Олег Вьюгин о ближайших рисках для российской экономики

Расшифровка лекции Олега Вьюгина.

Олег Вьюгин: Я расскажу о периоде с 1990 до 2015 года. Это не совсем экономическая история. Это некая поучительная история, которую я хочу на примере нашей страны повернуть таким образом, чтобы объяснить, как исторически была устроена история экономического роста в России. Эти 25 лет, это огромный пласт событий. Я говорю не про политические, а про экономические события. За это время страна поменяла свое экономическое лицо, полностью изменилась структура экономики, и, как говорят, еще и «встала с колен».

За этот период российская экономика упала. ВВП последовательно снижался до 1997 года. Потом был длительный период роста. Если исключить один критический год – 2008-2009, то и дальше экономика продолжала расти. Но, к сожалению, в последние годы практически вышла на темпы роста стагнации. То есть если в период падения экономика падала примерно на 5,5% в год, то в период роста она росла примерно на 7% в год, период роста был длиннее, чем период падения. Скажем, с 2013 по 2015 год, который почти уже заканчивается, практически рост был 0,3%, то есть практически экономика остановилась.

Очень много споров среди экономистов, что же было движущей силой роста, и в чем была причина падений. Почему российская экономика вдруг после такого благополучного роста оказалась в таком сложном положении. Очень распространено мнение, что все это дела нефти. Низкая цена на нефть приводила к падению российской экономики, была высокая цена на нефть – российская экономика росла, а потом снова падала. Это примитивная точка зрения, не верьте ей. Хотя, конечно, цена на нефть, и экспорт нефти, и выручка от нефти и газа, и вообще от сырьевых материалов для России имеет значение. Но если мы посмотрим долю выручки нефти и газа на экспорт в процентах к ВВП, то это где-то 8-9%. Нельзя сказать, что это какая-то самая влиятельная величина. Кроме того, если мы посмотрим на период, роста цен, который начался с 2000 года и продолжался вплоть до 2015 года, и достиг пика, кстати, в 2011-12-13 годах – пик цен на нефть, когда они были выше $100 за баррель, экономика росла более высокими темпами до этого, а на пике нефти начала снижаться. Даже этого аргумента достаточно, чтобы сказать, что дело, видимо, не в ценах на нефть. Этот период падения – это типичный период трансформационного падения, то есть период, когда по существу коренным образом менялась вся российская экономика – ее суть, ее устройство, ее структура и условия существования.

Этот период – с 2000 по 2011-2012 годы – достаточно интенсивного роста. Типичный посттрансформационный рост, когда экономика пожинала плоды выстраданного периода изменений 90-х годов. Основной характеристикой этого периода было то, что экономика была в существенной степени дерегулирована – и сознательно, и бессознательно. Несознательно – потому что в эти годы система административного регулирования в стране после окончания 90-х была довольно слабой. Бюрократия не была консолидирована и не способна была установить жесткий контроль за основной экономической активностью. Только в течение 2000-х постепенно происходило усиление бюрократических рычагов и влияние государства на экономику. Наконец, последний период, ближе к 2015 году, это время, когда эта новая модель окончательно сформировалась, государство играет ведущую роль, не просто занимая высоты в экономике, но и по существу осуществляя политику управления собственностью – не потоками, не ценами, а собственностью.

К началу 90-х годов Россия подошла с советским типом экономики, то есть экономики, в которой отсутствовал рынок, отсутствовали свободные цены, свобода договора, в которой финансовые ресурсы распределялись весьма условно, и главным инструментом было распределение материальных ресурсов на централизованном уровне, что являлось типичной характеристикой плановой или, как теперь говорят, советской экономики. Но эта экономика еще к началу 90-х обладала одной спецификой –огромные диспропорции или дефицит между товарной и денежной массой. В принципе, совокупный денежный спрос, формируемый на основе выплат денежной заработной платы и других форм выплат населению, существенно превышал предложение товаров на рынке. В секторе промышленных предприятий цены и финансы не играли особой роли. Роль там играли лимиты на зарплату и распределение материальных ресурсов. Вот эта особенность, навесы так называемые (тогда это называлось неудовлетворенный спрос или потребительский навес) очень сильно усложняла ситуацию, когда нужно было начинать строить совершенно другую рыночную экономику. Почему вдруг? Те, кто на тот период находились в активной творческой фазе, или те, кто читает книги, знают, что происходили определенные исторические события, которые привели к развалу регулируемой плановой системы в России. С чем столкнулось правительство в 90-е годы, когда было поставлено перед необходимостью что-то делать в экономике и уходить от тотального дефицита и ожидаемого глубокого спада? Нужно было освободить цены. Потому что, если бы не было тотального дефицита, то можно было бы попытаться регулировать цены аккуратно, повышая их, вычисляя равновесный уровень, и так далее. В ситуации тотального дефицита все хорошо понимали, что, если просто скорректировать цены, например, поднять их в несколько раз, то это только временно создаст ситуацию наполнения рынков, но потом снова будет дефицит. Политически это очень опасный эксперимент, поскольку шаг неприятный, а результат не достигается. Поэтому был выбран путь экстренного освобождения цен. Я это хорошо помню – начало 1991 года – тотальный дефицит, отсутствие товаров вообще практически всего на прилавках магазинов. Социальное напряжение росло. Поэтому были сделаны достаточно радикальные шаги. Свободные цены введены, для регулируемых цен был задан примерный потолок в 2-3 раза. Было очень хорошо понятно, что, если в отсутствии конкуренции освободить цены, то потолка не будет. А конкуренция отсутствовала, потому что в плановой экономике система строилась не на основе конкуренции в основном, а на основе специализации, то есть здесь делают это, а здесь это – и больше этого нигде не делают. Для того, чтобы воспрепятствовать этому, было принято решение снять монополию, прежде всего, на внешнюю торговлю, разрешить куплю-продажу иностранной валюты внутри страны. И это позволило сразу освободить каналы поступления импортных товаров на внутренний рынок, что, конечно, стало препятствовать росту цен внутренних производителей.

В производственном секторе тоже произошли радикальные изменения. Была введена свобода договора, выбор поставщика и покупателя и, как результат, свободное ценообразование. Это далеко не единственный шаг, который был сделан. Еще во время существования Советского Союза были предприняты шаги для того, чтобы создать нормативную базу частной собственности. Это очень важно. Существует такое мнение, что частная собственность возникла потом, когда в 1991 году пришло правительство, и произошел распад Советского Союза. Частную собственность пытались ввести и в Советском Союзе. В последние годы были внесены поправки в конституцию Советского Союза, которые признали наличие частной собственности на средства производства. Затем были изданы постановления Совета министров СССР, которые развивали данное положение конституции. К сожалению, это, видимо, было запаздывающим решением. Но, тем не менее, к концу 1991 года уже существовало свыше 150 000 хозяйственных товариществ и акционерных обществ. Конечно, это были мизерные частные предприятия, неэффективные, но началось это еще в СССР – вот, что я хотел подчеркнуть.

Конечно, когда произошло освобождение цен, о котором я уже говорил, около 99,99% основных фондов были в руках государства. И главной проблемой был не сам факт государственной собственности на средства производства, а его последствия. Когда снимался контроль за распределением ресурсов и за фондом заработной платы, то есть финансовые лимиты, то это не было компенсировано в виде ответственности и заинтересованности тех, кто управляет производством, за результаты деятельности, потому что, в принципе, в Советском Союзе директоры, бухгалтеры отвечали за результаты деятельности очень просто: есть план, выполнил план, не нарушив нормативов, значит, ты работаешь хорошо. В новой ситуации этого не стало, и, собственно говоря, разрушилась мотивация. Нужно было восстановить интерес.

Когда освобождались цены, логика была такая, что, во всяком случае, при наличии конкуренции по каналам импорта при ограничении денежной массы (а Центральный банк, или Госбанк, трансформированный в Центральный банк, мог это делать), цены достигнут некоторого уровня и остановятся. Почему этого не получилось? Скачок цен требовал, прежде всего, увеличения оборотных средств. Потому что как работает предприятие: заключается договор на поставку, надо его оплатить и получить товар. Либо грузить товар, а потом получить оплату. В любом случае, у контрагентов должны быть оборотные средства, чтобы совершить эти действия. Но из-за сильного роста цен оборотные средства обесценились. Как решается эта проблема сегодня? Банки кредитуют оборотные средства. Но тогда этого не было. Потому что, во-первых, существующие банки были крайне слабые, не обладали серьезной ресурсной базы. Во-вторых, анализ риска кредитования вообще был упражнением непонятным, и никто не умел этого делать. Тем более, анализ риска в условиях отсутствия кредитования бизнеса, в отсутствии собственника, бизнес которого кредитуете. Там нет собственника. Кого вы кредитуете? Чем он отвечает за ваш кредит? Поэтому банки старались направлять ресурсы на скупку активов, а не на поддержку кредитования. Из-за отсутствия оборотных средств пошел процесс бартеризации экономики. Это сильно ударило по бюджету – уже государственному. Потому что доходы формируются за счет настоящих денег, а когда бартер настоящие деньги не возникают, начислять можно налоги, но вы их не получите. Это затем привело к зачетам, к прямому финансированию производственного сектора за счет средств Центрального банка. В общем, к денежной эмиссии. И, собственно говоря, денежная эмиссия и породила инфляцию. И только к началу 1996 года произошли некие изменения, которые позволили снизить ее.

Что было противопоставлено вот этой ситуации, которую я описал, в логике тех властей, которые принимали решения? Приватизация. Понятно было, что для того, чтобы создать конкуренцию и ответственность собственников, нужно постараться ту государственную собственность, которая существовала к началу 90-х, превратить в частную собственность. К сожалению, не могу очень подробно об этой концепции говорить. Но идея была понятная. Все государственные компании акционировались, то есть они превращались в акционерные общества путем выпуска акций с определенным номиналом. Все граждане, 148 млн, получили ваучеры. Это такой документ, с помощью которого можно было произвести обмен либо на конкретную акцию конкретного предприятия, либо продать другому лицу, которое потом попытается каким-то образом получить в собственность акции каких-то компаний. Кроме того, когда происходила эта приватизация, часть акций были отданы трудовым коллективам, часть акций были отданы менеджерам компаний – главным инженерам, директорам, бухгалтерам. Идея была такая, что изначально их заинтересовывали в бизнесе компании: вам дали акции, вы немножко собственники. То же самое с трудовыми коллективами. Может быть, здесь еще играла роль социальная справедливость – все получали какие-то акции. Помешало огромное количество – 148 млн миноритарных акционеров, в сегодняшней терминологии. Таким образом не может возникнуть эффектная система управления. Это же была Россия 90-х. Это в Америке были советы директоров, система корпоративного управления, раскрытие информации, регулятор, который следил – в России ничего этого не было. Поэтому, конечно, было априори ясно, что на этом все не закончится, и пойдет процесс консолидации собственности у ответственных собственников. То есть первый этап ваучерной приватизации не дал никаких видимых результатов для экономики. Он очень быстро сменился различными механизмами и способами консолидации собственности. Например, менеджмент хороших предприятий, компаний, производств попытался собрать контрольный пакет акций. Как это делалось? Например, поскольку менеджмент контролировал финансовые потоки, он мог эти потоки уводить с предприятия и затем использовать эти деньги для покупки акций у трудового коллектива, или скупки их на бирже, или скупки их еще где-то, где они есть. Таким образом, это одна была линия концентрации. Банки активно участвовали в этом. Поскольку банки аккумулировали денежные ресурсы, то они могли предоставлять эти денежные ресурсы интересантам, которые тоже скупали акции предприятий для того, чтобы получить контрольные пакеты и получить контроль. Залоговые аукционы – тоже способ попытаться наиболее крупные компании превратить в частные. Почему, кстати, пошли по такому пути? По очень простой причине. Для того чтобы продать активы, нужно, чтобы был капитал. Покупатель должен обладать необходимым ресурсом для того, чтобы купить активы предприятия. В России 90-х не было капитала. Из Советского Союза вышло огромное количество простых людей, управленцев, которые всю жизнь получали зарплату, и, если у них и были сбережения, то эти сбережения, конечно, не были сопоставимы с реальной стоимостью активов производственных, которые были в Советском Союзе. Значит, любая попытка приватизации через деньги приводила бы к тому, что, по сути, компании приобретались за гроши. Пустить иностранный капитал, который с удовольствием покупал бы российские активы, политически было сложно, хотя немножко пускали. Но был выбран вариант, когда иностранный капитал был ограничен в скупке российских активов. Поэтому единственным способом было ваучерная приватизация и различные ухищрения, которые бы позволили тем или иным способом преобразовать государственную собственность в частную. Конечно, с точки зрения социальной справедливости, это был период большое несправедливости. Но справедливости в таких ситуациях, наверное, не бывает. Главной целью было создать другую базу собственности в стране, которой не было многие десятки лет в Советском Союзе. Явилось ли это продуктивным действием? Явилось.

Когда прошел первый этап приватизации – 1993-1994 годы – была сделана вторая попытка задавить инфляцию. Первая попытка не удалась, инфляция была высокой. Была сделана вторая попытка. Опять было прекращено финансирование дефицита бюджета и прямое финансирование предприятий за счет эмиссии Центрального банка. Бюджетный дефицит стали финансироваться за счет выпуска государственных ценных бумаг, цивилизованный способ. Но, к сожалению, это привело к бартеру, к росту неплатежей и задержкам заработной платы. Оказалось, что предприятия страны, бизнес (уже можно использовать это слово – середина 90-х годов) не был готов, банковская и финансовая система тоже не были готовы к тому, чтобы приспособиться к низкой инфляции. Во всяком случае, ответом на попытки монетарных властей сдерживать денежное предложение с тем, чтобы сократить рост инфляции, привел к таким явлениям. Бюджет снова стал терять деньги, потому что с бартерных зачетных операций нельзя взять реальные деньги. В результате доходы стали падать, необходимость финансировать дефицит стала расти, власти стали достаточно интенсивно выпускать государственные ценные бумаги, больше, чем это можно было делать с точки зрения способности обслуживать долг. Более того, министерство финансов втянулось тоже в бартер и зачеты. Любопытная вещь: министерство финансов стало выпускать так называемые казначейские обязательства. Это не деньги, и не ценная бумага, это не ГКО и не ОФЗ, о которых много говорили. Это некое обязательство министерства финансов, которое выдается вместо бюджетного финансирования бюджетной организации. Но у него есть свойство – можно этой бумажкой заплатить налоги. Эта бумажка уходила бюджетополучателю, он на эту бумажку у кого-то приобретал то, что ему нужно, стройматериалы, например. А от компании, фирмы, которая эти стройматериалы предоставила, это казначейское обязательство приходило в виде уплаты налога. Конечно, выглядит все это достаточно дико с точки зрения цивилизованной экономики, но, тем не менее, это было. И это разрушало бюджетную систему. Закончилось все известным событием 1998 года, когда по целому ряду причин, которые я, по сути, назвал, базовых, государство не смогло уже расплачиваться по государственным ценным бумагам. Был объявлен дефолт. Суть дефолта была в том, что государство отказалось обслуживать ценные бумаги, девальвировало рубль. Поскольку во многом финансировали этот дефицит иностранные инвесторы, так называемые не резиденты. Для них был устроен специальный вход. И, соответственно, давались определенные гарантии по курсу рубля для того, чтобы они могли понять, сколько они заработают в долларах. Вот эти гарантии тоже были сняты, сразу произошла девальвация рубля. Надо сказать, что этот дефолт уже в 1999 году сменился ростом экономики на 5%. Это показало, что с точки зрения экономической целесообразности это решение было правильным.

С точек зрения моральной, этической, социальной – это, возможно, были сомнительные решения. Это был август 1998 года. Осень была очень тяжелая. Я в это время находился в министерстве финансов, был первым заместителем министра финансов, отвечал за реструктуризацию долга по внутренним обязательствам. И, собственно говоря, я хорошо помню, как в этот период было принято решение об эмиссионном финансировании дефицита бюджета. Правда, этот механизм действовал всего несколько месяцев. И надо сказать, что правительство Примакова, которое считалось как бы коммунистическим, потому что поддерживалось коммунистической партией, довольно быстро эту практику прекратило. Что еще раз говорило о том, что прагматизм в то время в экономике играл первую роль, а политические пристрастия все-таки вторую. Вот таким образом почти закончился трансформационный период, который можно провести от 1990, 1991 года по 1999. В 1999 началось восстановление экономики, стала немножко подрастать цена на нефть, что всегда позитивно действовало на российскую экономику. Но в целом ситуация оставалась неспокойной. Началась вторая чеченская война в 1999 году, болезнь Ельцина. И было очень большое ожидание перемен у простых граждан, у бизнесменов и так далее. Вот в этот момент еще не было большого оптимизма ни у кого относительно российской экономики. И мое личное воспоминание, достаточно яркое относительно вопроса, который мы обсуждаем. 2000 год. В это время я уже работал в инвестиционной компании, которая занималась исключительно трейдингом: продавали, покупали ценные бумаги. И вдруг один за другим в компанию стали приходить какие-то люди, на вид вполне приличные, и спрашивать: а не могли бы вы нам помочь? У нас есть деньги, мы хотим проинвестировать эти деньги, например, в создание розничной сети или в создание небольшой строительной компании. И эти люди пошли просто один за другим. Каждый день приходили люди, которые просили им помочь, потому что они знали, что это инвестиционная компания, руководитель был и сейчас остается достаточно известным человеком в России. По-моему, это был тот момент, когда я для себя отметил, что все, проблемы 90-х годов решены, дальше все будет хорошо. Именно так и стало происходить вот в этот период 2000-х. Давайте его теперь рассмотрим.

К началу 2000-х собственность уже была сконцентрирована в руках частных владельцев. Остались государственные компании, безусловно, но все-таки ландшафт полностью изменился. Было огромное количество частных компаний. И люди искали возможности как-то реализовать то, что они получили. Реализовать не в форме присвоения финансовых потоков, а стали задумываться о том, как обеспечить стоимость бизнеса. Со стороны властей было понимание, что  этой ситуации уже можно попытаться стимулировать экономический рост на принципах свободного конкурентного рынка, поскольку уже было достаточно лиц, компаний для конкуренции. В это время доля публичных расходов в валовом внутреннем продукте, то есть государства, его расходов, была на достаточно низком уровне: по-моему, 16-17% ВВП занимал федеральный бюджет, а в целом, вместе с бюджетами муниципальными и региональными это было порядка 29%. В принципе, это считается достаточно низким участием государства. Практически, за исключением оборонных предприятий, все крупные компании были в руках частных владельцев, в том числе и нефтяные, и металлургические – то есть самые легко приносящие доход компании.

В 2000 году ушел Ельцин. И произошло определенное обновление власти. Появилась возможность создать некую новую концепцию экономической политики. В 90-е годы это была политика приватизации, создания конкурентной и рыночной экономики. В 2000-е годы уже появилась возможность создавать экономику роста. Как поступили власти, которые получили возможность предпринимать серьезные шаги в области экономической политики на рыночной основе? Вообще говоря, предпринятые действия соответствовали ожиданиям. Каким? Что после достаточно дикой ситуации 90-х годов, когда борьба за активы происходила часто вне правового поля, созрело ожидание и понимание того, что пора институциализировать право собственности, и был запрос на то, чтобы в принципе право собственности было защищено, чтобы была справедливая конкуренция, чтобы уйти от понятийных отношений бизнеса 90-х годов на более цивилизованную основу. Что сделала власть? Она подыграла этим ожиданиям. И основная идея политики заключалась в том, чтобы предложить такие меры, которые простимулировали бы частные инвестиции и уверенность инвесторов и владельцев компаний в том, что можно спокойно работать и наращивать капитал. В основном все эти идеи были сконцентрированы в так называемой «Программе Грефа». Прежде всего, были сделаны шаги по созданию более легкой и прозрачной налоговой системы. Была введена унифицированная ставка налога на доходы физических лиц – 13%. Произошло снижение ставок налогов. Второе снижение – единая ставка социального налога с регрессией на большие суммы, на большие зарплаты, по которым надо выплачивать социальные налоги. В целом налоговая система стала более прозрачной и легкой. Это в результате, забегая вперед, привело к выходу из тени существенных сумм подоходного налога, то есть бюджет стал получать гораздо больше денег. Второй шаг – была объявлена и реализована, частично, правда, программа приватизации государственных долей в крупных компаниях. Это имело значение и экономическое в том смысле, что конкуренция поощрялась, это имело значение и психологическое, то есть давался ясный сигнал, что государство делает ставку на частный бизнес, и это является стратегической линией. Был снят контроль с трансграничного движения капитала. Смысл понятен: если капитал движется свободно, значит, он не только будет утекать, он будет притекать, если политика будет адекватная. Дальше, и, пожалуй, это тоже имело большое значение, было сделано заявление президента страны о том, что страна будет стремиться к верховенству закона и к равноудаленности бизнеса и власти. Этот термин был введен в действие именно в эти годы, и не случайно, поскольку крупный капитал, такой молодой совсем, зеленый, в 90-е годы естественным образом пытался влиять и лоббировать частные интересы, пытаясь приватизировать уникальную черту государства, а именно право на насилие. Я имею в виду насилие в широком смысле: например, собирать налоги, повышать или уменьшать налоги. Это создавало в стране определенное напряжение. Но было сказано, что будем стремиться к такой равноудаленности, и закон будет править в стране, а не конкретные лица. Наконец, было принято решение, достаточно важное, о том, что будет достаточно жестко контролироваться состояние публичных финансов, и что чрезвычайные доходы от нефти (то есть если цена на нефть быстро растет и формируются новые доходы, дополнительные, «не заработанные» как бы, в кавычках, поскольку это просто связано с движением на мировых рынках) будут хотя бы частично аккумулироваться в бюджете и не будут использоваться на текущие расходы. Если цена на нефть, скажем, в 2006 году была существенно больше, чем $27, то эта разница не использовалась на то, чтобы финансировать бюджетные расходы, а оставалась в Резервном фонде. Это, кстати, еще один аргумент, подтверждающий то, что цена на нефть, безусловно, оказывала влияние на экономический рост. По моей оценке, в 2000-е годы это 2% дополнительных, потому что все-таки часть доходов от нефти все равно использовалась, но существенная часть резервировалась. А экономика, тем не менее, росла высокими темпами. Результатом кратко описанной политики было то, что в 2000 году долговременная тенденция оттока капитала, которая наблюдалась все 90-е годы, и даже в начале 2000-х, постепенно сменилась притоком капитала. Инвесторы поверили в то, что капиталы, привнесенные в Россию, дадут отдачу и ею можно будет воспользоваться. То есть поверили в стабильность системы. Происходил и приток прямых инвестиций, началась модернизация целых отраслей экономики. Именно в 2000-е годы за этот период роста было создано то лицо российской экономики, которые сегодня мы имеем. Не идеальное, не самое лучшее, но это работающая рыночная экономика с достаточно большим потенциалом. Еще раз хочу отметить, что я отрицаю, что цена на нефть сыграла здесь самую главную роль, и пытался это доказать вот таким описанием действий, которые предпринимало правительство.

В последние годы отечественные компании постепенно стали участвовать в определенных формах международного разделения труда и включения в глобальную экономику. Хотя, надо отметить, что политика правительства начала 2000-х была немного отстраненная. Считалось, что после предпринятых шагов модернизация будет происходить автоматически. Хотя всегда у государства есть определенные рычаги, когда можно с помощью регулирования способствовать ускорению этого процесса. Яркий пример – это решение, которое было принято правительством относительно автомобилестроения, когда была установлена договоренность с международными автомобильными компаниями, что они получат определенную защиту от импорта в Россию по определенному графику, с помощью тарифов, но придут и будут организовывать сначала простую сборку, потом производство комплектующих в России. Все было обсчитано, получилось, что это достаточно выгодно для компаний. Таким образом, по существу, сегодня автомобилестроение в России как бы обновлено таким способом. Если бы этого не было, то, может быть, было больше импорта и меньше собственного производства.

Но, к сожалению, в те же 2000-е годы стали происходить некие события, которые, с моей точки зрения, не были необходимыми для того, чтобы обеспечивать экономический рост в стране. Что я имею в виду? Я имею в виду, прежде всего, исподволь выбранную линию наращивания государства на экономику в целом, через собственность, создание компаний, госкорпораций или преобразование частных акционерных обществ в государственные или с государственным участием. Эта линия была выбрана, она реализовывалась незаметно, где-то с 2002-2004 года этот процесс стал потихонечку развиваться. Благо, у государства были ресурсы для этого, потому что цена на нефть все время подпитывала бюджет.

Второе – административная система, бюрократическая система укреплялась в эти годы. Собственно говоря, это была сознательная часть политики, ее тоже в свое время президент озвучил. И это было, кстати, в «Программе Грефа» -  что государственные институты должны быть адекватны экономике, они должны быть работоспособны, эффективны. Это было воспринято как усиление бюрократии в реальных действиях. И административное давление на экономику потихонечку росло и достигло своего пика в последние годы, которые мы здесь рассматриваем. Почему это происходило? Вроде бы экономически это не было оправдано, во всяком случае, с точки зрения темпов экономического роста, которые были. 7% в год в среднем – это удвоение ВВП за определенный срок, легко посчитать, это практически тот срок, который ставил в свое время президент Путин как цель его президентского правления. После приватизации 90-х, после наведения порядка в частной экономике, когда частные собственники стали заниматься увеличением акционерной стоимости, эффективности компаний, стал формироваться достаточно мощный класс частных собственников – как крупных, так и мелких. Но мы говорим, прежде всего, о крупных. В принципе, любые частные собственники в любой рыночной экономике имеют склонность влиять на экономическую, и не только, политику. Они требуют реализации своих интересов. Есть, конечно, нехорошие крайности – это 90-е годы, когда так называемые олигархи пытались просто приватизировать некоторые функции государства, исключительно в интересах конкретных компаний. В 2000-х ситуация была несколько другая. И это давление со стороны «денежных мешков», будем так выражаться, на политику государства, конкретных людей, которые находились в государстве, вызвало к жизни, попытку сохранить контроль. А как? Во-первых, держать высоты экономики в своих руках. И во многих значимых отраслях это произошло. Во-вторых, госкорпорации – это тоже один из инструментов достаточно жесткого контроля за активами, их консолидацией. Возможно, что вот этот мотив и двигал в пользу такой концентрации и участия государства. Кроме того, после кризиса 2008-2009 года возникла тенденция к прямому и непрямому контролю прав собственности в экономике. Но не контролю финансовых потоков. Право собственности – это некое право, которое, в принципе, может быть дано, а может быть отобрано государством. К сожалению, это так.

Какие основные черты изменения в процессе 2000-х. Во-первых, достаточно быстрый рост доли государственной собственности. К сожалению, это такая хитрая оценка, непонятно, как это делать. Точнее так, можно по-разному это делать. Государство контролирует больше половины собственности в экономике. Дальше достаточно быстро происходило увеличение государственных расходов, то есть доля публичных расходов в валовом внутреннем продукте. Причем в составе расходов росли именно непроизводительные расходы, то есть те расходы, которые не ведут к повышению экономического роста и эффективности. Что это за расходы? Расходы оборонного характера, на правоохранительную деятельность, силовые структуры. Понятно, что это в какой-то степени и расходы на инвестиции государства в государственные компании. Там есть определенная производительность, есть определенный эффект, но, на самом деле, нет доказательств, что это эффект самый лучший. Происходило качественное усиление монополизма. Причем не в классических формах, когда картельные сговоры формируются, или одна компания пытается контролировать подавляющую долю рынка, но скорее в форме административного монополизма, о котором у нас в печати и даже уже в книгах достаточно много написано. Когда доступ к тем или иным конкурентным проектам обеспечивается не рыночным механизмом конкуренции, а за счет административного ресурса. Не хочу сказать, что это повсеместно, но об этом известно. Происходило определенное падение уровня доверия к правовым механизмам защиты прав собственности, именно на практике правоприменения. Об этом тоже много говорят сегодня, и, к сожалению, это факт. Не является ли это причиной того, что мы наблюдаем затухание темпов роста. Казалось бы, цена на нефть оставалась на хорошем уровне, внешняя экономическая ситуация не была плохой. Тем не менее, мы наблюдали такое замедление. Возможно. Интуиция или логика, скорее, интуиция, чем логика, подсказывает, что здесь, может быть, эти причины есть. Они заключаются в том, что после трансформационного периода и периода дерегулирования и быстрого роста экономики опять стала возрастать роль регулирования, причем не очень рационального, не очень прозрачного, которое в каком-то смысле вернуло экономику к началу, наверное, 2000-х годов. Возможно, что причина в этом. Я не касаюсь, конечно, последних событий, когда спад валового внутреннего продукта был вызван шоком платежного баланса. Шок платежного баланса был в 2008-2009 году, когда на время резко упала цена на нефть, и капиталы побежали вообще со всех развивающихся рынков в связи с глобальным финансовым кризисом. И тогда экономика ответила адаптацией, а именно падением курса рубля (правда, тогда он сдерживался серьезно Центральным банком), падением производства. Ну и потом все восстановилось. Весь спад был за два года преодолен, даже покрыт. Спад был на 7 с чем-то, а рост на 8 с чем-то за два года. И второй шок фактически 2015 года. Но в этом случае с плавающим курсом, и адаптация экономики стоила примерно 3-4% ВВП, с серьезным падением рубля.

На сегодняшний день адаптация, видимо, произошла. Но, к сожалению, вопрос о росте пока не стоит, потому что те факторы, которые я описал, продолжают действовать. В чем все-таки суть моей речи. Суть в том, что 90-е годы – это трансформационный период, когда, на самом деле, происходило, драматическое изменение от сугубо плановой экономики с  огромными накопленными дефицитами и диспропорциями, с высокой долей военной промышленности, с неразвитой экономикой потребления, к экономике роста благосостояния. Когда без специального воздействия государства структура экономики менялась и таким образом она как бы следовала интересам участников. Поэтому в итоге благосостояние людей, семей в России, к концу этого следующего периода роста, вышло на уровень, который превышал советский. Хотя все зависит от того, как считать, но, в принципе, это, скорее всего, так. Второй период – это период как раз пожинания тех плодов, выстраданных в 90-е годы. Почему он случился? Потому что удалось – плохо или хорошо, каждый по-своему оценивает, – перейти к частной экономике, к экономике конкурентной и свободной, и получить плоды в виде роста. Это второй этап, который, во многом был спланирован, во всех действиях лежала вполне понятная идея, которую я озвучил – это создание доверия, привлечение инвестиций и стимулов к росту компаний. И, по всей видимости, мы имеем дело сейчас с началом третьего этапа, результаты которого пока до конца не понятны, но суть его в некотором возврате, естественно, не к советской системе – никто не собирается планировать, никто не собирается контролировать цены и распределение ресурсов – но в возврате к достаточно серьезному административному регулятивному давлению на экономику и попыткам государства контролировать, как я это называю, права собственности. Это не формальный контроль, но он существует. Это, конечно, вместе с плохим циклом мировым, создает для России определенные ограничения роста. Но, тем не менее, это сочетания внешней ситуации и внутренней, когда, в принципе, нужно адресовать эти проблемы другими действиями, мы, наверное, будем находиться в состоянии отсутствия серьезного экономического роста.

Что можно сделать для того, чтобы вернуться к экономическому росту? Вопрос мировоззрения, я бы так сказал. Скажем, экономика Советского Союза – 30-е годы, до войны и даже после войны –росла очень быстро. Один способ обеспечения роста. Это была в чистом виде экономика роста, это не была экономика роста благосостояния. Вот здесь в названии лекции не хватает одного слова – благосостояние. Экономика России тоже быстро росла в 2000-е годы. Это была экономика роста благосостояния. Сейчас, наверное, надо делать выбор: дальнейший рост, который, в конце концов, как-то случится, будет каким типом роста? Рост благосостояния или рост без благосостояния? Наверное, соответственно, и действия, которые должны предприниматься, и политика, которая должна использоваться, должны от этого зависеть. На сегодняшний день, мне кажется, такого явного выбора не сделано. Это видно по принимаемым решениям правительства, которые, в основном, носят реактивный, а не перспективный характер. Но выбор не сделан. Вот моя точка зрения такая. И каков будет выбор – увы, на этот вопрос я отвечать не берусь, я не думаю, что много кто сможет на этот вопрос ответить. Это, как говорится, куда кривая выведет.

Вопрос: В случае если правительством будет выбран курс на экономику роста благосостояния, какие ключевые меры должны быть приняты?

Олег Вьюгин: Мне кажется, что все-таки, исходя из международного опыта, мирового опыта, благосостояние может создавать только экономика, в которой есть очень сильные стимулы к созданию таких ценностей. Нужно эти стимулы всячески пестовать и поддерживать. Какие конкретные шаги в рамках этого должны быть? Мне кажется, что, прежде всего, это действия, которые показали бы, что общество ставит на частную инициативу, что это является основой для будущей экономики. Конкретные шаги. Ну, например, приватизация государственных компаний, которые сейчас занимают достаточно большую долю в экономике. Вот я считаю, что, скажем, приватизация Сберегательного банка на сегодняшний день – это совершенно безобидная вещь по отношению к существующим клиентам бизнеса этой компании. Более того, будет даст большой позитивный эффект. И не надо этого бояться. Да, это очень крупный банк. Но конкуренция на рынке есть. И, собственно говоря, это пойдет на пользу развития экономики. Сложный вопрос. Для такого доверия необходимо, конечно, восстанавливать общественные институты и государственные институты, и их эффективность. То есть идти по классическому пути, когда государство играет только роль оптимального регулятора, и установление правил игры и их соблюдения. Это называют либеральной идеей. Можно разные названия использовать. Но давайте посмотрим, как это происходит в Германии. Давайте назовем Германию либеральным государством – можно не называть. Но там именно эти правила действуют. Вот если вы попадете в Германию и будете там заниматься бизнесом, то правовые вопросы там решаются очень просто – все по закону. Конечно, это немецкий die Ordnung  (порядок - Forbes), но это так, это работает.

Что еще? Бюджетная концепция. Наверное, нужно пересматривать и концепцию публичных финансов. В принципе, гуманизация бюджета – это тоже был бы шаг, который бы способствовал росту позитивных ожиданий и инвестиций. Может быть, надо как-то аккуратно изымать из потребления охранительную, изоляционную риторику. Хотя это важно для притока инвестиций. То есть в принципе нужно ставить на такие вещи, как доверия и приток инвестиций. Хотя, еще раз говорю, это только один из путей. Но он более будет способствовать росту благосостояния. Я, конечно, не все описал, я не хочу формулировать большой список – больше просто об идеологии.

Вопрос: Как вы считаете, в условиях, если бизнес за пределами государственного сектора будет, например, усиливаться или сохранять свои позиции, когда государственный сектор будет проседать, что должно быть сделано, чтобы частный сектор мог бы выработать внутри себя институты, рассчитывать на правовые действия или, по крайней мере, действия в рамках определенного кодекса и так далее, которые могли бы, будучи выращенными в частном секторе, потом быть расширены на законодательную базу?

Олег Вьюгин: Это вы описали, очень грубое, конечно, сравнение, примерно, как формировалось саморегулирование в Великобритании во многих секторах деятельности. Там было очень много саморегулируемых институтов, которые регулировали, там, строительный рынок, регулировали страховой рынок. Меньше в промышленности, потому что там это, наверное, не так требуется. Но в принципе такой путь тоже был возможен. Для России… Знаете, это такая вещь. При определенных условиях, возможно, что это и может происходить. Например, давайте возьмем РСПП, Российский союз промышленников и предпринимателей. Это в принципе институт, который в прошлом именно создавал то, о чем вы говорите. Это крупный бизнес, прежде всего. Они пытались формулировать свой кодекс этики. Они пытались создавать механизмы разрешения противоречий. Сейчас, правда, РСПП больше превратился в лоббистский орган. Но в принципе такие вещи были. То есть я считаю, что при определенных условиях такие институты могут развиваться. Но должны быть условия. То есть участники таких ассоциаций должны понимать, что они имеют право такие вещи творить и делать.

Вопрос: Какие риски для экономики России вы видите? Как, если оно состоится, повышение ставки Федеральной резервной системой США в декабре, повлияет на отток капитала с развивающихся рынков, и, в частности, из России? И третий вопрос – когда, по вашей оценке, в России Сколково превратится в Гарвард, появится Силиконовая долина, и начнет защищаться частная собственность через суды?

Олег Вьюгин: На самом деле, российская экономика – достаточно сильная на сегодняшний день. Я считаю, что это можно вполне признать. То, как российская экономика сейчас проходит кризис платежного баланса, связанный с падением цен на нефть и отсутствием допуска к рынкам капитала, которые могли бы как-то компенсировать вот эти резкие изменения, показывает, что, на самом деле, экономика достаточно сильная. Падение всего 3,7% валового внутреннего продукта, промышленного производства даже, по-моему, поменьше. Есть достаточно сильные сектора на сегодняшний день в экономике, которые способны адаптироваться к достаточно серьезным шокам. То есть рисков хаоса или разрушения я точно не вижу. Я не вижу больших возможностей для серьезного роста – повторить 2000-е годы и делать 5-7% годовых, да, такое не просматривается. Но я и не вижу риска большого ухудшения экономики. За исключением, конечно, каких-то форс-мажоров, о которых мы не знаем и не можем предполагать. Даже если цена на нефть будет, скажем, $20 за баррель устойчиво в ближайшие годы. Что это будет означать? Это будет означать, что произойдет еще одна коррекция платежного баланса, рубль еще упадет на определенный процент, будет опять 1-2% снижения, может, 3% валового внутреннего продукта и промышленного производства, и опять экономика продолжит существовать – производить, делать и так далее. То есть риски заключаются именно в том, что не будет динамичного роста, прежде всего, я бы так считал. Ну, или риск, конечно, шока внешнего, который может еще ухудшить ситуацию. Отток богатства из страны приводит к тому, что растет количество граждан за чертой бедности, и отсутствуют инвестиции. Вот скорее, в этой ситуации сегодня есть долгосрочный риск. Краткосрочный риск понятен, он не является драматическим. А вот долгосрочный риск, когда мировая экономика движется вперед, а российская экономика вперед не движется, и технологическое развитие только частично задевает страну, и развитие инноваций тоже только лишь немножечко задевает страну. Она не входит, главное, в эту систему, то есть она не входит в цепочки создания новых ценностей. Это самый нехороший долгосрочный риск. То есть все будет существовать. Но все будет существовать все дальше и дальше от развитого мира.

ФРС. Я считаю, что ФРС будет вынуждена потихоньку поднимать ставки, и это чисто внутренняя причина. На сегодняшний день, на самом деле, наблюдается уже перегрев рынка занятости в Соединенных Штатах. То есть компании из-за дешевизны денег решают проблемы роста производства не за счет роста производительности труда, а за счет расширения занятости. Политика ФРС сегодня это позволяет делать. А американцы этого не любят. Они очень хорошо понимают, в чем ценность экономического роста. Скорее всего, они пойдут на то, чтобы затормозить экономический рост внутренний повышением ставки, но заставить компании повышать производительность труда более интенсивно. Хотя на сегодняшний день, кстати, осторожность повышения ставки ФРС, наверное, во многом связано с тем, что Соединенные Штаты хорошо понимают, что они находятся в глобальной экономике, и, хотя экономика США самодостаточная, то есть там роль инвестиционных потоков невелика, а роль торговых связей, если мы их попробуем сопоставить с валовым внутренним продуктом, тоже не является драматической. Поэтому Соединенные Штаты в данном случае думают также о том, что будет с остальным миром. Поскольку роль, да, невелика, но Соединенные Штаты зависят от окружающего мира. Конечно, в этом смысле они хотят проявить осторожность и не делать резких шагов. Поэтому, скорее всего, ставка будет повышена, но не очень сильно, потихонечку. Эффект, видимо, будет достаточно слабый на развивающиеся рынки, потому что этот эффект, собственно говоря, уже реализован. Отток капитала с развивающихся рынков начался вместе с разговорами о необходимости повышения ставки. Эти разговоры пока не реализованы, но отток капиталов шел, и выводились деньги с развивающихся рынков. Поэтому, скорее, если не будет резкого движения в ставке ФРС, то не будет и резких изменений в движении капитала. Продолжится такой мягкий отток. Безусловно, он продолжится. И дальше все опять будут ожидать, а какой дальнейший шаг ФРС будет после этого, гадать. Вот сегодня, скажем, оценка вероятности основными инвесторами повышения ставки ФРС 70%. Понимаете, если они такую оценку дали, они уже подготовились. Так же не бывает – даешь оценку, а не готов. Значит, уже подготовились, уже заложили в свои и действия на 70%, по крайней мере.

Сколково. Ну, понимаете идею Сколково, да?

Из зала: Нет!

Олег Вьюгин: Нет? Ну хорошо. У российский властей и даже у российского бизнеса есть такое знание, что многие инновационные вещи берут свое начало (ну, прежде всего инновационная экономика – это экономика Соединенных Штатов) либо в таких университетских конгломератах, то есть, когда университет, и вокруг профессора, которые преподают, одновременно являются исследователями и сотрудниками каких-то лабораторий. Это не просто высшая школа, а система создания новых инновационных ценностей. И вторая форма – это резервации по типу долины, где искусственно созданы (с нашей точки зрения, искусственно, я не знаю, насколько это искусственно в Соединенных Штатах) определенные условия, очень легкие для того, чтобы и поднимать деньги, и делать проекты, которые могут привести к результату, а могу не привести к результату – это не имеет большого значения, это все равно работает. Вот Сколково – это попытка сверху смоделировать такую структуру. То есть изначально, не только о деньгах шла речь. А о том, что в Сколково будет особой таможенный режим, особый режим регулирования, особая полиция. То есть как бы убрать из этого места все вот эти административно-регулятивные недостатки, которые, как считается, препятствуют оптимальному развитию, инновациям и так далее. То есть создать такую резервацию. Насколько я понимаю, до конца это не получилось. Не разбираюсь глубоко в этом, но так понимаю, что резервацию создать не удалось. Еще вторая составляющая этой идеи была, что, понятно, очень выгодно в такой ситуации (у нас нет такого опыта) привлечь опыт тех, кто такие резервации создавал, или вообще является специалистом в продвижении и реализации инновационных идей в какие-то конкретные проекты. Поэтому была идея, что будут привлечены на серьезной базе иностранные мозги, поскольку своих не хватает, и это будет тоже обмен опытом. А потом через это встроиться в цепочки создания ценностей. То есть встроиться, потому что начинает расти сотрудничества, оказывается, есть мозги и здесь, они начинают участвовать в каких-то совместных проектах, и частью глобальных инноваций становятся. Вот что-то такое было. Ну, получилось или нет – посмотрим. Пока результаты имеются, насколько я знаю. Но опять же, никто их не оценивал. Но если смотреть отчеты Сколково, то, в принципе, там довольно много новых проектов инновационных, у которых есть результат, он не является коммерческим в данный момент, но кто знает, как пойдет дело. Поэтому у меня нет такого полного скепсиса к тому, что вот, опять что-то сделали, и все пропало.

Вопрос: Я бы хотел задать 3 вопроса. Первый. Вы сказали про один день из 2000 года. Я бы хотел попросить вас вспомнить один день из 1991 года, из августа 1998 года и из декабря 2014. Второй вопрос. Есть мнение, что страна, сидящая на сырьевой игле, не может с нее слезть. Могли бы вы смоделировать ситуацию, когда, допустим, цена упадет до $10, и доходы резко сократятся, что произойдет с Россией, чисто гипотетически. Сможем мы перестроиться, уйти от этой экономики и развивать другие отрасли, частное предпринимательство и прочее? И третий вопрос. Может быть, у вас есть возможность посоветовать какую-то книгу, которая произвела на вас впечатление на разных этапах жизни?

Олег Вьюгин: Первый вопрос – это события. 1991 год, наверное, самое яркое личное воспоминание, не политическое – это то, что, действительно, мы все ждали, сейчас освободят цены, что-то произойдет. И когда это было объявлено, это произошло, мое яркое воспоминание, что, когда я пришел в магазин, на прилавке были только шампиньоны. На меня это произвело неизгладимое впечатление, потому что шампиньоны не продавались, в советском магазине шампиньоны купить было очень трудно. А вот они появились, но, правда, ничего другого не было. Потом стало появляться. День за днем стали появляться продукты. Конечно, по другим ценам. Вот такое интересное воспоминание. Август 1998. В принципе, у меня нет особо позитивных воспоминаний, к сожалению. Я в это время был в министерстве финансов, я уже говорил. Наверное, самое запоминающееся – это когда вышло постановление правительства, в котором было написано, что Российская Федерация прекращает обслуживание, выплаты по облигациям федерального займа и государственным краткосрочным обязательствам. Мое воспоминание такое, что после выхода этого постановления я сидел трое суток в министерстве финансов. Вот это я запомнил. На самом деле, был такой лихорадочный поиск. Постановление как бы сделало заявку, а нужно было понять, какие будут следующие шаги. А следующие шаги – это реструктуризация. Никто не ставил вопрос, что не будем платить, забудьте обо всем. Конечно, шла речь о том, что этот долг будет реструктурирован. То есть он будет превращен в другой долг, с другим графиком выплаты, с другими процентами и так далее. Нужно было найти решение, каким должен быть этот график, какими должны быть новые обязательства государства так, чтобы это не разрушило макроэкономическую будущую конструкцию страны.

Декабрь 2014. Повышение ставки было, конечно, встречено с ликованием, потому что в это время я работал в коммерческом банке. И как только была поднята эта ставка, то сразу стало ясно, что банки, в том числе, банк, в котором я находился, ловят огромные процентный риск. В чем он заключается? В принципе как работает банк? Он привлекает под процент ресурсы – вклады населения, прежде всего. Затем, ориентируясь на некую маржу, то есть доход, который должен покрывать деятельность банка, создавать прибыль, кредитует предприятия, компании или физические лица, домашние хозяйства. Как только была повышена ставка рефинансирования, сразу резко увеличилась стоимость привлекаемых ресурсов, то есть банки тут же подняли процентные ставки, и каждый банк пытался сделать это самым первым. Кто опоздал – тот лишится ликвидности. Стоимость привлечения резко выросла, а вот ставки по кредитам не изменишь. То есть можно пытаться это сделать, но просто уничтожишь клиента, и все, или тебя в суд поведут. Маржа схлопнулась, и стало ясно, что это будет год убытков. Вот такое воспоминание.

С нефтяной иглы, конечно, можно слезть. Есть норвежский способ, когда фактически вообще все, что от нефти Норвегия получала, они складывали в кубышку, и у них курс их валюты не препятствовал развитию не сырьевого сектора экономики. Один способ. Второй способ – вообще не добывать нефть. Раз это вредит, то давайте этого просто не делать. Если говорить о российской экономике, то дискуссии относительно ее нахождения на нефтяной игле продолжаются. На самом деле, роль нефти сильно преувеличивается. Ведь что, собственно, является воздействием. Высокая цена на нефть формирует большой профицит платежного баланса. Прежде всего, торгового баланса, и, если нет большого оттока капитала, то платежного баланса. Это приводит к укреплению рубля. Значит, приводит к росту импорта. Если при этом есть достаточно большой приток инвестиций, то, в принципе, можно противостоять и пытаться выстраивать конкурентные отношения. Но это достаточно трудно получается. Соответственно, когда нефть падает, происходит девальвация валюты, происходит вот этот шок, о котором я сегодня говорил, - девальвационный шок платежного баланса, который приводит к падению национальной валюты и, естественное, очень негативно временно действует на экономику. Но потом экономика приспосабливается и продолжает существовать. Даже если будет  $10 за баррель, то, да, еще сильнее упадет рубль, еще будет сокращение валового внутреннего продукта и промышленного производства, а затем экономика продолжит существовать. И заметьте, какая вещь произойдет. Безусловно, конечно, при таком курсе импорт будет существенно отрезан, возможности покупать что-то по импорту. Соответственно, это даст преимущества торговой части, tradable goods, и будет приспособление nontradable goods происходить. Но в принципе, это даст возможность для развития целого ряда секторов без всякой конкуренции. Экономика адаптируется и продолжит развиваться. Конечно, мы будем беднее. Понятное дело, что доходы, которые не заработаны, позволяют жить лучше.

Про книжку, вы знаете, на разных этапах разные. Я помню, на меня почему-то сильное впечатление произвела книжка «Эконометрика» Самуэльсона. Настолько написана книга понятно, просто и, я бы сказал, очень логично. Это человек, который глубоко все прочувствовал и понимал, как построена экономика. А вторая книжка, которая на меня не так давно произвела впечатление – это книга «Экономика благосостояния» - она маленькая. Автора не могу вспомнить, на столе лежит. Просто произвело впечатление, насколько тоже автор умеет логично, на конкретных примерах объяснить, почему именно либеральная модель экономики… Но либеральная, опять же, это слово стало ругательным. Давайте так, я имею в виду экономику, в которой существует разумное дерегулирование. Насколько эта экономика, на самом деле, способствует росту благосостояния и долгосрочному росту экономики. Вот такая тоже интересная книжка. Автора забыл, черт побери.

Вопрос: В 90-е годы финансирование бюджета за счет эмиссии привело к резкому скачку инфляции. Я знаю, и, наверное, мы знаем, что в правительстве сейчас активно обсуждается похожий сценарий решения проблемы дефицита бюджета. Как вы можете это прокомментировать, к каким последствиям это может привести в сегодняшней ситуации?

Олег Вьюгин: Насколько мне известно, в правительстве это не обсуждается. Это обсуждается не в правительстве. Не могу, как говорится, сказать за правительство, поскольку я там не нахожусь. Но я знаю, что достаточно влиятельные люди с точки зрения влияния на экономическую политику, очень не любят такие идеи. По очень простой причине. В свое время им в голову сумели заложить, что все-таки монетарное финансирование – это инфляция. А инфляция – это индексация. А индексация – это путь вникуда. Вы индексируете, у вас растут цены, вы еще раз индексируете, у вас еще раз растут цены. Более того, это вообще на сегодняшний день странно рассматривать такую опцию, потому что очень многие, те, кто принимает политические решения, считают, что ситуация в экономике не так и плоха для того, чтобы опускаться на большие грехи. Я тоже как-то сегодня сумел сказать, что ситуация не настолько плоха, просто можно сделать гораздо лучше ситуацию. Но сегодня она такая, какая есть. Но она не является катастрофической или драматической, которая требует какого-то мгновенного монетарного финансирования. Нет в этом необходимости.