Некоторое время назад Институт проблем правоприменения провел социологическое исследование судейского сообщества России. Основой для него стали два десятка фокусированных экспертных интервью с судьями и опрос в пяти регионах из пяти федеральных округов (всего 759 анкет).
В результате исследования мы установили, что среди профессиональных ценностей в судейском сообществе центральное место занимает законность. Ей отдали предпочтение 77% опрошенных. Именно через призму законности воспринимается защита прав граждан и такая центральная для правосудия категория как справедливость. Респонденты могли выбрать две главных ценности и, несмотря на то что 50 % выбрали также защиту прав граждан, а 36% — справедливость, три четверти одновременно отметили и законность.
Этому есть свои объяснения, и они находится в той исторической трансформации, которая произошла после 1917 года. Тогда был взят курс на построение особой уникальной модели судопроизводства. При ее создании была использована сложившаяся юридическая терминология, постепенно наполнявшаяся новым содержанием.
Особенность новой модели состояла в том, что в ней провозглашение идеи народного суда сочеталось с задачами централизации государственного управления. Это выражалось, с одной стороны, в декларировании высшей легитимности народного суда, принципах выборности судей, отсутствия возможности обжаловать существо приговора, отказа от апелляционной инстанции. Но с другой стороны, присутствовало право вышестоящего суда выходить за пределы жалобы и пересматривать практически любой аспект дела, так называемый ревизионный порядок. Таким образом, была запрограммирована борьба двух начал. Усиление государственной бюрократии приводило к возрастанию централизации в судоустройстве, а юриспруденция работала на эту задачу.
Совмещение этих двух начал было сложной задачей. Накинуть удавку на суды первой инстанции было возможно за счет создания возможности неограниченного усмотрения вышестоящих судов, граничащего с произволом. Здесь надо подчеркнуть, что первые советские процессуальные кодексы в наибольшей степени соответствовали классическому пониманию юридических терминов и очень сильно ограничивали произвол вышестоящих инстанций. В связи с этим получал распространение правовой нигилизм. Так в Постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 1 декабря 1950 года № 17/15/У «Об устранении недостатков в работе судов по рассмотрению уголовных дел в кассационном порядке» говорится, что нормы, ограничивающие компетенцию суда проверочной инстанции оценкой формальных нарушений, не должны учитываться и фактически не действуют. В этом контексте и происходило развитие советской судебной системы. В советской правовой доктрине произошло обнуление юридической силы решений, принимаемых судом первой инстанции. Суд первой инстанции был сведен на уровень школяра на письменном экзамене.
Но одновременно надо было избежать усиления судов второй инстанции (имеются в виду суды уровня, в нынешней терминологии, субъекта федерации — областные и краевые). Ограничение свободы действий судов второй инстанции происходит по второй половине XX века. Доля отмен снижается с 30-40% до 10-15% и даже менее. Из судей второго эшелона был создан инструмент, который не действует по своему усмотрению. Для достижения этой цели суды были встроены в систему прокуратуры и партийную вертикаль, а новая процессуальная доктрина сделала прокуратуру главным инициатором судейской активности.
Понятие законности уравнивается с пониманием бюрократической дисциплины. В закон внедряются нормы–декларации, позволяющие любое решение суда толковать как постановленное с нарушениями закона. Например, норма, которая гласит, что приговор суда должен быть законным, обоснованным и мотивированным, или принцип всесторонности, полноты и объективности. Четких критериев для этих понятий не существует. Всегда есть возможность объявить их нарушенными. Расплывчатость критериев приводит к тому, что в своих решениях высшие инстанции начинают руководствоваться формализмом. Правильность оформления судебного решения становится главным критерием его качества в ущерб содержанию.
Одновременно в законе закрепляется возможность отмены судебного решения в связи с нарушением, которое не повлияло на приговор, но могло повлиять. Это открыло большой простор для толкования малейшего отступления от правил оформления приговора как нарушения, влекущего отмену. Если в период действия Уставов 1864 сохранялся запрет на отмену судебного решения только по формальным основаниям, то в советский период этот принцип постепенно встал с ног на голову. Суть правосудия — рассмотрение существа вопроса — уходит на второй план. В научных публикациях обосновывается тезис, что недопустимо малейшее отступление от требований по оформлению приговора.
Это не отражалось напрямую в изменении идеологии или закона, но фактически можно констатировать, что после реформы 1950-х годов завершается борьба между двумя концепциями. Институт народного суда окончательно умирает. Остаются только следы-воспоминания, вроде заседателей, которые перевоплощаются в «кивал». Судебная система выстраивается как жестко структурированная бюрократическая организация, где осуществляется контроль за работой каждого уровня.
Со второй половины ХХ века советская судебная система приобретает устойчивость. Налаживается процедура подготовки кадров. А вместе с тем суды продолжают терять право быть источником смысла. Суд как субъект исчезает. Снижается статус судей и суда как ведомства. Обычный судья районного уровня по реальному статусу опускается ниже районного прокурора или его помощника.
Еще с одной проблемой советская правовая система смогла справиться только к середине ХХ века: сложившаяся прежде модель обжалования была такова, что не допускала отмены решений в связи с неправильностью оценки доказательств. Идея, изложенная в Декрете о суде № 1, заключалась в том, что пересмотр решения суда первой инстанции по существу просто не допускается. Отменять судебное решение можно было только при наличии грубых нарушений закона.
О пересмотре этой позиции не могло быть и речи, но ее можно было переинтерпретировать: происходило расширение понимания принципа законности. Надо было истолковать оценку судом второй инстанции фактических обстоятельств дела как оценку соблюдения процессуальных норм, тем самым перенести отмену по фактическим обстоятельствам в группу процессуальных нарушений. Это позволило в проверочной стадии обойти принцип непосредственного исследования доказательств. В УПК закрепилась возможность толкования переоценки фактических обстоятельств как процессуального нарушения. Аргументация отмен по данному основанию внешне стала более убедительной.
После реформы 1960-х годов произошло устранение вечного повода к постановке болезненных вопросов о праве суда кассационной (надзорной) инстанции рассматривать вопросы факта. В период действия УПК 1960 года в советской научной литературе наблюдается сокращение попыток осмыслить пределы компетенции суда кассационной и надзорной инстанции. Острота дискуссий снижается до обсуждения деталей судебной практики и нюансов законодательной регламентации без постановки масштабных вопросов о переосмыслении всей системы оснований отмены. Также надо учитывать, что к 1950-м годам уже сформировался слой правоприменителей, воспитанных в новой традиции, и для них конфликт положений советской кассации с классическими процессуальными формами не выглядел острой проблемой.
Теория уголовного процесса приобрела вид выработки своего рода законченного знания, которое, на первый взгляд, не содержит в себе изъянов, а следовательно, и вызовов побуждающих к пересмотру устоявшихся доктрин. Таким образом, система юридических понятий потеряла возможности для развития.
Одновременно происходила самоизоляция от мирового опыта. Становление советской доктрины происходило в условиях анализа зарубежной практики, но во второй половине века это знание стало недоступно большинству юристов. Так была создана монолитная модель уголовного судопроизводства, которая как механизм устойчива к влияниям извне, но при этом неспособна к развитию и не является ремонтопригодной. Советская правовая доктрина стала представлять из себя не путь познания, а что-то вроде своеобразного религиозного течения, где критика базисных положений не предполагается. Именно в таком виде она дожила до настоящего времени, неоднократно устояв перед множественными попытками реформ.
При переходе к постсоветскому периоду на рубеже 1990-х годов был продекларирован разрыв с советской правовой доктриной. Но это звучало гораздо тише, чем в 1917 году, а главное, сопровождалось крайне незначительными институциональными изменениями. Сохранились кадры, законодательство и наработанные практики. Закон «О судоустройстве РСФСР» 1981 года окончательно прекратит свое действие только 1 марта 2013 года. Новые процессуальные кодексы появились только через 10 лет после расставания с СССР. Многие принципиальные новаторские предложения были обнулены с возвращением в исходную точку.
Формальный отказ от советских доктрин сочетался с бережным сохранением наработанных практик. На момент реформы уголовного судопроизводства отсутствовали детально разработанные альтернативные теоретические конструкции, в которые можно было бы вложить судоустройство. Соответственно не было возможности переплавить наследие старой судебной системы и отлить что-то новое.