Елизавета Лихачева — Forbes: «Сегодня опала, завтра — триумф»

Елизавета Лихачева — искусствовед, историк архитектуры, ее специализация — раннее итальянское барокко. В 2006 году пришла работать в Музей архитектуры имени Щусева, где занималась упорядочиванием фотокаталогов. В 2010 году она возглавила в музее научный отдел популяризации архитектуры, занявшись просветительскими и издательскими проектами. Потом, с 2014 года, стала замдиректора филиала музея — Государственного музея Константина и Виктора Мельниковых, возглавив процесс музеефикации Дома Мельникова, памятника авангардного модернизма, который готовили к реставрации. В 2017 году стала директором музея архитектуры, а весной 2023-го — директором ГМИИ им. Пушкина, после отставки с этого поста Марины Лошак. Лихачева проработала в должности год и девять месяцев, об ее увольнении стало известно в январе 2025-го. Незадолго до этого она назвала решение о приостановке работы Музея истории ГУЛАГа «глупостью, граничащей с преступлением». 

О жизни после ГМИИ и запросе на культуру

«Я занимаюсь консалтингом. Я в какой-то момент решила, что [у меня есть] тот опыт, который накоплен — два федеральных музея, спасение одного уникального памятника [дома Мельникова], плюс по мелочи. Мне есть чем поделиться,  и главное, что есть люди, которые готовы этот опыт воспринять. У меня есть проекты, где ценно мое участие не как искусствоведа, а именно как топ-менеджера от культуры, как человека, который выводит из кризиса, либо дает правильное направление какому-то проекту музейному, культурному. Заказчики очень разные: в основном это крупные компании с центрами за пределами Москвы, с городами, моногородами, в которых надо налаживать жизнь, и не совсем понятно, как это делать.  

В России очень много работы в области культуры. Генерируется какое-то бесконечное количество проектов — за очень приличные деньги, на самом деле. Это бесконечное количество проектов выплескивается в паблик. Люди начинают на них ходить, главным критерием успешности становится количество людей, но это работа на износ. Вы чай завариваете: первый раз кипяток налили — отличный чай получился. А когда туда наливаешь кипяток в ту же заварку еще 125-й раз... Мне кажется, то, что сейчас происходит в культуре, — это много раз перезаваренная заварка. Уже пролитая, перелитая — на это невозможно смотреть. А запрос есть, огромный.

Если ты приедешь в Тверь, ты не узнаешь ничего про этот город, при том что у них потрясающие фонды, фантастические просто. Какой к чертовой матери локальный патриотизм, если у тебя школьника некуда привести, где ему рассказать про Тверь, про регион, про Ржев, про Калязин? Этот запрос изнутри общества ищет удовлетворения. И поверьте, мы можем исходить из того, что есть умные капиталисты, которые среди прочих ништяков и плюшек, которые они в своих моногородах пытаются взрастить, еще строят какие-то культурные институции, создают «третье место» (то есть место, отличное от дома и работы. — Forbes)». 

Об увольнении из Пушкинского

«Министр культуры приняла это решение, это ее право абсолютно. Обсуждать его глупо, спорить — еще глупее. У меня нет с этим проблем. Были пасквили, конечно, в том числе и на телевидении, по большей части это очень странный набор претензий, который нелогичен. Я полагаю, что если бы у моих недругов были какие-то основания, у меня бы давно были неприятности посерьезнее, чем пасквиль в интернете. 

А претензии по поводу того, что я кому-то что-то говорила или что-то делала, я вообще на удивление болтливый человек, и это во многом обуславливает мой жизненный успех. И, как это ни смешно, именно поэтому у меня сейчас все хорошо. Я не скрываю того, что я думаю. Если я считаю, что это глупость, я об этом скажу прямо. Люди, которые меня нанимают, понимают, что я не буду, спасая свои заработки, шкуру, сохраняя с ними хорошее отношение, говорить им, что это хорошо, если это на самом деле плохо. Я им приду и скажу: «Ребята, это полное дерьмо, надо от этого отказываться». Плевать, что в это вложили 150 млн — отказываемся, потому что это не взлетит.

Я, конечно, анализировала [причины увольнения], разбиралась. Потом я плюнула на это дело. Потому что это как гадание на кофейной гуще. Это имело бы какой-то смысл, если бы был повод для анализа: не делаешь этого, тогда будет вот это, или наоборот, делаешь это и получаешь — или не получаешь — вот это. На черта мне тратить время моей жизни на то, чтобы сидеть и думать о том, какая я бедная, несчастная, что же я такого наделала, что вот меня с работы уволили. Зачем мне это надо? Ну серьезно! Я лучше о Микеланджело подумаю, он гораздо приятнее. 

Мне правда не интересно. Никто в это не верит почему-то. Я думаю, что мое такое довольно спокойное к этому отношение связано с тем, что я никогда не стремилась делать карьеру. У меня никогда не была амбиций стать директором музея, любого, не важно, какого. 

Ну, в смысле, серьезно? Вы меня вообще видели, когда назначали-то? Ничего же не поменялось. Не то чтобы я стала директором ГМИИ, и во мне что-то произошло, открылись чакры, я начала нести [что-то] про Троицу (Лихачева в мае 2023 года предупреждала, что передача «Троицы» Андрея Рублева из Третьяковской галереи Русской православной церкви несет риски для иконы. — Forbes). Люди не меняются только потому, что у них резко меняется статус. 

Сегодня опала, завтра — триумф, всякое бывает. Вспомни Суворова — триумфатор, триумфатор, а потом раз — в деревню. Потом снова понадобился — снова достали. Это стандартная история. Тут у меня никаких иллюзий-то нет». 

«Если смотреть мои KPI, все перевыполнено»

«Я прекрасно управляла [Пушкинским музеем]. С управленческой точки зрения — ни одного провала. Мы увеличили посещаемость, мы увеличили заработки, мы вернули постоянную экспозицию, мы построили выставочный план, мы начали договариваться о международных проектах, мы начали решать какие-то давно нерешаемые проблемы музея. У нас снова заработала система переподготовки внутренних кадров, пошли какие-то движения внутри музея. За год и девять месяцев было сделано много. И у меня, если смотреть мой KPI, все перевыполнено, причем в среднем на 20%.

Обидно, конечно. Естественно. Если бы я сказала: «Да нет, мне вообще плевать», это было бы вранье. Конечно, мне не плевать, мне ужасно. Но что-то принципиально из-за этого менять… Нельзя из-за чувства обиды выстраивать свою дальнейшую жизнь. Это произошло — все, точка. Прошлое изменить нельзя. Надо жить дальше. И вот здесь имеет смысл извлечь какие-то уроки. Надо больше рассказывать о своих успехах — самый главный урок, который я извлекла». 

Почему архитектура – это важно 

«Я мечтаю сделать постоянную экспозицию Государственного музея архитектуры. Я бы хотела, чтобы Музей имени Щусева обрел новое здание, обрел постоянную экспозицию, и архитектуру, наконец, перестали воспринимать как стаффаж, как неважное искусство какое-то, чтобы архитектура стала тем, чем она должна быть.

Для меня высотное жилье — это демонстрация, безусловно, определенных технологических возможностей государства, но при этом я не совсем понимаю, как это будет жить. Несколько лет назад был скандал: один из девелоперов хотел построить небоскреб в районе Чистых прудов. И все это страшно обсуждали, и один из архитекторов высказался, что каждый архитектор хочет выделиться. И вот небоскреб — такой способ выделиться. У меня кто-то спросил, согласна ли я.  Я ответила: знаешь, вот один [Мельников] тут выделился в Кривоарбатском. Три этажа, дом приблизительно 12 м в высоту. Так выделился, что остался единственным русским архитектором, которого сегодня изучают на Западе. Я говорю, выделяться надо все-таки не размером, ты же не порноактер.

Когда строились «хрущобы», была понятна объективная причина, почему их в таком количестве строили. Людей надо было срочно переселять хоть куда-нибудь, и это было отличным выходом. Когда принимался сталинский генплан, там была еще одна цель: строилась столица нового государства, Советского Союза, она должна была соответствовать столичности. Витрина. А сейчас Москва — это витрина чего? Консьюмеризма и безумия». 

Что происходит с Москвой

«Сергей Семенович Собянин сделал для этого города очень много хорошего. Налажена система общественного транспорта, появилась система электронных сервисов, которая позволяет гораздо комфортнее существовать, приведены в порядок поликлиники, приведены в порядок дороги. Да много чего сделано. Жизнь в городе стала более комфортной, это однозначно. Но при всем этом появляются вещи, которые у меня вызывают кучу вопросов. Зачем СЭВ («дом-книжку на Новом Арбате». — Forbes) сносить? Я просто не вижу ни одной причины, зачем это делать. Мне рассказывают, что он в плохом состоянии. Ну, отремонтируйте его, в конце концов. Современная Москва производит впечатление такого нувориша — человека, который бездумно тратит деньги. 

Город-сервис. Не город — среда обитания, а сервис. Что такое среда обитания? Это когда ты из подъезда выходишь, на лавочку садишься, сигаретку закуриваешь, там детишки бегают какие-то. Тебе приятно сидеть во дворе. Просто приятно сидеть во дворе, потому что это двор, церковь какая-нибудь. Если мы сейчас начнем шлепать небоскребы везде — какие дворы у небоскребов? 

Сергей Семенович делает из Москвы мегаполис, причем мегаполис восточного типа. Он делает из Москвы Сингапур. Я не очень понимаю, зачем делать из Москвы Сингапур». 

О глобальных трендах в архитектуре

«[Главная тенденция в мировой архитектуре сегодня — это] сбережение. Сбережение среды, сбережение материалов, переработка старых материалов, энергосбережение. То есть, архитектура должна быть максимально экологична. Не в плане отсутствия вреда для экологии, как мы этот термин понимаем. Для нас экология — это некая абстрактная окружающая среда. На самом деле это гораздо более широкое понятие, это среда в большом глубоком смысле. К пример, [архитектор] Дэвид Чипперфилд в COVID-19 открывает новое здание Кунстхауса в Цюрихе, и оно сберегает площадь, сберегает подход предыдущих архитекторов, сберегает произведения искусства. Оно эргономичное, экологичное и так далее. 

Архитекторы сейчас думают не только о том, чтобы построить, но и о том — и это самое ценное, на мой взгляд — как это дальше будет жить, как это нужно будет содержать. Когда Ле Корбюзье строил Чандигарх, ему плевать было на то, как индийцы потом будут это содержать, вообще не интересно было. Он занимался чистым искусством за деньги Индийской Республики. Сейчас архитекторы себе такого не позволяют. Архитекторы думают о том, как, что будет дальше. Ну вот мы построили, дальше что? В этом смысле Россия отстает лет на 20, потому что у нас об этом вообще никто не думает. У нас важен процесс. А что там будет, что из этого процесса вырастет, не имеет никакого значения».

Также в интервью Елизаветы Лихачевой: почему нынешнюю эпоху можно сравнить с периодом «пост-смуты», почему у современных архитекторов меньше возможностей, чем у их предшественников из эпохи барокко и каких сюрпризов можно ждать от Москвы. Полную версию смотрите на канале Forbes в YouTube, а также в VK.