова, одного из лучших экономистов страны, экономический эффект идеи телевидения, придуманного русским Владимиром Зворыкиным, равен 20 валовым продуктам нынешней Российской Федерации. То есть Владимир Зворыкин обеспечил бы 20 лет развития страны. И ведь это не единичный случай, вспомните физика Георгия Гамова, авиаконструктора Игоря Сикорского… Да и сейчас сразу приходят на ум физики Гейм и Новоселов или основатель Google Сергей Брин.
Это вообще поразительная вещь — страна, в которой периодически истребляют интеллектуальную элиту, деклассируют учителей, бесконечно реформируют то в одну, то в другую сторону систему образования, все равно продолжает производить ученых и специалистов. Это и есть та самая другая линия развития страны, альтернативный путь, который никогда не исчезает.
— Но это же, насколько я понимаю, совсем другое государство. Оно же про людей, а не про ресурсы.
— Не спорю. Но, по-моему, очень важно, чтобы элита осознала, что углеводородный ресурс не только не единственный, но по масштабу просто не главный!
— С этой точки зрения проекты «Сколково», «Роснано», при всех их недостатках, имеют какой-то смысл, правильно я вас понимаю?
— Да, эти далеко не самые идеальные проекты, которые недостаточно продуманы, не вовремя запущены, не так управляются. Но они все равно акцентируют внимание на ресурсе человеческой креативности. Я верю, что при наличии такого исходного человеческого материала шансы на успех есть.
— Даже если проекты плохо организованы?
— Даже если так. В научной среде есть стереотип: на 40% успех любого университета зависит от качества его студентов. Вот мы эти 40% уже имеем. Я вижу некоторых из них: выпускники Физтеха, многих факультетов МГУ им. М. В. Ломоносова, других российских вузов. И с болью понимаю, что большая их часть через 5 лет окажется за рубежом, а через 15 — будет определять развитие мировых технологий, принося выгоды не России, а другим странам.
С этой точки зрения чрезвычайно важно поставить другую задачу: формировать элиту, понимающую свою страну и готовую к решению долгосрочных задач. Скачок Казахстана в конце 1990-х — начале 2000-х во многом был связан с тем, что там сознательно занялись проблемой производства элит. Россия, на мой взгляд, этим вопросом еще не занималась.
— Профессор Гарварда Дэни Родрик, специалист по развивающимся рынкам, как-то заметил, что с точки зрения экономических перспектив Россию от других стран БРИК отличает важное обстоятельство. Демократические Индия и Бразилия и авторитарный Китай сформировали устойчивую элиту, способную решать долгосрочные задачи. А Россия нет.
— Я склонен согласиться. Модернизация страны — всегда долгий исторический процесс. Поэтому нужны, во-первых, стратегический взгляд, во-вторых, готовность инвестировать и долго ждать, не пытаться снять быструю ренту и т. д.
Одна из главных ошибок нулевых годов — это безоглядная вера в авторитарную модернизацию. Это понятно: чего-чего, а навыков и умения действовать авторитарно в России хватает. Но важно понимать, что те редкие случаи, когда авторитарная модернизация в мире давала результат, были напрямую связаны с дополнительными условиями. Одно из них — в этих странах существовали элиты, которые мотивировали авторитарную власть на долгосрочную политику. Как? К примеру, блокировали опасные, потенциально разрушительные действия носителей авторитарной власти. Не менее важное дополнительное условие — наличие сильной обратной связи, готовности слушать и слышать общество.
— А элита может вырасти сама? Через десять лет дети чиновников и участников списка Forbes станут замминистрами, министрами, владельцами крупнейших российских активов… Они-то ведь будут другими, выросшими не в ситуации плавающих ценностей и смены экономических формаций, а во вполне комфортных условиях: получили качественное образование, не спеша прошли карьерные ступени...
— То есть может ли накопление опыта идти естественным путем? Может. Только это медленный путь, с неясным результатом — иногда он ведет к положительным изменениям, а иногда — к деградации. Может ли кривая вывезти? Может. Но давайте оценим вероятность: она не очень высокая. Да и время изменилось — глобализация, усиление мировой конкуренции не оставляют времени на долгую раскачку. Страны теперь растут быстро, в историческом смысле, конечно.
В последние годы у власти развилось ошибочное представление, что, если есть деньги, на них можно купить что угодно: специалистов, технологии, ноу-хау…Но если дело обстоит так просто, объясните мне, почему Саудовская Аравия, у которой денег в пересчете на душу населения больше, чем у нас, так и не создала сильные университеты или конкурентные технологичные компании? Потому что путь к модернизации страны — он через мозги лежит, а не через деньги и технологии.
Так что воспитанием элиты надо заниматься. Придется.
Читать далее: спецпроект «Наследники»