Ресурсное проклятье затормозило развитие институтов, но создало средний класс, который требует перемен
Сторонники и противники режима одинаково охотно обращают внимание на то, что среди митингующих на Болотной площади преобладали молодые и вполне благополучные люди. Оппозицию радует, что в движение протеста наконец-то включился новый средний класс, который приобщился к айпэдам и фейсбукам и требует теперь прав и свобод. Лоялисты успокаивают себя тем, что обеспеченная молодежь из социальных сетей не способна изменить статус-кво и увлечь за собой молчаливое большинство. В конце концов, причиной арабской весны стала бедность и безработица, а в России все совсем иначе.
На самом деле спрос на перемены рождает не только нищета, как это было в Египте, но и растущее экономическое благополучие, как, например, в Испании после Франко или в Южной Корее. Вторая возможность воплощает «гипотезу развития», согласно которой эффективные институты являются не только предпосылкой, но и результатом экономического роста. Сторонники этой гипотезы гарвардские экономисты Эдвард Глезер и Андрей Шляйфер обращают внимание на то, что экономические и политические реформы часто не способны сами по себе утвердить полноценную демократию и обеспечить устойчивое развитие. Наоборот, рост благосостояния, уровня образования и вообще накопление человеческого и социального капитала создают в обществе естественную и непреодолимую потребность в демократии.
Гипотеза развития стара почти как мир и восходит по крайней мере к Аристотелю. Куда важнее, что эмпирические исследования последних лет неоспоримо подтверждают причинную связь между экономическим развитием и демократией. Согласно расчетам политолога Нью-Йоркского университета Адама Пжеворского, вероятность поражения правящей партии на выборах резко возрастает практически с нуля до 30% при увеличении среднедушевого дохода до $6000. Однажды возникнув, демократии оказываются гораздо более устойчивыми в экономически благополучных странах. Практически все богатые страны в современном мире — демократии.
Россия нулевых, казалось бы, опровергала гипотезу развития. На фоне завидных темпов роста вплоть до кризиса 2008 года качество экономических, правовых и политических институтов в лучшем случае оставалось неизменно низким, а нередко и снижалось, особенно в том, что казалось политических прав и свобод, конкуренции в экономике и политике, верховенства закона и недопущения коррупции. Отчасти такая динамика была связана с природой экономического роста прошлого десятилетия, мотором которого был нефтяной бум. Ресурсное изобилие способствовало деградации институтов, но тем не менее обеспечило рост реальных доходов населения и укрепление в крупных городах нового среднего класса. Нужен был лишь толчок, чтобы эта окрепшая и осознавшая свой интерес общественная сила заявила о несогласии — не с материальными условиями (кризис не привел к заметному снижению уровня жизни), но с институтами «управляемой демократии», далеко отставшими от потребностей современной экономики и общества. Таким катализатором протеста стали масштабные злоупотребления на выборах.
Гипотеза развития полагает невозможным сохранение «социального контракта нулевых», в котором общество соглашалось на неучастие в политике в обмен на стабильность и экономическое благополучие. Согласно этому контракту, рост доходов, низкая безработица и социальные гарантии должны примирить людей с «вертикалью власти». Неясно, имела бы такая стратегия шансы на успех в Египте, где среднедушевой доход накануне революции превысил $6000 — больше в сопоставимых ценах, чем в Испании конца 1970-х или в Южной Корее десятью годами позже, когда в этих странах начались необратимые демократические реформы. В России, где среднедушевой доход перед кризисом приблизился к $12 000, шансы на то, что общество и дальше останется аполитичным, кажутся зыбкими. Разумеется, наивно считать, что есть абсолютный и единый для всех стран экономический порог, за которым автоматически наступает демократия, но общая закономерность проявляется достаточно отчетливо и косвенно подтверждается тем, что в российских протестах особенно активна «сытая молодежь».
В опубликованном за несколько дней до выборов докладе возглавляемого Михаилом Дмитриевым Центра стратегических разработок подчеркивается, что усилившийся за последнее десятилетие средний класс, составляющий до четверти населения страны, лишен политического представительства и не будет с этим мириться. Более высокий образовательный уровень, концентрация в городах, доступ к информационным технологиям и, что особенно важно, общие интересы и ценности способствуют самоорганизации среднего класса. Возникнув среди наиболее активной части среднего класса, протестное движение, если ему удастся достичь критической массы, может быстро вырасти в масштабах. Именно так, по мнению Тимура Курана, экономиста из Университета Дьюка, обстояло дело осенью 1989 года в Праге, где демонстрация студентов спровоцировала цепную реакцию, выведя на улицы сотни тысяч людей, и менее чем через две недели в результате «бархатной революции» коммунистический режим пал.
В современной России подобный сценарий выглядит маловероятным. Тем не менее не вызывает сомнений, что экономическое благополучие, которое до сих пор рассматривалось как залог стабильности существующей политической системы, усиливает внутренний спрос на ее модернизацию. Было бы чрезвычайно рискованно не замечать этого нарастающего противоречия. Несмотря на то что 10 декабря участники митинга на Болотной площади и власти продемонстрировали взаимную добрую волю и готовность к компромиссу, при стихийном развитии событий никто не возьмется гарантировать повторения в России «бархатного» варианта.