Суды все больше затрудняют журналистам обнародование того, что происходит во время процессов. Теперь они предлагают расплодившимся «онлайнерам», бегающим по самым гуманным судам в мире с ноутбуками, в которые воткнуты всякие «йоты», перестать цитировать в прессе показания свидетелей. Оказыается, воспроизводить их надо исключительно в косвенной форме. Разумеется, это вызывает некоторое недоумение и даже возмущение, отсылает к практике советских политических процессов, когда предшественников наших онлайн-трансляций, например, Фриду Вигдорову, записывавшую процесс Иосифа Бродского, председательствующие судов всячески пытались ограничить.
Конечно же, именно политический смысл таких запретов, особенно в процессе Pussy Riot, очевиден – высказывания свидетелей гомерически смешны и по-беккетовски абсурдны, что лишь подчеркивает идеологический характер судебных процедур, призванных закрепить нерушимый блок путинского государства и кирилловой церкви. Но с формально-правовой точки зрения, у суда есть слабое, но оправдание.
Адвокаты, с одной стороны, правы, когда говорят — и много раз еще будут говорить — о том, что ст. 264 УПК РФ, регулирующая удаление свидетелей из зала судебного заседания, к журналистским трансляциям отношения не имеет. Но лишь в том смысле, что, когда эта статья рождалась в уме законодателя, люди с ноутбуками по судам не шастали и не передавали в эфир слова участников процесса со скоростью радистки Кэт. Законодательство не поспевает за общественным и технологическим прогрессом. Хотя, как показывает опыт путинского нормотворчества образца июня-июля 2012 года, это дело поправимое. Были бы под рукой депутаты Сидякин и Яровая, корифеи всех наук, и статья немедленно найдется! Поэтому суд сам творит право, создавая прецеденты такого рода и опираясь на то неоспоримое положение, что показания одного свидетеля могут повлиять на показания другого. Изолированность свидетелей друг от друга — это условие получения объективных показаний. Так это, во всяком случае, выглядит в теории. Именно по этой причине явившиеся в суд свидетели до начала их допроса удаляются из зала судебного заседания.
Отсюда и такая трактовка ст. 264. Правда, она противоречит части 5 ст. 241 УПК «Гласность судебного заседания», где сказано о праве лиц, присутствующих на открытом судебном заседании, вести аудиозапись и письменную запись. Чем, собственно, люди с ноутбуками и занимаются. Вопрос же немедленной передачи ими записанного никак законом не регулируется. Зато регулируется председательствующими судов — так, как им удобно. А поскольку число политических процессов и процессов заказных лишь растает, запрет на передачу прямой речи свидетелей в СМИ станет использоваться председательствующими все чаще и чаще. Чтобы не сказать — всегда. Здесь достаточно нескольких прецедентов. Или такого яркого прецедента, как процесс по панк-молебену.
По сути дела, возвращаются советские времена: политические или пропагандистско-поучительные процессы облекаются в квазиправовые формы. Это требует от наших следователей и судей некоторой изощренности. Схожей, например, с вывертами прокурора на процессе по делу о вышедших на Красную площадь 25 августа 1968 года: он ухитрился квалифицировать лозунг «За нашу и вашу свободу» как оскорбление памяти советских воинов, погибших при освобождении Восточной Европы (что, кстати, не только противоречило здравому смыслу, но даже и квазиюридической трактовке событий на Лобном месте). Но жизнь доказывает, что наши следователи и судьи с этими задачами справятся. Нетривиальная трактовка ст. 264 УПК тому зароком — из любого закона при желании можно изготовить дышло. То самое, которое куда повернешь, туда и вышло. Собственно к праву, однако, это никакого отношения не имеет.