Месяц назад Санкт-петербургская городская дума приняла закон, штрафующий за «пропаганду гомосексуализма», а теперь спикер Думы московской всерьез рассматривает идею наказывать за пропаганду секса среди несовершеннолетних. Две инициативы объединяет полное отсутствие здравого смысла и совершенно средневековое мракобесие. Одновременно с этим разбуженное выборами гражданское общество следит за судьбой девушек, которых второй месяц держат в заключении за (в худшем случае) хулиганскую выходку, совершенную в храме, который, как выясняется, даже не принадлежит РПЦ. В Томске прокуратура и суд решают, не является ли экстремистским текстом Бхагавад-гита. Все это создает грустный информационный фон и намекает, что перемен в общественном и политическом устройстве России придется ждать еще долго.
Самое печальное, что в отличие от милицейского произвола, массовых фальсификаций на выборах или коррупционной экономики госкомпаний, происходящее не является непосредственной виной высшей государственной власти. В обратном случае хорошего тоже было бы мало, но по меньшей мере оставалась бы надежда, что смена политической системы приведет к немедленным улучшениям. Сейчас надежды нет.
Очевидно, что региональные депутаты действуют не по приказу сверху. Позорный санкт-петербургский закон поддерживало, если верить опросам, больше половины жителей города. Этого вполне достаточно, чтобы при любом президенте и любом правительстве выбрать соответствующих членов Законодательного собрания и продолжить штамповать дискриминационные инициативы. В гипотетическом пока случае возвращения политической конкуренции у спикера Мосгордумы Владимира Платонова будет больше, а не меньше полномочий, — и ничто не подсказывает, что в России 2012 года он стал неизбираемым политиком.
Сейчас уже не надо никому объяснять, чем плоха излишняя концентрация власти. И вместе с тем очевидно, что региональные политики, которые могут получить власть в результате чаемой всеми децентрализации, не лучшая альтернатива. (Отчасти это вина власти, но лишь отчасти.) Левиафан вроде и нужен, да выжил из ума. Этот парадокс — одна из причин тому, что протесты в России не привели к существенным переменам.
Проблема эта существует везде, и есть два относительно успешных опыта ее решения. Один, европейский, состоит в том, чтобы вырастить доброе государство, которое будет, с одной стороны, защищать права меньшинств и здравый смысл, а с другой — не будет полностью коррумпировано. Другой — американский, когда государство не имеет существенных полномочий ни для того, чтобы бороться с мракобесием, ни для того, чтобы его насаждать.
Учитывая, что представляет собой современное российское государство, европейский путь нам категорически не подходит. Здесь и сейчас нет ни малейшей надежды, что ответственные бюрократы будут защищать человеческие свободы, пусть даже специально оговоренные и правильные. Мы можем надеяться только на то, чтобы, как в США, избавить государство от некоторых ненужных ему функций, вроде защиты от пропаганды. Проблема в том, что мы не готовы быть в этом последовательны.
Гражданское общество встает время от времени на защиту свободы слова, как, например, в Санкт-Петербурге. Но столь же часто общественное возмущение направлено на то, чтобы свободу ограничить. Активисты и общественные организации готовы защищать участниц группы Pussy Riot, которые, очевидно, подвергаются репрессиям не за форму, а за суть своего высказывания, и готовы негодовать по поводу митинга (или молебна?), который устраивает РПЦ. И тут тоже дело в сути, а не в форме высказывания.
Общественные организации, конечно, действуют ненасильственными методами и потому просто по определению виноваты меньше, чем власть, которая держит участниц Pussy Riot за решеткой. Но кому интересно спорить о том, виновата ли власть. А общество, явно или нет, санкционирует репрессии. Потому что значение имеет не то, какую пропаганду можно запрещать, а то, можно ли ее запрещать вообще. Владимир Платонов разберется, что именно несет общественную опасность, — в меру своего разумения.
Как это ни грустно, «пропаганда гомосексуализма» перестанет быть вопросом государственной важности не раньше, чем пропаганда принудительного лечения гомосексуализма.