Стиль Григория Ройтберга — запускать прорывные для отрасли проекты: он, например, первым создал частную скорую помощь, а свою клинику с момента открытия оснащал оборудованием, уникальным даже по мировым меркам. Неудивительно, что АО «Медицина» в 2011 году стало первым российским медучреждением, аккредитованным по стандарту Joint Commission International (прим. Международная объединенная комиссия), требования которого очень высоки — такой сертификат во всем мире сегодня имеют только 950 клиник. А теперь АО «Медицина» строит в Подмосковье Институт ядерной медицины, который после открытия станет одним из крупнейших в России и Европе центров диагностики и лечения онкологических заболеваний
Как вы выстраивали управленческую модель, позволяющую каждый раз задавать новый организационный и технологический уровень?
В 1990-е годы я посещал лекции по управлению для таких же новичков, как я, без опыта администрирования и менеджерского образования. Ездил по зарубежным медицинским центрам и смотрел, в чем особенность их подхода. Для меня с тех пор образец — американская клиника Mayo, где на первом месте стоят интересы пациента, без всяких компромиссов. Когда смотришь на процессы с этой позиции, начинаешь искать правильные решения. Есть такая древняя мудрость: не делай другому то, чего не хочешь получить сам. Главное — культура отношения к больному. Правда, добиться этого — самое сложное в управлении. Этому сложно научить, это должно быть в крови у врача.
Сейчас никого не удивить электронными историями болезни. Но когда мы начали переходить на них почти 20 лет назад — это было революцией. Мы предупредили всех сотрудников, что написанное от руки учитываться не будет. Несколько врачей ушли, хлопнув дверью. Потом я прочел про опыт американской клиники, разрешившей больным знакомиться с электронной историей болезни. Как только это стало технически возможным, мы открыли доступ своим пациентам. Когда я рассказал о нашем нововведении на лекции в Швейцарии, коллеги засыпали меня вопросами: да вы что, представляете, сколько жалоб тогда на вас обрушится? Знаете, я тоже боялся. Но как показал опыт, первый раз записи в истории болезни изучают 70-75% пациентов, повторно — около 40%, а потом перестают проверять, так как возникает доверие к врачам. Тут важен сам принцип открытости.
Что помогало вам преодолевать опасения и, несмотря на риск, принимать решения, опережавшие сложившуюся практику?
Что мной двигало? Желание сделать пациента партнером в борьбе с болезнью. Гиппократ говорил, что, если врач и больной объединятся против болезни, победить ее будет много проще. Хотя при этом я всегда говорю пациентам: никогда никому до конца не верьте. Есть плохие врачи, ставящие неверно диагноз, есть хорошие врачи, ошибающиеся искренне. Любые сомнения больной должен трактовать как необходимость задать вопрос, уточнить, проверить. Когда-то я изучал серию результатов гастроскопии больных раком желудка. В некоторых случаях опухоль не видна даже на поздних стадиях. Мне в голову пришла идея записывать на видео все манипуляции, проводимые с пациентом в нашей клинике. Один известный уролог сказал мне, что к такой ответственности не готов: при сочетании ряда факторов он тоже может не разглядеть на УЗИ опухоль в мочевом пузыре, но если больной повезет запись в другую клинику, то коллеги узнают о том, что не поставлен точный диагноз. Он оценил свою репутацию выше риска пропустить опухоль. Видеозапись важна не только возможностью проконсультироваться с другими специалистами — мы используем видеозаписи как учебный материал. Допустим, написал хирург: «операция прошла хорошо», но на записи видно, что удаление можно было провести более щадящим способом, здесь сосуд был плохо зашит. На занятиях мы обсуждаем, как можно было бы сделать лучше. Этот подход серьезно помог нашему развитию, и таких импульсов было много.
Как вы готовите квалифицированных докторов с должной культурой отношения к пациентам?
Полученные знания теряют актуальность каждые 5–7 лет, любой врач обязан постоянно учиться. Ежегодно около 100 наших врачей и сестер выезжают за рубеж на стажировки. Сейчас, из-за пандемии, выезд невозможен, но можно учиться онлайн: мы создали серию вебинаров, пройти обучение может каждый. В нашей клинике есть библиотека, сотрудник которой поможет подобрать по запросу доктора иностранную литературу и готовит резюме. Очень ценный ресурс — лекции выдающихся российских и зарубежных экспертов, а также специалистов из Siemens, Philips, General Electric или приглашенных ими звезд. С этими компаниями мы сотрудничаем, и они заинтересованы в том, чтобы на их оборудовании работали высококвалифицированные специалисты.
В нашей клинике поощряется научная работа. Это фантастический драйвер. Занятый наукой врач — это совсем другой уровень: он больше читает, следит за исследованиями. В год мы выпускаем около 50 научных работ: статьи, учебники, монографии. Индекс Хирша у АО «Медицина» — 71, на уровне ведущих российских медицинских университетов (индекс Хирша, или h-индекс, отражает число научных публикаций и количество их цитирований. — прим. ред.). Я бы упомянул о еще одном стимуле: пациенты сильно изменились. Они подкованы, прочли в интернете массу статей и уверены, что им не хватает только медицинского диплома. Большинство врачей относятся к этому критично. На мой взгляд, очень хорошо, когда пациенты интересуются своим здоровьем.
Вы с самого начала много работали с иностранцами. Медицинский туризм как направление вам интересно?
Пациентов из-за рубежа у нас действительно всегда много, но большая часть — граждане стран СНГ. К российской медицине в западном мире относятся с недоверием. Однако мы уже заключили с израильскими агентствами по медицинскому туризму договоры на радионуклидную терапию в России. В Институте ядерной медицины в Химках, который начнет работу весной 2021 года, пациенты смогут получать результаты исследований в течение 2–4 часов и в тот же день начинать лечение. Такого высокоточного оборудования, как у нас, нет даже в лучших зарубежных клиниках. Для меня это принципиальная тема. Израиль стал общероссийской здравницей, мне очень хотелось бы, чтобы оттуда приезжали к нам. Это вопрос моих амбиций. Когда я впервые попал в швейцарский госпиталь на стажировку, на меня смотрели так снисходительно, будто я из развивающейся африканской страны. Икра, водка, матрешка, ну и Горбачев, перестройка — это все, что тогда знали об СССР. Одному из больных в реанимации необходимо было срочно поставить катетер, но все ждали доктора. Я взялся сделать сам и справился за несколько секунд, к несказанному удивлению швейцарских коллег. Возвращаясь к принципам: инвестировать существенные ресурсы в развитие медицинского туризма я не готов и не считаю целесообразным, но мне очень хочется, чтобы зарубежные коллеги, как говорится, не слишком важничали.
Самые известные клиники мира не развивают филиальную сеть. Почему их модель не удается тиражировать?
Ко мне часто приходят инвесторы и предлагают колоссальные деньги на совместные проекты. У них отличные бизнес-планы, четко расписаны затраты, но есть очень важный и принципиальный момент: здание, оборудование стоят недорого без человека, способного вдохнуть в это душу.
Аудиторы из большой четверки предлагали нам помощь в создании франшизы. Что такое франчайзинг в общепите, я понимаю. Формируется ассортимент, описываются требования к торговому залу, оценивается уровень продаж. Медицина — другая отрасль, в процессе принятия решений много чувственного и субъективного. Хотя попытки тиражировать опыт у меня были. В свое время я ездил в Грузию по приглашению Кахи Бендукидзе (российский и грузинский предприниматель, государственный деятель, филантроп. — прим. ред.). На тот момент там был полный развал системы здравоохранения. Я помогал ее воссоздавать. В благодарность Бендукидзе предложил мне открыть клинику. На потрясающих условиях. Но я представил себе, как буду управлять на расстоянии, и понял: это невозможно. Есть замечательные швейцарские, австрийские клиники. Никому не удалось построить на их базе большую сеть.
Институт ядерной медицины в Химках станет центром компетенций компаний General Electric и Varian. В отделениях будет установлено уникальное оборудование, многие процессы роботизированы. Эту концепцию проще скопировать. Если мне не надоест этим заниматься, после открытия, возможно, начну еще строить такой же большой центр площадью 23 000 кв. м. Инвесторы на этот проект есть.
Инвесторов, как правило, интересует прибыль. Насколько это совместимо с заботой о пациентах?
Как говорил Адам Смит, стремясь к прибыли, предприниматель служит обществу. В Москве, помимо нас, есть частные клиники, которые также ставят своей задачей не только получение прибыли, хотя я считаю эту цель нормальной. Если хорошо оперирующий хирург много зарабатывает, это замечательно. Только я никогда не видел блестящих врачей, думающих исключительно о заработке.
Ваш сын, Павел Ройтберг, запустил ряд стартапов, продвигающих медицинские решения на основе искусственного интеллекта. В АО «Медицина» он как член совета директоров отвечает за инновации?
Да, благодаря его экспертизе у нас искусственный интеллект используется давно. Работу, которую ранее выполняли врачи и средний медицинский персонал, доверили роботам, и они справляются гораздо лучше и быстрее людей: их ничто не отвлекает, они не болеют, не ходят в отпуск. Под его руководством была разработана и внедрена облачная система истории болезни Smart Medicina, экспертная медицинская система поддержки принятия решений и система контроля назначенных лекарственных препаратов. Кстати, в 1990-е организовать в клинике видеозапись операций и процедур помог Павел. Профессиональной аппаратуры тогда не было, мы использовали обычный видеомагнитофон.
В первую волну пандемии Павел со своей командой разработал систему, которая значительно ускорила анализ обзорных рентгенограмм грудной клетки и КТ у пациентов с подозрением на коронавирус. Программа визуализирует патологически измененные области легких и с высокой точностью определяет рентгенологические признаки поражения, вызванного коронавирусной инфекцией. Эта работа у искусственного интеллекта занимает 8–13 секунд, в то время как врачу требуется 15–20 минут. Точность нейросети по рентгенологическим исследованиям составляет 84% — выше, чем у специалиста. Врачу-рентгенологу остается лишь проверить выданное заключение.
Несколько лет назад IBM разработал технологию IBM Watson, в которую вложили $6 млрд (440 520 млн рублей по курсу на 17.12.2020 г.). У меня голова кружится от этой цифры. Идеологи проекта выделили три стадии развития: справочник, помощник, ментор. В 2020 году IBM Watson должен выйти на уровень помощника, к 2022 году — превратиться в ментора. В нашей клинике системы поддержки принятия решений используются уже давно. Медсестра может заложить данные о пациенте: пол, возраст, диагноз и так далее. Система предлагает протокол лечения, мы взяли за основу американский. Доктору остается сделать выбор. Заменит ли нас искусственный интеллект? Не думаю, что такое возможно в принципе. Врачевание — не строгая наука, это сочетание науки, искусства, интуиции.
Компании, развивающие экосистемы, запускают стартапы по первичной диагностике с помощью нейросетей. Станут ли такие проекты конкурентами клиник?
Такие сервисы скорее заменят систему врачей первичного звена, которая находится в России в ужасающем состоянии. Как классического врача, их распространение меня напрягает. Ошибок и проколов поначалу будет много. Неврастеник может описать боль так, что даже опытный врач запутается, где неврастения, а где угрожающая жизни симптоматика. В будущем эти проекты превратятся в продвинутые версии справочника, который сможет задавать вопросы: рука болит после травмы или продолжительное время перед сменой погоды? Искусственный интеллект разгрузит врачей, некоторые специальности полностью заменит. Хорошо это или плохо? Не знаю, но тренд есть, и его не остановить. Нужно просто научиться жить в таких условиях.
* На правах рекламы