Говорят, что в первый раз случайность, во второй — тенденция, а на третий — кампания. Серия громких разоблачений, широкое освещение темы коррупции в prime time в государственных СМИ и внезапно поднявшаяся волна общественного негодования против высокопоставленных расхитителей не оставляют сомнений в том, что кампания рассчитана на массовую аудиторию. Выбор цели вполне оправдан: более половины россиян, согласно данным Левады-центра, считают, что воровства и коррупции в верхах за последние 10-12 лет стало больше, и только 6% полагают, что масштабы этого зла сократились. Свыше трети респондентов рассматривают провал борьбы с коррупцией как главную неудачу руководства страны. Очевидно, столь широкое недовольство нельзя было более игнорировать, особенно на фоне неустойчивого рейтинга власти и грядущих экономических неурядиц. Наблюдать и далее за коррупционерами из засады стало невозможным, наступило время действий.
Судя по опросам, кампания возымела ожидаемый пропагандистский эффект: рейтинги руководства страны пошли вверх. Но мировой опыт свидетельствует о низкой эффективности такого рода кампаний, если они ограничиваются показательными разоблачениями и не устраняют фундаментальных причин и предпосылок коррупции. Череда громких дел рано или поздно сходит на нет, расследования тонут в песке, а наказывают чаще всего «стрелочников» среднего звена. Борьба с коррупцией в таких случаях переживает взлеты и падения, синхронизированные с фазами политического цикла.
Общей чертой антикоррупционных кампаний являются призывы усилить наказания, например отбирать у взяточников имущество. Между тем ужесточение законов само по себе редко дает результат: при сильной и некоррумпированной правоохранительной системе достаточно умеренных санкций, если они применяются последовательно и неотвратимо, а в случае, когда следствие и суд сами поражены коррупцией, рост штрафов и тюремных сроков влияет лишь на «цену вопроса» и перераспределяет коррупционную ренту, не оказывая особого влияния на ее размер. Весной прошлого года в России были введены стократные штрафы за взятки в особо крупном размере, которые, как теперь выясняется, не остановили разгул коррупции (в США между тем довольствуются тройными штрафами по коррупционным делам). На каком основании можно надеяться, что еще одна «драконовская» санкция — конфискация имущества — окажется более результативной?
У коррупции две основных причины: во-первых, неспособность государства должным образом мотивировать чиновников и эффективно контролировать их работу и, во-вторых, нехватка политической конкуренции и свободы прессы, создающих стимулы для разоблачения коррупционеров. Устойчивые демократии занимают верхние строчки антикоррупционных рейтингов, хотя на ранних стадиях демократических реформ нередко наблюдается всплеск коррупции, как это было, например, в России, Индонезии и Таиланде. Среди автократий и несовершенных демократий масштабы коррупции изменяются в широких пределах; согласно данным международных исследований, при прочих равных условиях коррупцию в такого рода режимах питают три фактора. Первый из них — наличие природных ресурсов; рост коррупции является одним из главных симптомов «ресурсного проклятия». Второй — персоналистская природа режима, когда первое лицо государства пользуется популярностью среди своих сторонников («селектората») и должно поддерживать лояльность политических элит. Наконец, третий фактор — уникальные широкомасштабные проекты («белые слоны»), как правило, с большими капитальными расходами, для которых не существует аналогов, позволяющих объективно оценить проектную смету.
Судя по всему, российское общественное мнение, не приемлющее коррупцию, недостаточно осознает ее системные предпосылки — именно поэтому нынешняя кампания вызвала позитивный отклик. Проблемы в повседневной жизни заметнее и понятнее нехватки политической конкуренции и верховенства закона. В недавнем обследовании ВЦИОМ респонденты среди самых важных для страны проблем упоминали ситуацию в ЖКХ (57%), низкий уровень жизни (51%), алкоголизм и наркоманию (50%), рост цен (48%) и, разумеется, коррупцию и бюрократизм (44%). Демократия и права человека оказались на предпоследней строчке списка из двадцати наименований (10%).
Городской средний класс смотрит на дело несколько иначе. В ходе проведенного Левадой-центром опроса участников политической акции 15 сентября этого года респонденты поставили коррупцию на первое место среди поводов для беспокойства (39%), а следом за ней чаще других упоминались беззаконие и нарушение прав и свобод граждан (35%). Участники марша представляют не только тяжесть недуга, но и методы лечения: на вопрос о том, что, по их мнению, нужно для решения стоящих перед страной проблем, наиболее часто давались два ответа — независимый суд (44%) и честные выборы (35%).
Данные международной статистики указывают на отчетливую отрицательную зависимость между масштабами коррупции и уровнем экономического развития — в более благополучных странах коррупция встречается реже. С одной стороны, такая связь говорит о том, что снижение коррупции способствует экономическому росту и росту общественного благосостояния. С другой стороны, исследователи обнаруживают признаки обратной причинной зависимости — с ростом благосостояния изменяются ценности и политические взгляды населения, которое начинает больше ценить права, свободы, эффективное и подотчетное государство. Такого рода ценности создают политический спрос на современные институты, которые искореняют коррупцию полнее и надежнее разовых кампаний. Пока в стране преобладают «ценности выживания» (по Инглхарту и Венцелю), общество будет аплодировать показательным антикоррупционным кампаниям, жалуясь тем временем на рост тарифов в ЖКХ. Следует ожидать, что при сохранении в России социальных и экономических трендов последних лет новые ценности и политические предпочтения будут набирать силу — именно с этим надо связывать надежды на избавление страны от коррупции.