Одна из самых популярных сегодня экономических теорий – теория общественного выбора – строится на идее краха государства-благодетеля, или так называемого «ангелоподобного» государства. Эту идею можно найти и в микроэкономике, однако именно здесь она становится предпосылкой, точкой начала размышлений и исследований.
Само слово «общественный» – перевод английского понятия Public, в России в изначальном смысле удачно использовавшегося в первой половине XX века, например, в словосочетаниях «публичная библиотека», «публичный сад» и т.д. для обозначения чего-то, не принадлежащего государству. Сегодня понять этот термин человеку, выросшему в России, совершенно невозможно, потому что российское государство владеет абсолютно всем, включая самого человека.
Теорию общественного выбора следует определять как экономическое исследование принятия нерыночных решений или как применение экономической теории, экономических методов в политической науке. Она появилась и приобрела популярность в послевоенные годы, и наиболее полное ее сегодняшнее описание содержится в третьей части одноименной книги довольно известного экономиста Денниса Мюллера.
Предмет теории общественного выбора тождественен предмету классической политологии, и в ней изучаются такие феномены, как: теория государства, правила голосования, поведение избирателей, политика партий, бюрократия и т.д. Главное отличие – теория общественного выбора использует для анализа методы и методологию экономической науки. Основной поведенческий постулат теории общественного выбора (да и всей экономической теории) – восприятие человека как «эгоистичного и рационального максимизатора полезности». Перенос этого принципа экономической теории на предмет политической науки и составляет главный элемент новизны и основной признак так называемого «экономического империализма».
Подобное восприятие человека как наиболее важной и «эгоистичной» единицы анализа в экономике принято называть «методологическим индивидуализмом». Этот термин ввел Йозеф Шумпетер – австрийский и американский экономист, автор одного из фундаментальных трудов по истории экономического анализа (правда, не законченного). В одноименной книге он пишет: «Общественный выбор базируется на предпосылках о том, что индивид – наиболее важная единица анализа и что индивидуальное основано на личном интересе, иными словами, на концепции homo economicus». После Шумпетера экономисты стали воспринимать homo politicus ровно так же, как homo economicus, т.е. любой политик, на самом деле, не думает об общественном интересе, о благополучии большинства людей, а только, как и в бизнесе и коммерции, реализует свои эгоистические, частные интересы. Сравнение политика с бизнесменом, а политического рынка с рынком экономическим, на котором происходит подобный рыночному обмен, принадлежит другому известному экономисту, специалисту в области общественного выбора Гордону Таллоку.
Таким образом, политика, политический курс – это не реализация некоторого общественного интереса, а сумма множества частных интересов политических акторов. Политики, чиновники преследуют в своих действиях собственные, а не мифические надындивидуальные или государственные интересы. Данное положение экономисты и называют низвержением ангелоподобного государства, т.е. государства, стремящегося к максимизации общей пользы.
Бунт на корабле экономики
Истоки теории общественного выбора можно найти и в математике, и в философии. Одними из первых, кто начал размышлять в подобных категориях, стали французские мыслители: Мари Жан Антуан Никола де Кондорсе и его современник, аристократ Жан-Шарль де Борда. Кондорсе – один из активных деятелей Французской революции, жирондист, член Конвента, входил в число составителей альтернативной французской конституции, но сегодня нам более известен по сформулированному им парадоксу и правилу голосования, теореме жюри и еще ряду понятий в теории общественного выбора. Кондорсе и де Борда исследовали закономерности голосования, взяв за основу процесс избрания новых членов во французской Академии наук, и пытались создать оптимальную систему для проведения этих выборов.
Кроме того, к отцам-основателям теории общественного выбора принято относить Кеннета Эрроу – Нобелевского лауреата по экономике, сформулировавшего знаменитую «теорему невозможности», а также экономиста Дункана Блэка, заново открывшего парадокс Кондорсе спустя почти 170 лет.
Однако считать перечисленных выше экономистов авторами теории общественного выбора было бы не совсем верным, поскольку сущность данной теории, методологическую основу в виде отказа от предпосылки о государстве-благодетеле они не сформулировали.
Поэтому центральная фигура и фактически основатель теории общественного выбора – чикагский экономист, Нобелевский лауреат по экономике Джеймс Бьюкенен. Его нельзя назвать типичным «чикагцем», которых сейчас можно встретить среди выпускников знаменитого экономического департамента Чикагского университета. Бьюкенен, скорее, относится к политическими философам. Еще в молодости, в 1950-е годы, у него зародились сомнения относительно реалистичности концепции государства-благодетеля, присутствовавшей тогда во всех не только политологических, но и экономических текстах. Уже позднее Бьюкенен писал в воспоминаниях о своем остром нежелании соглашаться с тем обычным предположением, что государство или сообщество людей может быть всегда доброжелательным, или, по крайней мере, с тем, что это можно допустить в целях аналитического упражнения. Такие сомнения в то время были подобны бунту на корабле.
Бьюкенен, еще аспирантом посетивший Италию, опирался на работы малоизвестной сейчас итальянской школы общественных финансов, наиболее узнаваемый автор которой сегодня - Антонио де Вити де Марко. Исследователи этой школы одними из первых предположили, что государство не является каким-то надчеловеческим организмом и тем более не является благодетелем.
Однако в большей степени на Бьюкенена повлиял шведский экономист Кнут Виксель, о котором он пишет в своей Нобелевской лекции, что «Виксель заслуживает всеобщего признания как основоположник современной теории общественного выбора». Бьюкенен, конечно, не был с ним лично знаком, потому что родился в 1919 году, а Виксель умер в 1926-м, однако в свое время он нашел диссертацию Викселя 1896 года, где тот выделил три важнейших элемента, на которых базируется теория общественного выбора: методологический индивидуализм, концепция человека экономического и концепция политики как обмена.
Революция теории общественного выбора
До начала XX века экономисты рассматривали исключительно «совершенные рынки», которые ведут к так называемой Парето-эффективности. Эффективность по Парето – это состояние, когда нельзя улучшить положение какого-либо одного субъекта, чтобы при этом не ухудшить положение кого-либо другого. Данное состояние американский экономист Гарольд Демсец назвал «экономикой нирваны». Однако в реальности существуют несовершенные рынки, приводящие к так называемым market failures – провалам рынка, и для решения этой проблемы на экономическую и политическую сцену и выходит государство-благожелатель. С помощью ряда мер оно подтягивает ситуацию ближе к Парето-эффективности, по-своему «исправляя» плохие рынки. Таким образом, государство-благожелатель – ликвидатор провалов рынка и проводник на пути к экономической эффективности.
Именно эту базовую установку и подвергла критике теория общественного выбора. Индийский экономист Дипак Лал, формально не относящийся к виргинской школе политэкономии (второе название теории общественного выбора), но мыслящий в сходной парадигме, писал об этом следующим образом: «Весь роскошный остов элегантной, усложненной и утонченной теории, которая берет свое начало от Рамсея, Самуэльсо Мида, Литтла и Даймонда с Мирлизом и восходит к Аткинсону и Стиглицу, строится как таковой на предположении о благожелательном государстве, управляемом платоновскими стражниками, и все больше становится наивным и нереалистичным».
Теория общественного выбора предлагает взамен концепции провалов рынка концепцию провалов государства, о чем и пишет Бьюкенен в своей статье «Политика без романтики». Виргинская школа политэкономии, по сути, привела к демистификации, «разобожествлению» государства, она разрушила «наивный взгляд, согласно которому для оправдания государственной интервенции достаточно показать, что существуют провалы рынка, устранимые при помощи государства. После революции, произведенной общественным выбором, политические аналитики уже не могли удовлетвориться сравнением реальных рынков с идеальным государством. Теперь они должны были анализировать государство таким, какое оно есть, прежде чем предаваться мечтаниям о том, каким оно должно быть». Теория общественного выбора превратила государство в падшего ангела.
Из экономистов в политологи
Один из вопросов, которые обычно адресуют экономистам виргинской школы политэкономии – зачем они стали заниматься политологией вместо привычной экономики. Однако уже к концу XIX века становится ясно, что разобраться, что происходит в экономических процессах, без изучения государства почти невозможно.
Если посмотреть на экономическую статистику в большой перспективе, видно, что в 1870-х годах доля государственных расходов в валовом внутреннем продукте страны редко где (за исключением Франции и Италии) превышала 10%. Тем не менее, уже к 1960-м годам эта доля почти во всех странах достигла 30%, а к 1990-м для стран Европы вплотную приблизилась к 45%. Именно этот взрывной рост государственного влияния на экономику и нуждался в объяснении – и фактически не объяснен до сих пор.
Сегодня даже в развитых странах от половины до трети экономики занимает госсектор, где распределение ресурсов происходит не на основе рыночных критериев «купил – продал», «выгодно – не выгодно», а на основе политических решений, а значит, игнорировать государство, политику в экономической науке уже невозможно.
Есть еще более показательные тренды. Федеральные расходы США с 1970-го года росли в 7 раз быстрее, чем медианный доход американского домохозяйства. Причем разрыв колоссальный: медианный доход домохозяйств с 1970 к 2007 году вырос на 32%, а федеральные расходы – на 221%. Это наглядная иллюстрация интервенции государства в экономику, и уже не только в Европе, но и в США.
Кроме того, за последние годы только в США был всего один краткий период во второй половине 90-х годов, когда доходы в федеральном бюджете превышали расходы. Большую же часть истории второй половины XX века расходы превосходили государственные доходы. Следствие этого процесса – рост национального долга, ибо национальный долг – это не что иное, как накопленный бюджетный дефицит.
Такая ситуация в любой стране мира вызывает эффект торможения – вытеснение частных расходов государственными приводит к снижению темпов экономического роста. Статистические данные, накопленные за 36 лет подобных наблюдений, показали: чем выше доля госрасходов ВВП, тем ниже в среднем темпы роста экономики.
Левиафан в клетке
Для того чтобы избежать эффекта торможения, Джеймс Бьюкенен и ряд других сторонников теории общественного выбора предлагают разработать конституционную клетку для все больше расширяющего свое влияние государства-Левиафана. К одобрению подобных действий правительства, по мнению Бьюкенена, приводит электоральное заблуждение, которое заключается в массовом допущении, что регулярных выборов и сменяемости власти будет достаточно для ограничения масштабов вмешательства государства.
Однако практика показывает, что это не так. Бьюкенен пишет, что «законодательные ассамблеи не меньше, а, возможно, даже больше, чем невыбираемые политики, могут нуждаться в ограничениях, которые ставят границы их допустимым действиям». В этом чикагский экономист солидарен с известным представителем австрийской экономической школы Фридрихом фон Хайеком: «Убеждение, что демократическая процедура позволит отказаться от всех других ограничений, сдерживающих правительственную власть, оказалась трагической иллюзией».
В 1960-е годы Бьюкенен и Таллок формулируют принципы так называемой «конституционной экономики» или «конституционной политической экономии». Эта доктрина, как определил ее немецкий экономист Стефан Войт, представляет собой «направление исследования, чьи приверженцы заняты выбором правил как ограничений для человеческого поведения, в противоположность выбору в рамках этих правил». Базовые положения любой конституции – это не только права, но и ограничения, которые, прежде всего, направлены на государство.
Подобные конституционные ограничение и пытались создать Бьюкенен и Таллок, построив конституционную клетку для государства-Левиафана. Немного позднее ими же были разработаны так называемые «фискальная» и «монетарная» конституции, ограничивающие право государства на вмешательство в экономику. К примеру, Бьюкенен предлагал внести в конституцию США требование сбалансированного федерального бюджета и особые правила роста предложения денежной массы: ФРС может увеличивать денежную базу не более, чем на 3-5% в год, без учета поправки о сбалансированном бюджете. Конечно, эти правила почти невыполнимы в условиях современных Соединенных Штатов. Другой видный экономист виргинской школы политэкономии Уильям Нисканен предлагал внести более реалистичные изменения: увеличение государственного долга США может быть принято только «квалифицированным большинством» (две трети голосов) в Конгрессе. Кроме того, любой законопроект, вводящий новый налог, увеличивающий его ставку или расширяющий базу существующего налога, также должен быть принят только в результате одобрения двумя третями голосов каждой из палат.
Правила не работают
Но Джеймс Бьюкенен понимал, что одних формальных ограничений в данном случае недостаточно: «На протяжении десятилетий я утверждал, что формальные ограничения на поведение, что заложены в правовых и конституционных устройствах, никогда не могут быть сами по себе достаточными для того, чтобы обеспечить жизнеспособность общества». Требуется восстановить еще и размытый к концу XX века социальный капитал, включающий традиционные либеральные ценности – независимость, опора на свои силы, интенсивный труд, законопослушность, доверие и т.д. Однако как именно это сделать, не знали ни Бьюкенен, ни другие сторонники теории общественного выбора. Неизвестно это и сегодня.
Таким образом, даже если какому-либо государству удастся провести описанные выше либеральные, либертарианские экономические и конституционные реформы, скорее всего, они не совпадут с доминирующими общественными настроениями, с доминирующими ценностями, а соответственно, никакие юридические меры не будут соблюдаться.
pagebreak
Примером в данном случае могут служить Маастрихтские соглашения стран Еврозоны, в которых, в частности, зафиксировано правило, что государственный долг не должен превышать 60% ВВП, а годовой бюджетный дефицит – 3% ВВП. Это правило неоднократно было нарушено не только Грецией, но даже Францией и Германией. Более того, и сегодня это правило нарушает значительное число стран Еврозоны.
Поэтому уже в более поздней книге «Причина правил» Бьюкенен и его соавтор Бреннан отказываются от иллюзии возможности построения идеального либертарианского государства и пишут: «Мы должны переделать наше мышление в том, что касается правил, имея своей конечной целью ограничение того вреда, который способны причинять государства».
Кроме того, сегодня один из молодых представителей школы виргинской политической экономии Брайан Каплан в знаменитой книге «Миф о рациональном избирателе» ставит под вопрос сам постулат о рациональности, из которого и берет начало теория общественного выбора. Он считает, что «демократия сопряжена с более абстрактным внешним эффектом: ментальным загрязнением систематически предвзятыми взглядами», и сегодня эти взгляды приобретают все большую популярность как среди видных экономистов, так и среди представителей других дисциплин.
Концепции теории общественного выбора
В рамках теории общественного выбора на протяжении последних десятилетий было разработано несколько теоретических положений, концепций, которые необходимо осветить для завершения краткого вводного разговора.
Рента взамен прибыли
Гордон Таллок, неоднократно упоминавшийся выше, создал одну из базовых концепций теории общественного выбора – «поиск ренты». Удивительно, но в этом вопросе экономика будто возвращается назад, к концу XIX – началу XX века, затрагивая проблему непроизводительного труда. Классическое определение «поиска ренты» – это расход редких ресурсов ради захвата искусственно созданного трансферта. Иными словами, представьте себе предпринимателя, который узнал, что его бывший школьный друг стал вице-губернатором, и решил воспользоваться этой ситуацией и попросить у него каких-то льгот для своей фирмы. В этот момент предприниматель перестает искать прибыль, но начинает заниматься поиском ренты – rent-seeking. Вместо производительного труда, который приносит общественное благо, предприниматель занимается трудом непроизводительным, да еще и генерирующим потери для общества. Поэтому, кстати, первая статья Таллока, в которой он поднял эту проблему, так и называлась – «Потери благосостояния от тарифов, монополий и воровства». Фактически в этой статье экономист приравнивает лоббирование привилегий к воровству.
Кроме того, большое значение для теории общественного выбора имеет концепция рассеивания или диссипации ренты. Из заложенной в ней простой формулы следует интересный парадокс: чем больше конкуренция в политике, тем хуже для общества. Когда две фирмы борются между собой за привилегии, ренту, потери для общества составляют порядка 50%, а в случае, если борются уже 10 фирм, – до 90%.
Более того, существуют рентоориентированные общества. Исторически их связывают с эпохой меркантилизма, хотя в последнее время сторонников теории райониального выбора Джеральд Скалли - приходит к выводу, что геноцид и демоцид (уничтожение людей по классовому признаку) также могут являться своеобразным поиском ренты. Во-первых, та часть общества, которая проводит эту жестокую политику, фактически в нарушение конкуренции занимает в иерархии места тех, кого они репрессировали, т.е. получает «нетрудовые» преимущества. Во-вторых, террор – это своеобразный сигнал оппонентам, что цена оппозиции высока, отбивающий у них стимулы к сопротивлению, т.е. конкуренции. Холодный расчет предполагает, что рациональный диктатор или правящая группа будут практиковать демоцид или геноцид вплоть до точки, в которой предельные выгоды от него не сравняются с предельными издержками, рисками на поднятие народного бунта.
Бюро и бюрократия
В рамках теории общественного выбора другой американский экономист Уильям Нисканен создал авторскую концепцию бюрократии. Сам термин «бюрокартия» был введен французским философом и экономистом Винсеном де Гурнэ – тем самым, которому принадлежит авторство популярного у современных либералов выражение laissez-faire. Однако Нисканен, отталкиваясь от знаменитой «теории фирмы», построил «теорию бюро». Примерами таких бюро могут быть Министерство науки и образования, Департамент промышленности Администрации Губернатора Санкт-Петербурга и т.д.
В отличие от целей фирмы – максимизация прибыли при минимизации издержек – цели бюро обратные – максимизация собственного бюджета при минимизации усилий. Такая стратегия наносит ущерб обществу, потому что в итоге получаются крайне неэффективное распределение ресурсов и раздутый бюджет. В дальнейшем Нисканен уточнил свою концепцию и пришел к выводу, что не весь выделяемый бюро бюджет тратится неэффективно, а только его дискретная часть – та, которой бюро может относительно свободно распоряжаться.
Олсон и бандит
Одна из самых значимых фигур в современной теории общественного выбора – Мансур Олсон, который создал классификацию групп интересов и описал логику коллективных действий. По формальным признакам этот американский экономист в большей степени относится к новой институциональной экономике, однако его парадигма включает в себя теорию общественного выбора.
Теория Олсона показывает, что многие люди могут иметь общие интересы, и для того, чтобы их отстаивать, они часто объединяются в группы. Например, предприниматели, занятые в автомобильной промышленности в России, заинтересованы в высоких тарифах на импортируемые, ввозимые из-за рубежа готовые автомобили. Соответственно, они могут объединиться в группу и лоббировать или, наоборот, блокировать принятие необходимых им государственных решений. Но внутри любой группы интересов существует эффект безбилетника – попытка переложить усилия по борьбе за ренту на других участников группы, а самому «проехаться» по инерции вместе со всеми и получить свою долю.
Исходя из этого Олсон делает парадоксальный вывод – о преимуществе малых групп интересов перед большими, поскольку эффект безбилетника тем сильнее, чем больше число участников в группе. Экономисты долгое время не могли понять, почему сельское хозяйство получает очень большие государственные дотации в Соединенных Штатах и в Европейском Союзе. Олсон дает ответ: число занятых в сельском хозяйстве фермеров не слишком велико и составляет порядка 2-3% от общей численности занятого населения. Им проще объединиться и преодолеть эффект безбилетника для того, чтобы лоббировать свои интересы в государственных органах. Такую ситуацию Олсон называет «эксплуатацией больших групп малыми».
В итоге, Олсон выделил три фактора, которые мешают группе работать в общих интересах. Во-первых, слишком мала доля отдельного индивида в общей прибыли (очевидно, что чем группа больше, тем меньше доля каждого). Во-вторых, чем меньше доля прибыли, тем меньше вероятность того, что отдельный участник группы получит достаточное количество общего блага, чтобы взять на себя издержки по его получению. В-третьих, чем больше число участников в группе, тем выше первоначальные или минимальные издержки по созданию организации (в экономике они называются трансакционными). Подводя итог, Олсон пишет: «Многие люди хотят жить в мире, но не существует лобби для продвижения их интересов в противовес “особым интересам” тех людей, которые выгадают в случае начала войны».
Кроме того, Мансур Олсон предложил немного парадоксальную, но интересную концепцию о возвышении и упадке нации. Все группы интересов, которые он рассматривает в рамках государства, – это «перераспределительные коалиции», вовлеченные в поиск ренты. Все они тратят энергию на раздел пирога, но чем большее число участников его делит, тем меньше становится сам пирог. Погоня групп интересов за обеспечиваемыми политиками преимуществами ведет к появлению импортных квот, легализированных монополий, лицензий и фиксированных цен – всего того, что является орудием для перераспределения рент от неорганизованных групп (потребителей и налогоплательщиков) к организованным интересам. В результате чем лучше политическое устройство представляет интересы организованных групп, тем хуже для экономики и общества в целом. В частности, чем выше активность групп интересов, тем ниже темпы экономического роста.
Таким образом, Олсон заочно спорит, например, с российским реформатором П.А. Столыпиным, который говорил: «Дайте мне 20 лет мира, и вы не узнаете Россию». По Олсону, стабильность – это плохо. Периоды политической и социальной стабильности, отсутствие потрясений благоприятствуют возникновению новых групп интересов и укреплению уже существующих. Следовательно, чем больше политическая стабильность и чем дольше она длится, тем сильнее становятся препятствующие развитию факторы. В подтверждение данной весьма оригинальной точки зрения Олсон,сравнивал развитие Федеративной республики Германия и Великобритании после Второй мировой войны. В ФРГ старые элиты были изгнаны из власти, группы интересов, которые действовали в 30-е годы, исчезли, а в Британии все это время они только консолидировались. В итоге к 1960 году разгромленная после войны Германия опередила Великобританию по ВВП на душу населения.
Мансуру Олсону принадлежит и новая теория происхождения государства. Вместо теории общественного договора Мансур Олсон предлагает концепцию рационального государства-бандита. Изначально из анархии появляются первые социальные объединения – это кочевые бандиты, которые перемещаются по территории и забирают от нее максимум ресурсов. У них крайне узкий интерес, который заключается в максимизации изымаемых у населения доходов. Однако со временем одна из банд становится более сильной, лучше организованной, чем другие, и тогда она монополизирует воровство на контролируемой территории. После победы над всеми ближайшими бандами, бандит становится бандитом оседлым, который имеет уже более долгосрочные интересы,в том числе по развитию всей территории. Правитель заинтересован уже не в максимизации, а в оптимизации изымаемых у населения доходов, а значит, он создает стимулы для развития производительности труда и защищает население от оставшихся кочевых бандитов. В дальнейшем это приводит к росту производства, доходов населения, а соответственно, и росту доходов оседлого бандита, который «кормится» на этой территории. Так оседлый бандит становится современным государством.
Вопросы
Вопрос: Я не могу согласиться с одним тезисом о том, что все, что есть, принадлежит государству. На мой взгляд, принадлежать по факту все может частным собственникам – заводы, коммуникацим, СМИ, масс-медиа, земли и прочее. А уже они – крупные собственники, олигархи – берут себе в управление государственный аппарат и набор его бюро для того, чтобы управлять обществом. Однако есть теория, что общество может себе подчинить государство и тогда государство станет полезным конструктом. Согласны вы, что это можно приобщить к теории общественного выбора и рассмотреть в ее рамках?
И второй вопрос. Мне очень понравился подход, что политика вытекает из экономики, фактически является ее выражением. Исходя из тезиса одного вашего слайда, что человек является эгоистичным и рациональным максимизатором полезности, фактически можно, наверное, определить, что занимаетесь вы, в том числе, политической деятельность. Относитесь ли вы к ней? И какова, на ваш взгляд, лично ваша выгода с точки зрения эгоистичного и рационального максимизатора полезности?
Андрей Заостровцев: Я начну сразу с последнего. Во-первых, если вы платите налоги, то уже можно сказать, что вы занимаетесь политической деятельностью. Помните, Аристотель определял человека как политическое животное? Человек, действительно, политическое животное. Если определять широко, а к такому определению склоняются наши правовые органы, то надо закрыть, по крайней мере, значительную часть учебных заведений. Потому что в законе, который еще в 1990-е годы был принят, написано, что в вузах нельзя заниматься политической деятельностью. Но тогда ее понимали узко – как участие в выборах, борьбу за власть, агитацию за партии и так далее. А сейчас надо закрыть факультеты экономики, политологии, социологии и так далее – все политическая деятельность.
Я вам рассказывал не о своей точке зрения. Но, да, я, естественно, тоже стараюсь что-то максимизировать, хотя не всегда получается. Я половину зарплаты откладывал в доллары и не прогадал. Но опоздал продать дачу и в результате получил в два раза меньше долларов, чем когда-то рассчитывал. Человек ошибается на этом пути.
Теория общественного выбора слабо применима к странам, которые мы не называем рыночными демократиями, к странам иного типа. Даже та же концепция поиска ренты. Поиск ренты – это все-таки периферийная деятельность в рыночных демократиях. А в России это нормальное явление, не отделимое от самой природы российской цивилизации, и давайте не называть это даже поиском ренты, потому что это привнесенное извне название. Поэтому здесь, на мой взгляд, гораздо больше подходят концепции Дугласа Норта или концепции наших социологов, например, Симона Кордонского. Но к западному учебнику наш мир не будет иметь никакого отношения.
Вопрос: Когда я слушал вашу лекцию, сделал вывод, что в западных университетах, особенно в Штатах, очень много ученых говорят, что государство – это узурпатор. Тогда почему в тех же Штатах граждане так уверены, что государство – это именно та машина, которая действует в их интересах? Например, опросы общественного мнения показали, что американцы считают Эдварда Сноудена, сотрудника спецслужб, который рассекретил документ о том, что за гражданами шпионят, национальным предателем. Почему так получается, что ученых много, работ публикуется масса, а граждане все равно уверены, что государство на их стороне?
Андрей Заостровцев: В США, насколько я представляю, настроения, я бы сказал, во многом антигосударственные. Например, для них слово «бюрократ» ругательное, слово «Вашингтон» – тоже, «Большое правительство» и все, что со словом «большое», – это ругательство. Правительство, по мнению американцев, должно быть маленьким.
Хотя, конечно, последние годы сложились иные настроения, пример тому – успех Сандерса (левый социалист по европейским понятиям). Лет 10 назад в США ему вообще бы ничего не светило, а тут он набирает достаточно много голосов. В общем, общественные настроения в США меняются не в пользу классического либерализма, тем более не в пользу либертарианства. Хотя, тем не менее, очень часто американцы с раздражением говорят об «этих ребятах» в Вашингтоне, которые ничего не понимают, пытаются нами управлять, повышают налоги.
Хотя, с другой стороны, им свойственен популизм: повышают налоги, пенсионная и социальная сферы – они не вызывают у многих такого отторжения. Конечно, это нелогично, но люди и мыслят нелогично, по крайней мере, рядовой избиратель. В общем, сейчас Соединенные Штаты меняются. Посмотрите на кампанию Трампа.
Вопрос: Вы сказали, что к России в принципе неприменимы все эти теории, но, тем не менее. Как я поняла из теории общественного выбора, экономисты как раз стремятся к сбалансированному бюджету, к минимизации расходов государства. И это та антикризисная политика, которую сейчас в России активно пытаются внедрять. Но как раз наши либералы, в общем-то, против того, чтобы мы по-максимуму сдерживали развитие, чтобы мы сокращали денежную массу и сбалансировали наш и бюджет. Таким образом, наше государство, с точки зрения теории общественного выбора, действует правильно, а либералы как раз идут против теории общественного выбора?
Андрей Заостровцев: Давайте разберемся, кто такие либералы. Либералы в Америке – это совсем не то, что либералы в Европе. Либералы в Европе (еще их называют классические либералы) – это те, кто за свободный рынок, маленькое государство, дерегулирование. Либералы в Америке – совсем наоборот. В Америке либеральный – сторонник государственного интервенционизма, социальных программ и так далее. Вы кажется, употребили термин «либеральный» в смысле сторонник свободного рынка, маленького государства, бездефицитного бюджета и и т.д. Но ситуации, которые были в России до 2014 года и после 2014 года, различаются. До 2014 года – огромная нефтяная рента, которая насчитывает 1,5, а кто-то иногда пишет, что и 2 триллиона долларов. Это огромная сумма, и при всем желании нельзя было сделать дефицитный бюджет. Существовали и до сих пор существуют резервные фонды (в жалком, правда, виде).
Страны-нефтеэкспортеры в принципе находятся в особом положении, когда происходит такой рост цен. Сегодня у нас бюджет как раз дефицитный, и я думаю, что и дальше он будет таковым. Возможно, этот дефицит будет усиливаться, потому что мы уже заложили в него огромные социальные программы, от которых очень трудно отказаться, которые очень трудно развернуть назад.
В чем проблема Соединенных Штатов? Там небольшая доля дискретных расходов в бюджете. Дискретные расходы – это расходы, которыми можно управлять. Остальные заложены предыдущим законодательством, и ничего с ними сделать нельзя. У экономистов есть такой термин – «эффект храповика». Храповик – это механизм, который, когда вы едете на велосипеде, дает педалям прокручиваться вперед, а назад – свободный ход. Благодаря нему вы не можете поехать задним ходом на велосипеде. Так же и здесь. Это одинаково и для США, и для России, но для исследования причин возникновения этих эффектов могут использоваться разные теории. Помимо теории общественного выбора есть, например, теория ресурсного проклятия.
Вопрос: У меня вопрос, скорее, в продолжение предыдущего. Когда вы говорили об отношении американцев к государству, не кажется ли вам, что такое отношение возможно, когда все в стране благополучно, в этой ситуации можно относиться к государству так, как относятся американцы? И вот на ваших слайдах, там, где была динамика роста государственных расходов, в 60-х годах, в основном, рост такой произошел.
Андрей Заостровцев: И позднее тоже.
Вопрос: Да. Но вы ничего не сказали о кейнсианстве. Не считаете ли вы, что, в принципе, такие переломные моменты, такие определенные рывки были связаны с довольно сильными государствами? Например, это Сингапур, Южная Корея и т.д.
Андрей Заостровцев: Здесь мы можем много говорить о Сингапуре и Южной Корее. Но там был кризис 1997 и 1998 годов, который очень сильно ударил по Южной Корее и довольно сильно по Сингапуру. Они свою интервенционистскую модель несколько свернули.
Но я в принципе довольно скептически отношусь к тому, что называется Comparative Economics, например, к сравнению Южной Кореи и США. Это тоже очень разные цивилизации, у этих стран разные ситуации, совершенно разная история и т.д. В США кейнсианство утратило свое влияние в 1970-е годы, но сейчас, возможно, оно немного возрождается после кризиса 2008-2009 годов. Бюджетный дефицит, который вырос при Рейгане, определялся другой теорией, совсем не кейнсианской, а так называемой «экономикой предложения». По модели Лаффера, при снижении налогов экономический рост ускоряется, и итоговую сумму налогов вы получите больше. Т.е. даже при снижении ставки налога объем налогов все равно увеличивается. При Регйане эта концепция сработала, но дефицит бюджета все равно увеличился.
Но надо понимать, что не на концепциях экономистов строится экономическая политика и политика вообще. Цель политика в теории общественного выбора – это переизбрание, и ради этого переизбрания он готов поддержать очень многие популистские шаги, которые идут вразрез с требованиями рациональности, экономической эффективности и т.д. Лишь бы переизбраться, а там, как говорится, трава не расти.
Есть даже такая концепция у экономистов, кстати, созданная тоже в рамках этой теории, о которой я сегодня говорил, – концепция политических деловых циклов. Перед выборами активно наращиваются расходы с тем, чтобы набрать больше голосов, повысить популярность действующим политикам, а расплата наступает уже после выборов. Здесь важно так применить эти меры, чтобы пряники были до выборов, а кнут – уже после.
Вопрос: Добрый день, спасибо за лекцию. По таблице доли государственных расходов ВВП было видно, что, например, Швеция и скандинавские страны имеют самую большую долю государственных расходов ВВП (так называемая «скандинавская модель»). И в целом, граждане европейских стран, а особенно Севера ЕС, намного более социально защищены, чем жители США. То есть деньги по безработице, бесплатное образование, дотации и так далее.
Андрей Заостровцев: Допустим, да.
Вопрос: Тем не менее, именно у США такая большая нехватка госбюджета при растущих налогах. В чем их неэффективность? Европа имеет высокие налоги, но они в итоге позитивно сказываются на гражданах, а в США человек не так защищен, он должен сам платить свою страховку, он не получает такие большие деньги по безработице и, в итоге, вынужден выживать?
Андрей Заостровцев: Во-первых, в Соединенных Штатах последние лет десять, особенно при Обаме, введено фактически принудительное страхование по медицине (система Obamacare предполагает принудительную страховку, против чего возражают республиканцы). Последние исследования показывают, что США как социальное государство не очень далеко сейчас отстают от Европы.
Во-вторых, когда противопоставляют скандинавскую модель американской – все-таки в американской модели при всех проблемах больше свободы рынка, больше свободы бизнеса – я всегда задаю такой вопрос: а чем эти скандинавы будут лечиться, если не Америка? Смотрите, минимум 80% лекарств создается в Соединенных Штатах. Назовите мне какого-нибудь крупного европейского бизнесмена-инноватора, хотя в сразу приходят на ум Маск, Брэнсон, Брин и так далее. А что в Европе? Ничего. Пустота. Пустыня практически. Эта европейская модель не способствует бизнес-инновациям, инновационному бизнесу. Единственная модель, которая сегодня в мире поддерживает инновационный бизнес, – это модель капитализма США, при всех его недостатках и непоследовательности. Первопроходцами являются Соединенные Штаты, а потом это подхватывает Юго-Восточная Азия.
Вопрос: Спасибо огромное за выступление. Возвращаюсь к вопросу (не)всеохватности теории общественного выбора с точки зрения разных стран, разных цивилизаций, рыночных и нерыночных демократий. Все-таки как справляется теория общественного выбора с существованием недемократических режимов? Если следовать позиции методологического индивидуализма и базовых предпосылок теории общественного выбора, рациональным поведением индивида, избирателя является поддержка того политического порядка и тех политиков, которые в наибольшей степени дают избирателю реализовать его собственные интересы. Иными словами, это максимальная политическая конкуренция и максимальные политические свободы. Подозреваю, что каждый избиратель на каждых конкретных выборах может поддержать и донести свою волю таким образом, что его голос будет не искажен, его не фальсифицируют, и в итоге власть достанется тому, кто в наибольшей степени представляет его интересы. Если допустить существование недемократических режимов, значит, базовые предпосылки методологического индивидуализма, на которых строится теория общественного выбора, не работают в каких-то случаях. Вот как теория общественного выбора отвечает на этот вопрос?
Андрей Заостровцев: Очень интересный вопрос. И в книге Мюллера об этом говорится, и вам Константин Сонин расскажет об этом лучше, поскольку как раз занимается теорией диктаторских режимов.
Теория общественного выбора, во-первых, как смотрит на диктатора? Так же, как на рационального эгоистического индивида, который максимизирует то, что ему нравится. Это не обязательно доход. Диктатор может максимизировать свою славу. Диктатор – вообще самый первый креакл. Он творческая личность, он хочет войти в историю. Как именно войти – не так важно: построив самый большой канал в мире или самую большую пирамиду, или проведя самую роскошную Олимпиаду, или устроив какую-нибудь войну и т.д.
Диктатор – это человек творческий, имеющий в своем распоряжении вот такие мощные рычаги власти. Теория общественного выбора стала уделять больше времени недемократическим режимам буквально в последние 15 лет. Тем не менее, на мой взгляд, она, естественно, не очень подходит к их анализу, поскольку здесь, скорее, мы должны брать за основу некое институциональное ядро. А что такое институциональное ядро – неформальные институты. Это уже подход даже не столько экономистов, сколько этнографов, культурологов.
Я вам советую почитать из иностранных экономистов книгу Стефана Хедлунда, шведского экономиста, о московицкой матрице, о ситуации, когда какой-то культурный «генотип» переносится из поколения в поколение и во многом определяет поведение людей. Но что именно определяет этот передающийся из поколения в поколение социально-культурный генотип?
Этот подход не свойственен теории общественного выбора, поскольку она базируются на рациональном индивиде, но давайте вдумаемся: а что значит слово «рациональный»? Рациональный – это значит, что всегда надо бороться за демократию, за конституционные свободы? Иногда это невыгодно.
С другой стороны, знаете, почему либертарианцы на практике не восторжествуют? Потому что 95% людей, по исследованиям экономистов-психологов, не склонны к риску. Они, как говорится, предпочитают синицу в руках журавлю в небе. Во многих случаях они рассматривают диктатуру как страховую сетку от каких-то других систем, которых они боятся. Они полагают, что в других системах будет больше неопределенности, будет больше риска. Иногда поддержка авторитарных диктаторских режимов может базироваться на массовом их восприятии как гарантов стабильности.
Правы люди или не правы – это неважно. Важно, как они думают. Если они так думают, то так они и действуют.