Главный аргумент людей, которые вот уже четыре дня пытаются объяснить, почему не нужно участвовать в протестных митингах, прост и понятен. Настолько, что с ним трудно не согласиться. Точнее, он гипнотизирует, заставляя принимать его за истину. Действительно, а чего добиваются те, кто требует пересмотра итогов парламентских выборов? Против чего они выступают, понятно, но ведь этого мало, говорят их оппоненты. Ну хорошо, добьются протестующие переголосования, ну снизится процент голосов за «Единую Россию», ну перераспределятся думские места — а что изменится? Есть ли такая политическая сила, такая партия, такой партийный лидер, за которого можно и нужно проголосовать?
Ответ, вроде бы очевиден: нет такой силы, партии или лидера. А раз нет, то и протестное движение по сути своей бессмысленно. А некоторые говорят, что и вредно: дескать, поддаются люди на провокации, льют воду на мельницу сторонников силового решения зреющего политического кризиса.
Хорошо, мы все поняли. Но если некому и нечему сказать «Да!», значит ли это, что и «Нет!» говорить некому и нечему, а главное, незачем?
Я думаю, есть зачем.
Добиваться пересмотра итогов парламентских выборов стоит хотя бы для того, чтобы продемонстрировать готовность по крайней мере части общества отстаивать свою точку зрения на дальнейший путь развития страны. Аргумент «нечего было садиться за стол с шулерами, а раз сели, не жалуйтесь, что вас надули!» разваливается, как только понимаешь, что это не ты садился за стол — это к тебе сели. Сели, думая, что, раз ты до сих пор спокойно смотрел, как обжуливают других, значит, смолчишь, когда обжулят и тебя. Шулер, встающий из-за стола, запихивая в карман выигрыш вместе с крапленой колодой, будет очень сильно удивлен, когда ты схватишь его за руку. И не ты один — когда за руки начинает хватать каждый, кто сидит за тем же столом. Да пусть и не каждый — даже троих из десятка хватит.
Отобрать у шулера нечестно выигранные деньги и крапленые карты, сдать на руки подоспевшим охранникам — это то, что могут сделать честные люди. Даже понимая, что, как только шулера отведут за угол, его почти наверняка тут же отпустят, да еще и посмеются вместе с ним над «этими лохами». Но вернется ли жулик за тот же стол? Нет, не вернется. В худшем случае он пойдет искать лохов за другим. В лучшем — перестанет появляться в этом месте. В самом лучшем — будет вынужден сменить профессию на менее опасную для физического и психического здоровья.
Мало этого? Нет, я думаю, немало! Это очень много. Ведь в этом случае усилия троих сберегут деньги как минимум десятерых. Дальше считайте сами.
Оставим аналогии и вернемся к реальности. Почему полезно продемонстрировать власти, что ее усилия по подтасовке итогов выборов и, шире, подтасовке политического процесса в стране в целом, не просто видны многим, а еще и многих не устраивают? Хотя бы потому, что власть — это не только один невысокий человек в Кремле и еще один — в Белом доме. И не только те, кто изо дня в день встречается с ними в тамошних коридорах. Это вся вертикаль от хозяина Кремля до главы поселкового совета.
Тех двоих действительно трудно испугать и переделать, выходя на митинги. А остальных? Остальных — можно! Одно дело, когда, скажем, директор школы, которого ненадолго сделали председателем УИК и заставили «дорисовывать» голоса, делает это, зная, что до его нечестного поступка нет дела никому: ни коллегам, ни родителям учеников, ни его знакомым, ни живущим на избирательном участке людям. И совсем другое, когда он видит недоверие и презрение в глазах окружающих, когда понимает, что число наблюдателей на его участке фактически равно числу избирателей, и выпроводить всех за дверь перед подсчетом голосов не получится.
Его не защищает ни кремлевская стена, ни система силовых органов — для этого он слишком мелок. И самое главное, неважен. Логика использования пушечного мяса не допускает и мысли о том, что его можно и нужно защищать. Но пушечное мясо об этом как минимум догадывается. И боится, понимая, что, когда возникнет реальная опасность, останется с нею один на один. Поэтому хотя бы из-за страха однажды не делает то, что ему приказали сделать. А сделав, вдруг понимает, что это совсем не так страшно — поступать по совести, а не по понятиям и не по приказам.
Любая вертикаль начинает шататься не тогда, когда меняется ее самая верхняя часть, — только когда непрочными становятся нижние. Когда они выключаются из налаженной не на совесть, а на страх системы прохождения команд. Как говорил Карл Сэндберг, «когда-нибудь объявят войну, и никто не придет». Кто тогда будет воевать? И будет ли?
Так что нынешние митинги протеста, которые я рассматриваю как возможное начало массового политического движения, — они на самом деле не «против». Не против Путина, не против нынешней системы власти, хотя среди митингующих есть и сторонники радикальных действий. И даже по большому счету не против фальсификаций на выборах. Они за право быть участником политического процесса, за право в числе многих определять дальнейшую судьбу страны. За право — свое и окружающих — быть честным, когда от тебя требуют обмана. За право быть человеком, а не винтиком. За право не поддаться гипнозу каких угодно политтехнологий, за право не спать, когда тебя старательно уговаривают заснуть.
Ведь даже ребенок, которому не хочется в постель, редко говорит: «Я против сна!». Он говорит: «Я хочу еще поиграть». Или: «Я хочу еще почитать книжку». Зато подросток бунтует «против» — просто потому, что еще не понимает, за что ему бороться, но чувствует, что ему уже тесны родительские житейские рамки. И взрослеет, когда становится способен сформулировать, какие свои права он отстаивает, когда становится способен сказать, за что он борется.
Наше общество в последние несколько дней повзрослело. Настолько, что уже способно сформулировать не просто свое неудовольствие, а претензии на свои права, как-то незаметно переставшие быть предметом общественного договора с властью. Именно условия этого договора и должны выдвинуть участники митингов 10 декабря. Многие уже призывают к этому. Я присоединяюсь к этим призывам.
Но если все эти митинги — не «против», а «за», то чего тогда стоит аргумент, о котором шла речь в самом начале? Я допускаю, что те, кто его выдвигает, действительно не могут для себя решить, за что им стоит выйти митинговать. А те, кто сформулировал, выходят.