Вчера Таганский суд города Москвы принял решение оставить под стражей участниц группы Pussy Riot Надежду Толоконникову, Марию Алехину и Екатерину Самуцевич. Три девушки проведут в заключении еще больше месяца (а всего — почти четыре), не будучи даже признаны виновными в совершении «панк-молебна», который в худшем случае можно квалифицировать как мелкое хулиганство.
Настоящей причиной совершенно дикого решения суда являются, вероятно, политические соображения: в своем молебне, проведенном в храме Христа Спасителя, участницы группы призывали Богородицу прогнать Путина. Кроме того, нельзя забывать, что русские суды и вообще бессмысленно жестоки. Но формальным поводом для репрессий было оскорбление чувств верующих.
Дело Pussy Riot очень оживило дискуссию о роли Русской православной церкви и ее месте в современном обществе. Репрессии в отношении группы были восприняты очень многими как свидетельство сращения церкви и государства — в секулярной, по Конституции, стране.
И тут надо сказать, что вопреки интуиции РПЦ ведет себя ровно так, как и положено себя вести религиозной организации в светской стране; по меньшей мере формально. Церковные иерархи оставляют судьбу девушек на милость мирского суда, а их призывы к христианам защитить свои святыни — совершенно допустимы постольку, поскольку не являются призывами к насилию. Больше того, РПЦ, судя по всему, никак не борется с внутренними диссидентами, широко критикующими в прессе взгляды своего начальства. Для государственных чиновников, в уподоблении которым упрекают православных епископов, такое поведение было бы немыслимо.
Кто-то из критиков говорит, что РПЦ могла бы проявить милосердие и деятельно просить суд о снисхождении к девушкам. Но это как раз было бы определенным вмешательством в мирские дела. Пусть суд выносит 99% обвинительных приговоров, но ведь и Церковь по определению консервативная структура, и обвинять ее в отсутствии жалости или ветхозаветной архаичности взглядов — дело внутренней оппозиции, а не светского большинства.
Что могло бы волновать светское большинство — это тот факт, что у РПЦ помимо собственно «уставной» функции (способствовать спасению душ) есть и общественная роль, которая легко измерима. В конце апреля Левада-Центр проводил опрос россиян об отношении к делу Pussy Riot: почти 47% респондентов заявили, что (гипотетический) 7-летний тюремный срок за содеянное участницами группы не кажется им чрезмерным. Это страшная цифра. Кажется, что меньше людей оправдали бы столь суровый приговор в отношении женщин, судимых за убийство, в случае если у них, как у Алехиной и Толоконниковой, были бы малолетние дети. В том же опросе выяснилось, что только 15% россиян ходили на пасхальную службу в церковь — это вполне можно считать верхней оценкой доли православных христиан в стране.
Между 15% и 47% находится треть взрослого населения России — и это консервативная оценка, поскольку многие воцерковленные христиане, очевидно, не требуют репрессий. Все эти люди, с одной стороны, не могут считать себя лично оскорбленными перформансом Pussy Riot, а с другой — готовы отправить молодых женщин за решетку на 7 лет. В число этих людей с совсем не нулевой вероятностью попадают и прокурор, и судья, участвующие в позорном процессе.
Каждый третий человек в России, не будучи православным, готов тем не менее выдать РПЦ — или отдельным ее представителям — мандат на обидчивость, которого лишена де-факто любая другая организация в стране. Проблемы Всероссийского общества филателистов, Клуба любителей космоса или болельщиков ФК «Локомотив» волнуют только участников этих сообществ. Проблемы РПЦ так или иначе волнуют половину жителей страны. Таким образом, церковь становится общественным институтом, располагающим собственным репрессивным ресурсом.
Представители РПЦ вовсю пользуются своим ресурсом, устраивая, например, гонения против организаторов выставки «Осторожно, религия». Или совсем свежий пример: два дня назад епископ Ставропольский и Невинномысский попросил губернатора Ткачева запретить в Краснодарском крае проведение выставок галериста Марата Гельмана. С большой вероятностью эта просьба трансформируется в реальный запрет — волей ли региональных властей или настоянием возмущенной общественности.
Таким образом, в России существует две православных церкви. Одна из них — это религиозная общность, а вторая, пользующаяся в два раза большей поддержкой в обществе, — это неформальный институт, обладающий мандатом на насилие. Российское государство, которое умеет эффективно выполнять ровно одну функцию — разлагать институты, пренебрегает первой церковью, а вторую вполне ожидаемо использует не по назначению. Так же, как оно использует не по назначению милицию, газовые монополии или Роспотребнадзор.
Когда представители РПЦ занимаются политической агитацией или оправдывают, волей или неволей, политические репрессии против Pussy Riot, они ничем не отличаются от Геннадия Онищенко, запрещающего импорт грузинского вина. Но в отличие от Онищенко они не могут прямо использовать репрессивный ресурс государства, которого у них нет. Они используют свой мандат на обидчивость, поддержанный почти половиной респондентов в опросах общественного мнения.
Этот мандат никуда не денется просто от того, что государство изменится, а Таганский суд — в его нынешнем состоянии — забудется как страшный сон. Если мы хотим жить в стране, где есть первая церковь, но нет второй, надо каким-то образом повлиять на жизненные представления существенной части наших соотечественников. И на этом пути, возможно, Pussy Riot сделали больше, чем кто-либо еще.