(Евгений Ясин. Приживется ли демократия в России. Фонд «Либеральная миссия», НЛО, 2012; Григорий Голосов. Демократия в России: инструкция по сборке. БХВ-Петербург, СПб, 2012)
Появившиеся на прилавках одновременно две книги о демократии — известнейшего экономиста Евгения Ясина и политолога Григория Голосова — похожи друг на друга не больше, чем теоретическое рассуждение об особенностях индийской культуры и практическое руководство по йоге.
Ясин — для тех, кто сомневается и теоретизирует. Он лучший адвокат демократии для неуверенной в себе и в народе интеллектуальной элиты (получится ли, сможем ли — и когда именно; что будет, если сейчас не сможем; не помешают ли нефть, лесостепные просторы, климат, национальный характер, социалистическая прививка и затянувшееся расставание с крепостным правом).
Голосов — для тех, кто все решил, утвердительно ответил на вопрос из заголовка книги Ясина и готов переходить к действию. Готов, но не знает ответов на множество вопросов: какой выбрать дизайн для новой республики, как выстроить избирательную систему, сколько должно быть партий, зачем они вообще нужны, надо ли избирать губернаторов и мэров и, наконец, как перейти от имитационно−суверенной демократии к реальной. Пошаговое руководство: как и заявлено в заголовке, инструкция по сборке демократического устройства, руководство, как к конструктору Lego. Даже вполне рядовых способностей ребенок сможет собрать модель, если будет внимательно следовать указаниям и не растеряет половину деталей.
Объемная (850 стр.) книга Ясина вышла очень вовремя. Это лучший эпилог путинского правления, каким оно было само по себе, без внешнего давления, без судорожных попыток удержать выпадающую из рук власть, выхватываемую городской молодежью. У Ясина есть встроенное чувство общественного блага, внутреннее чутье развития. Этот компас показывает, что все 2000−е годы страна шла не в том направлении. Теряла время. Власть оказалась «в руках случайных сил, не понимающих или не вникающих в интересы страны, занятых ложными целями или собственным обогащением».
Многие строки ясинского тома звучат как приговор, продолжение чаадаевских писем. Уже итогом первого срока Путина стали «подавленный бизнес и формирование коррупционной системы в органах правопорядка и правосудия — хорошо предсказуемые следствия вмешательства бюрократии в экономику». Итог третьего (медведевского) срока — «безнадежно испорченный» деловой климат, подавление бизнеса при помощи мощного отряда силовиков, возвращенных Путиным в элиту, и условия наибольшего благоприятствования — бесконтрольность и безнаказанность — для своих, близких силовым структурам бизнесменов. «Никаких особо притягательных свойств российская экономика не демонстрирует: незащищенность прав собственности, коррупция, чиновный произвол, правовой нигилизм».
Вынести эту конструкцию Россия может лишь при условии, что источники ренты не иссякают, соглашается Голосов, а сама рента достаточно велика, чтобы насыщать аппетиты правящего класса и содержать основную массу населения на уровне выше прожиточного минимума. Заодно, кстати, он показывает бессмысленность борьбы с коррупцией в рамках нынешнего политического режима. Коррупция — основной способ получения ренты, то есть не случайное звено системы, а самое центровое, без нее система лишается смысла для правящего класса. Самое наивное в этой ситуации — надеяться, что «российские власти устроят демократизацию по собственной инициативе». Им это совсем не нужно.
Споря с Сергеем Гуриевым (стр. 793-796), Ясин утверждает, что не стоит винить наших лидеров в неспособности придерживаться взятого курса: Владимир Путин в 2003−2010 годах как раз не отклонялся от взятой цели ни на йоту, просто его реальные цели расходились с декларируемыми. «Истинный commitment В. В. Путина, если судить по фактам, состоял и состоит в том, чтобы, подобно настоящему латиноамериканскому мужчине… удерживать власть, отгонять от нее конкурентов, концентрировать финансовые потоки под контролем своих соратников и друзей, укрепляя собственный контроль над ними, — констатирует Ясин. — Все, кто в принципе может влиять на развитие событий, должны быть твердо уверены в том, что лидер власть из рук не выпустит и им даже не стоит на нее покушаться».
Диагноз у Голосова примерно такой же: «Единственное, к чему стремится нынешняя российская власть и на что способна, — это сохранить статус-кво, то есть авторитарный персоналистский режим, основанный на присвоении и частичном патронажном перераспределении государственных ресурсов. Стабильность налицо, эффективность — тоже: у каждого свой откат». Никаких внутренних стимулов к тому, чтобы изменить такую ситуацию, у властей нет и быть не может в принципе. Венчается вся эта система имитационной демократией, при которой не допущенные к кормушке, мигалкам, яхтам и финансовым потокам неудачники раз в несколько лет идут на выборы и добровольно выражают согласие на то, что этот порядок вещей продлится еще несколько лет.
Прежние надежды Ясина на реформы были во многом связаны с бизнесом («деловая элита — главный агент перемен»), ведь и доминирующий конфликт современной ситуации он видит как конфликт между бюрократией и бизнесом. Но предпринимательский класс не может стать сколько−нибудь самостоятельной общественной силой, покуда частная собственность остается нелегитимной. Она и не может стать легитимной: в системе государственного капитализма бюрократия доит бизнес, позволяя ему «управлять якобы своей собственностью, чтобы зарабатывать на уплату дани». Особенно доходными местами бюрократия управляет напрямую, забирая их в госсектор, «а остальным, особенно если они безмолвны, достается ровно столько, сколько нужно, чтобы они и дальше сохраняли безмолвие».
Создать управляемую демократию у Путина, пишет Ясин, получилось на удивление легко, а вот расстаться с ней он не может. Очень трудно развернуть курс — давит колея, зависимость от прошлого, необходимость придерживаться взятых на себя обязательств. Так что переход от государственного капитализма к конкурентной экономике не произойдет, «пока у власти остается В. Путин». Таков диагноз, который ставит режиму Ясин, — тяжелый, но уверенный его приговор.
Модернизация сверху (желанием правящей элиты) в такой ситуации невозможна. Даже несмотря на то что в ходе централизации управления созданы условия, инструменты, рычаги для такой модернизации (госкорпорации, всевозможные «зоны развития», разрастание объема госрегулирования). Модернизацию ограничивает не недостаток средств, а то, что власть, опасаясь недовольства бизнеса, не может слишком отпускать вожжи. Придание независимости судебной системе сразу повышает риски для правящей элиты. А бизнес делится на тех, кто извлекает монопольный доход из ограничения условий конкуренции (и поэтому выступает против либерализации), и всех остальных.
Крупная буржуазия, ориентированная на извлечение разрешенной ренты и вывоз капитала, не может стать национальным правящим классом: править ей не дают, а ее материальные интересы в сильной степени связаны с зарубежной собственностью. «О мелкой и средней буржуазии и говорить не приходится, — продолжает Голосов, — более жалкого и запуганного сословия в современной России нет. Этих мучают все: санитары, пожарники, полиция, бандиты». Вот и получается, что реальным правящим классом в стране остаются чиновники, позволяющие бизнесу временно работать на тех или иных участках. Если вы приобрели у государства активы по заниженным ценам, то рискуете, что ваши права на собственность никогда не будут надежно защищены, сограждане будут считать вам мошенником, а государство — не владельцем активов, а скорее их хранителями, вспоминает Голосов хлесткую формулу первого редактора русского Forbes Пола Хлебникова. У такого хранителя есть два пути — поскорее вывезти все что можно за рубеж, где уже не отберут, и во всем подчиниться властям-благодетелям. На практике хорошо сочетаются оба варианта.
Не доверяя бизнесу, государство, пишет Ясин, пытается добиться успеха дорогими, амбициозными, неэффективными мегапроектами, на которых кормится бюрократия и близкие к ней бизнес-группы. Остальной бизнес не доверяет государству и не решается на крупные инвестиции. Общество не доверяет ни государству, ни бизнесу — складывается ситуация застойного равновесия. Значительная часть деловой и политической элиты погружена, пишет Ясин, «в интересы личного обогащения, причем с использованием административного ресурса». То есть используют в личных и групповых интересах исключительное право государства на насилие (используют по должности или покупая это право на время).
Но различий в выборе пути между элитой и массами нет, ведь народ занят ровно тем же — в меру сил: привычно поругивая власть, таксист гордится сыном приятеля, хорошо устроившимся в ГИБДД, как будто он построил с нуля бизнес и выгодно его продал. «Социальный цинизм, недоверие или даже презрение к любым ценностям стали модой, символом прагматизма», — с горечью признает Ясин. Но ровно тем же заняты и далекие от элиты субъекты на нижних этажах пирамиды. Усугубляется ситуация восстановленной Путиным бюрократической моделью формирования элиты, хорошо известной по СССР.
Власти перестали заниматься выращиванием институтов, они просто подбирают и расставляют на руководящие должности близких себе людей. Чтобы так сформированная элита, все меньше следующая общественным интересам, стала двигателем преобразований, градус напряжения в обществе должен накалиться до предела. В то же время беспринципная элита, отбираемая по дружбе и занятая личным обогащением — плохая опора и для правящего класса. Ее можно покупать и держать в страхе сколь угодно долго, но нельзя рассчитывать на ее преданность, ведь она не защищает свои ценности, а просто примыкает к самому сильному.
Каким может быть переход от этой унылой картины к демократии? Тест на демократию — не процедура выборов, не полномочия президента и парламента, а то, как происходит смена власти, как ранее избранные люди расстаются с властью, уступая место следующим победителям. Единственная более или менее демократическая смена власти, по Ясину, произошла в 1991 году, при избрании Ельцина президентом РСФСР. Потом у него появился предлог удерживать власть, чтобы она не вернулась к коммунистам: «Для этого была изобретена управляемая демократия, причем степень ее управляемости все время повышалась». Свойственная демократии политическая конкуренция и неопределенность была принесена в жертву управляемости. А поводов не расставаться с властью чем дальше, тем больше, если использовать ее для обогащения себя и своего окружения: утратив власть, можно легко попасть под уголовное преследование.
«Демократия не эквивалентна присутствию элементарных гражданских свобод и избирательных процедур, — подтверждает ясинские интуиции Голосов. — Главное в демократии не то, что регулярно проводятся выборы, а то, что у выборов может быть определенный исход — проигрыш тех, кто до выборов стоял у власти».
Отсюда легко заключить, что демократия в России не приживется. Градуализм, медленные постепенные реформы, избегающие всевозможных шоков, хороши для всех случаев, кроме тех, когда речь идет о смене институционального ядра, самых базовых правил игры. Их можно менять лишь резко. Но несколько опросов, в разные годы организованные Ясиным, подтверждают описанные чуть выше симптомы социальной апатии в элитах: «Демократия не вызывает у нас ни возражений, ни энтузиазма. Никто, кроме ничтожного меньшинства, за нее не станет бороться: ведь у людей нет даже особого желания отстаивать свои права». Даже молодежь и образованных жителей городов затронул за годы правления Путина откат к социализму и частичная реабилитация советских ценностей. Все это не обещает легкого пути к демократии, и на 732-й странице Ясин признается, что не приблизился к ответу на свой сакраментальный вопрос.
Тем не менее он описывает механизм трансформации политической системы: должна произойти ликвидация персоналистского режима власти, введение политической конкуренции, региональная децентрализация, осуществление мер, направленных на верховенство права. Но поскольку нынешняя система выборов не может привести к власти группу, которая бы осуществляла такую программу, получается, что сторонники демократии могут оказаться у власти в России только «каким-то непонятным образом». Единственный выход, который видит Ясин, — это раскол правящей элиты с приходом к власти ее демократически настроенной части. Это путь постепенного развития в направлении демократизации — борьбы и компромиссов, мелких шажков и попятных движений. Нынешняя обстановка внушает ему больше надежд, чем происходившее 5-6 лет назад, хотя бы потому, что ситуация перестала ухудшаться, хоть барометр и не повернул на демократизацию.
Что нужно делать, когда барометр повернет, подробно рассказывает Голосов. Его тоненькую книжку (может быть, лишь немного упростив), нужно было бы распечатать не трех-, а трехсоттысячным тиражом и раздавать на перекрестках, как куда менее удачный доклад Бориса Немцова и Владимира Милова о правлении Путина. Прежде всего, он с ходу отметает вопросы вроде «созрела или нет Россия для демократии»: «Демократия — это система, оптимизированная именно для реального мира», в котором живут невежественные, своекорыстные, некомпетентные и трусливые люди, к тому же не интересующиеся политикой — общим делом. На самом деле, от граждан никакой особой компетентности и не надо. Равно как технической компетентности совершенно недостаточно для принятия важнейших государственных решений о том, повышать ли налоги, сводить ли бюджет с дефицитом, ввязываться ли в гонку вооружений, пишет Голосов. Правильных ответов на эти вопросы техническая компетентность не дает — все они предполагают множественность решений, и разницы тут между политиками и избирателями нет.
Голосов очень просто, как для старшеклассников, разъясняет и механику политического процесса в России (кто в действительности отвечает за выборы, почему авторитаризм не способствует экономическому развитию) и то, как с нуля выстроить демократическую конструкцию власти. Почему демократия не требует от нации какой-то особой подготовки и лучше всего подходит для обществ, где никто никому не доверяет, а те, кому удается прорваться к власти, — не самые лучшие, а самые энергичные и изобретательные. Почему для демократии нужны партии и свобода объединений, сколько нужно партий (достаточно ли двух) и каким должен быть механизм их регистрации. Что делать в нормальной политической системе с «Единой Россией». Как разношерстные политические силы, вышедшие на площадь этой зимой, могут подтолкнуть страну к демократизации.
Восстанавливать прямые губернаторские выборы не надо, ведь это приведет только к восстановлению региональных политических монополий, феодов 1990-х годов, — к такому парадоксальному выводу приходит Голосов. Конструкцией, обеспечивающей вполне достаточную связь с выбором губернаторов и волеизъявлением граждан и стимулирующей губернаторов к коалиционному взаимодействию с региональными элитами, он считает выбор губернаторов региональными заксобраниями. Для федерального парламента оптимальная система — очищенная от нелепостей пропорциональная система.
Новой власти, конечно, придется менять Конституцию, ведь вариант 1993 года предполагает конструкцию, подходящую только для авторитаризма. Поскольку партии, способные сгладить недостатки президентской системы власти, у нас еще очень слабы, придется отказаться от президентской системы в пользу парламентской, то есть партийной. Но изменение Конституции — не то, с чего надо начинать: на раннем этапе демократического строительства недостатки действующей Конституции не будут представлять ему никакой угрозы. Ведь основные элементы авторитаризма нынешней власти, начиная от ограничения свободы собраний, антиконституционны. Так что менять Конституцию можно уже поле выборов первого демократического парламента — созвав Конституционное собрание.
Но все это вопросы будущего. Голосов четко показывает: ждать демократизации от властей — что у моря погоды. К демократии правящую элиту можно только вынудить. Чтобы это случилось, нужны сильная политическая оппозиция и поддержка преобразований гражданами. Слившись, эти две силы могут вызвать раскол в авторитарном руководстве, и тогда, отколовшись от него, одна из элитных фракций заключит договор с оппозицией, параллельно гарантировав приемлемый вариант ухода для нынешнего политического руководства. Очень правдоподобный сценарий демократического перехода.