Стоя как-то в пробке на Смоленской площади, я возвел очи горе и стал разглядывать окна высотки Министерства иностранных дел. Обнаружилась любопытная деталь: многие окна были до середины забраны старомодными белыми шторками в сборку, напоминающими то ли райкомовский кабинет, то ли номенклатурную поликлинику. В окнах покрупнее висели тяжелые, как государственные интересы, белые портьеры в стиле «Ленин в Горках». От всего этого веяло неизбывным советским духом, словно время за этими окнами остановилось.
При взгляде на эти партийные занавески мне стал понятнее тот державный стиль, тот советский новояз, которым до сих пор вещает российская внешняя политика, от заявлений по Сирии и Ливии, до контрпропагандистских слушаний в Госдуме о нарушениях на выборах в США, в классическом жанре «а у вас негров линчуют». Сталинский монолит, построенный архитекторами Гельфрейхом и Минкусом в 1948-1953 годах, грудью стоит на защите Родины от угроз, исходящих из-за Бородинского моста, с Запада.
Другое архитектурное наследие сталинской эпохи — суровое здание в Охотном ряду, выстроенное в стиле позднего конструктивизма в середине 1930-х по проекту Александра Лангмана для Совета труда и обороны. В этом бастионе плановой экономики, увенчанном гигантским гербом СССР, в разное время размещались Совет народных комиссаров, правительство и Госплан, а сегодня работает Госдума. Исключительно советским бюрократическим духом, витающим в этих коридорах, можно объяснить безумные законотворческие фантазии «взбесившегося принтера», направленные на регулирование всего, что движется, — от употребления кефира за рулем до содержания телепрограмм и регистрации по паспорту в соцсетях.
Другой советский бюрократический колосс — здание Белого дома, построенное по проекту главного архитектора эпохи Дмитрия Чечулина в 1970-е: типичный брежневский обком, своей бессмысленной помпезностью и неуклюжей тяжеловесностью напоминающий о партийных съездах эпохи застоя (специалисты даже говорят о влиянии монументальной фашистской эстетики Альберта Шпеера). При взгляде на этот архитектурный анахронизм представляешь, как по его бесконечным ковровым дорожкам ходили мужчины в мешковатых костюмах и секретарши в перманенте, как ели в спецбуфете салат «оливье» горкой, 17 коп. за порцию. После событий 1993 года Белый дом обнесли по периметру массивной кованой оградой, так что к нему теперь нельзя подойти ближе, чем на расстояние выстрела.
Такой же оградой обнесли недавно и комплекс зданий Администрации Президента на Ильинке, которая вполне логично заняла помещения бывшего ЦК КПСС. Побывав пару раз там внутри, я неизменно поражался тому, как на Старой площади сохранился замшелый цековский дух: опять ковровые дорожки, канцелярские приборы, ленинский чай с сушками и, правильно, все те же белые шторки в сборку. Такие же шторки видны в окнах мрачной громады здания ФСБ на Лубянке (реконструировано по проекту Щусева в 1944-1947 годах), хорошо помнящего внутреннюю тюрьму НКВД, где сидели Мандельштам и Солженицын.
Заповедник иного рода, но столь же старомодный, непригодный для исполнения властных функций в XXI веке, — Московский Кремль. Еще в 2005 году Василий Аксенов предлагал проект очищения Кремля: «Там нездоровая аура, там не надо сидеть президенту и администрации. Там нужно сделать музей веков, музей русской истории. Кремль должен быть культурно-исторической мемориальной зоной». Кремль прекрасен как музей, как парк, которsй когда-нибудь откроют для посетителей целиком и круглосуточно, чтобы можно было побродить там ночью, полежать на траве в Тайницком саду, выпить кофе на Ивановской площади. Но для современных задач государственного управления это пространство слишком тяжелое, символичное, слишком напитанное историей. Нашей страной правят из запретного города, из средневековой крепости, где мается без погребения мумия Ленина и бродят призраки Малюты и Сталина.
Воспроизводство власти — вопрос не столько политический, сколько стилистический. Власть у нас живет и размножается в имперских по стилю и советских по духу интерьерах и воспроизводит все те же бюрократические архетипы. Она нарочито немодна, несовременна в своих архитектурных предпочтениях и интерьерах. Ее решения так же неуклюжи и тяжеловесны, как шестиметровые двери кремлевских дворцов, как тяжелые письменные приборы вместо компьютера, как угловатые селекторы и телефоны-«вертушки», как мещанские шторки на окнах.
Вслед за Аксеновым можно предложить обустроить в нынешних пространствах власти музеи, гостиницы и публичные пространства. Здание МИД и Белый дом могут быть переоборудованы под трехзвездочные отели, в которых так будет нуждаться наша столица к Чемпионату мира по футболу в 2018 году. Здание Госдумы можно отдать Московской филармонии, обустроив в зале заседаний концертный зал, так что получится целый музыкальный квартал вместе с Колонным залом, Большим театром и Театром оперетты. А можно на Охотный ряд перенести и театр мюзикла из далеких Филей.
Из здания ФСБ хорошо бы сделать музей репрессий: дело, начатое Соловецким камнем, должно вырасти до грандиозного мемориального комплекса, посвященного памяти миллионов жертв репрессий советского режима, от простых крестьян до сталинских маршалов. И может быть только тогда слово «Лубянка» перестанет быть символом страха.
Учреждения власти при этом следует перевести на территорию Новой Москвы, как и предполагалось в первоначальном проекте Дмитрия Медведева. Можно обустроить их в светлых, открытых малоэтажных корпусах, в окружении природы: чтобы белки прибегали покормиться с руки зампредседателя думского комитета. Главным принципом тут должна стать прозрачность, как стала в Грузии при строительстве стеклянного здания МВД и стеклянных полицейских участков, как стала в Германии, где Норман Фостер накрыл здание Рейхстага в Берлине стеклянным колпаком, через который теперь любой посетитель может наблюдать заседание Бундестага. Прозрачные пространства воспитывают в чиновниках честность и подотчетность — когда власть не отгораживается от своей страны и от мира ни зубчатыми стенами, ни коваными оградами, ни стыдливыми шторками.