За последний год стало принято сводить происходящее в стране к списку митингов. Акции протеста перечисляют так, будто ведут летопись военных действий; вместо событий и имен — топонимы и даты.
Определенная логика в этом есть: если не историю России, то историю гражданского общества в России действительно можно описать чередой протестных выступлений. И если когда-нибудь каталог этих сражений будет опубликован, дата 5 декабря войдет в него не один раз.
Пятого декабря 1965 года, в День Конституции СССР, на Пушкинскую площадь в Москве вышло несколько десятков человек. Они требовали гласного суда над писателями Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, арестованным незадолго до этого за публикацию своих произведений за рубежом. Гражданское обращение, подготовленное организаторами митинга, содержало даже требование не немедленной свободы для литераторов, а только открытого разбирательства в соответствии с советской конституцией и 18-й статьей УПК РСФСР. Стоит ли говорить, что даже это требование — написанное на плакате — было по меркам своего времени очень сильным политическим заявлением.
Требования митингующих (помимо гласного суда, они призывали власть соблюдать собственную конституцию) не выполнялись еще 20 с лишним лет. Подавляющее большинство граждан страны даже не знало, что выступление в защиту Синявского и Даниэля вообще состоялось. Но несмотря на это, собрание кучки людей на Пушкинской площади должно входить во все учебники истории. «Митинг гласности» стал, вероятно, первым в истории советской России выступлением в защиту прав человека. С него началось диссидентское движение.
Пятого декабря прошлого года случился еще один митинг, который проигнорировали власти. Это было в понедельник вечером, после парламентских выборов, в которых участвовали помимо допущенных партий и кандидатов тысячи наблюдателей — само по себе важное политическое событие. Став свидетелями массовых нарушений в московских избирательных комиссиях, наблюдатели — и те, кто читал их рассказы в сети, — стихийно собрались вместе, чтобы потребовать расследования нарушений. Впервые за много лет уличная акция протеста собрала несколько тысяч человек.
Прошло двенадцать месяцев. В стране изменилось очень многое, хотя совсем не в ту сторону, в которую хотели бы двигаться митинговавшие после выборов люди. Фальсификации на выборах не были расследованы, политических заключенных стало не меньше, а больше, Путин вернулся в Кремль, Дума, которую митингующие считают нелегитимной, напринимала множество репрессивных законов, масштабы произвола властей, кажется, только выросли. Многие участники того митинга всерьез говорят, что он прошел зря. В этом разочаровании кроется, как ни странно, ответ на вопрос, что изменилось в стране за последний год.
У любой публичной акции протеста есть две функции. Одна — очевидная — состоит в том, чтобы донести до власти свое недовольство тем или иным положением вещей, потребовать перемен и добиться их. Вторая, актуальная в любых, даже самых авторитарных режимах, имеет своей целью просто публичное выражения несогласия. Без надежды на перемены, но с пониманием того, что молчание делает каждого человека соучастником происходящего и санкционирует произвол. Уличное выступление против фальсификации выборов, несправедливого суда или намеренно коррумпированной правоохранительной системы не решает всех этих проблем, но составляет необходимое условие их решения.
Протест — это не циничный коммерческий расчет, как думает Владимир Путин. Тем более это не ресурс, который можно растратить нецелевым образом («слить»), украсть или сделать источником ренты. Протест — это явно высказанное негодование, возмущение беззаконием, имеющее собственную ценность.
Больше десяти лет подавляющее большинство граждан России мирились с авторитарным управлением и всеми его неприятными следствиями — или по меньшей мере держали свое негодование при себе. После 5 декабря прошлого года стало нормальным вслух протестовать против репрессий и произвола и делать это на площади, а не на кухне. Невозможно недооценивать эту перемену.
События прошлой зимы не были революцией, потому что степень негодования оказалась недостаточна, и не были даже борьбой за власть. Но только в обществе, которое способно гласно защищать свои убеждения, возможна настоящая борьба за власть, а не толкотня у вентиля. Совершенно прав Кирилл Рогов, пишущий, что в России год назад закончилась неполитическая эпоха и началась политическая. Точно также как когда-то в СССР началась эпоха правозащиты, которая есть лишь продолжение политики в бесправном обществе.
Российское государство не стало лучше, но за двенадцать месяцев возникла возможность того, что когда-нибудь это произойдет.