Пожарная ситуация
Самая горячая тема этого лета — ситуация с лесными пожарами в Сибири. Говорят все: от губернатора Красноярского края до блогера Артемия Лебедева. Кажется, логичным спросить об этом кого-то из лесной отрасли. Почему такая острая ситуация в этом году?
Губернатор Красноярского края Александр Усс сказал: лес тушить не выгодно. Я бы дополнил — гораздо выгоднее, чтобы он вообще не загорался. Там же горит каждый год, это не новость и не секрет. Однако известно, что количество пожаров больше, чем в 2018 году, но площади вдвое меньше, чем в прошлом в ту же дату в Красноярском крае. А по статистике Минприроды, площадь возгорания не превышает 0,3% лесного фонда страны. Дело в общественном резонансе. И он абсолютно оправдан, потому что лесной пожар — это в любом случае убытки. Если их посчитать — серьезные.
Почему горит каждый год?
Главная причина таких пожаров — порубочные остатки. Нормальные лесозаготовительные компании обязаны их убирать. Если этого не происходит — все, что осталось, высыхает, это дерево становится похожим на порох. В любой момент может вспыхнуть. А в Сибири бывают сухие грозы. Молния ударила — загорелось, распространилось, и вот вам очаг пожара. Еще одна распространенная ситуация возникновения пожара: отдаленная деревня, где проходит линия электропередач, опоры у ЛЭП старые, их никто давно не менял, прошел ветролом, опоры завалились, короткое замыкание — пожар. В итоге лес горит на удалении, а у региона нет ни сил, ни средств, ни возможностей для тушения. Можно, конечно, привлечь авиацию, но десять ИЛ-76 вместе с вертолетами не справятся с такой масштабной проблемой. Самый эффективный способ борьбы с пожарами — своевременная профилактика. В советское время был постоянный мониторинг: заметили очаг, высадили десантников, и они уже работают на месте. В регионе не оказалось таких служб — считается, что содержать их экономически невыгодно. Но если горит каждый год, возможно, затраты на противопожарную охрану оправдали бы себя.
Есть версия, что лес незаконно вырубают, а потом списывают это на пожары.
На самом деле такое бывает, только с точностью до наоборот. Невозможно же списать пеньки. Какой бы пожар ни был, пеньки останутся. Любая служба, приехавшая на место, увидит их и задастся вопросом: причем здесь пожар, когда пеньки и все вырублено. Есть другая схема: инициируют пожар, а затем после его локализации в этом месте проводят санитарные вырубки. Лес горелый, лес погиб, чтобы он дальше не был пожароопасным, его надо вырубить. Вот такими схемами, возможно, пользуются. Но тут самое главное понимать, что это схема каких-то черных лесорубов.
Крупному лесопереработчику проще работать легально. Для нормального предприятия лес — это сырье, его невыгодно жечь.
О черных лесорубах и перспективах госкорпораций
Насколько серьезный ущерб наносят лесу так называемые черные лесорубы?
Ущерб лесам серьезный. Кроме того, незаконное предпринимательство в лесном фонде приводит к недобросовестной конкуренции, криминальному давлению на рынок круглых лесоматериалов. Это с одной стороны. А с другой — советская система защиты леса уже не работает, а новая законодательная база так до конца и не сформулирована. Численность работников лесной сферы и лесничих уменьшилась почти в пять раз. В среднем по России на одного работника лесничества приходится около 55 000 га леса, а в многолесных районах — более 300 000 га. Это огромная цифра. Ни о какой охране леса при таких территориях на одного человека говорить не приходится.
Как-то можно бороться с незаконной вырубкой?
Во-первых, серьезно увеличить долю обработанных лесоматериалов в экспорте. Чем выше степень обработки, тем легче контролировать процесс. Во-вторых, необходимо правильно организовывать аукционы на выделение участков арендаторам. Участвовать в них должны стабильные в плане экономики, хорошо оснащенные технически компании. Тогда на лесоразработки не попадут фирмы-однодневки, преследующие единственную цель — заработать. Один из положительных моментов в отрасли, на мой взгляд, — в лесу стало меньше беспорядка: налоговики стали понимать, как работают предприятия лесоперерабатывающей отрасли. Следственный комитет и МВД России научились работать с лесом и лесниками. Стали выявляться кражи, стали пресекаться «черные вырубки». То есть наметилась достаточно устойчивая тенденция усиления контроля за лесной отраслью.
Хорош ли для бизнеса этот самый усиленный контроль?
Все хорошо, но в меру. Когда лесопереработчикам не мешают зарабатывать, они получают свои прибыли и платят налоги. Но если усиливать давление на бизнес, он будет прятаться в тень. Есть населенные пункты, которые полностью держатся на лесопромышленных предприятиях. Закрыть его — и четыре-пять тысяч человек (средний населенный пункт) останутся без средств к существованию. Как можно будет бороться с «черными лесорубами», если у человека, оставшегося без работы, остается только хвойный лес? Он, конечно, пойдет его воровать и продавать китайцам. Считаю большой ошибкой политику, когда вся нагрузка ложится на бизнес. Дайте бизнесу возможность прийти в себя, крупные игроки не будут создавать никаких проблем, им самим выгоднее действовать в рамках закона.
То есть вы — за консолидацию лесного бизнеса?
Смотрите, сегодня в лесоперерабатывающий комплекс входят и лесозаготовка, и санобработка, и лесохимия и, как следствие, прослеживается тенденция к укрупнению бизнеса, к комплексности. Дерево будет срубаться в лесу, часть этого сырья будет вывозиться на предприятия, которые будут вести механическую обработку — производить доску. Часть отходов, которая остается от механической обработки (щепа и опилки), будет идти на производство биотоплива, а часть отходов в виде балансов — на производство целлюлозы. Полагаю, что лесная отрасль сейчас как раз на пути к появлению крупных игроков федерального уровня, которые смогут осилить серьезные инвестиции и организовать комплексный подход. Мое мнение — есть тенденция к появлению госкорпораций. Потому что игроки, которые занимаются только заготовкой или только переработкой, не смогут выжить в современных условиях. По моим прогнозам, в этом сложном и ответственном бизнесе останется четыре-пять компаний. Тут помогла бы помощь государства, инвестиции, налоговые льготы, так, как это работает с сырьевыми компаниями.
То есть лесное хозяйство, только получив госинвестиции, могло бы генерировать больше доходов, как это работает в нефтянке, к примеру?
В случае с нефтегазовой отраслью сам бизнес оказался проще и прибыльнее. Вполне вероятно, что в 2000-х годах такая же ситуация была с лесными предприятиями, которые пытались производить ту или иную продукцию. Вполне возможно, что банки вкладывали, но эти деньги исчезали. Второй важный момент — скорее всего, лесной бизнес просто дольше осваивался. Вход на рынок, например, тоже стоит денег. У нас в Ассоциации есть компании, которые производят пеллеты, это биотопливо. Мы на этот рынок входили два года. Два года цена на пеллеты была для нас ниже рыночной, наши участники продавали их практически в ноль, если не в убыток, пока рынок их не распробовал и не стал покупать. Так что убытки в течение двух лет были, по сути, платой за вход на рынок.
Насколько критичная сейчас ситуация в лесной отрасли с доходами?
Очень высокий уровень закредитованности в отрасли. Смотрите, если банк кредитует то или иное предприятие, он же не может «забыть» про эти кредиты. Банки в какой-то момент начали сами вводить своих людей в руководство тех или иных компаний из отрасли, брать управление в свои руки и запускать производство, чтобы в итоге выплачивались проценты, и кредиты погашались хотя бы частично. Но, как правило, объемы этих кредитов достаточно велики, они в 3–4 раза превышают стоимость самого актива. Лесоматериал имеет свою ценность и цену.
Но одна из проблем у нас в России — отсутствие внутреннего рынка, он не потребляет нашу продукцию, его объемы очень малы. По самым грубым оценкам, у любого крупного производителя на внутренний рынок идет не более 5% от общего объема. И, как правило, речь идет о Средней Азии, куда уходит самая некачественная продукция.
Китайская угроза и перспективы переработки
Почему нельзя торговать с Европой?
Одна из основных проблем — логистика. Стоимость перевозки по территории России достаточно высокая. Если производители пиломатериалов из Европы, США, Канады имеют какие-то льготы или возможность отгружать по ликвидным ценам, то у нас есть строгие тарифы РЖД, мы ими ограничены. Основные поставщики древесины — Красноярск и Иркутск. И получается, что часто дешевле довезти лес до Китая, чем до Москвы.
Возможно, наши цены были бы более конкурентными, если бы мы могли отправлять продукцию с какими-то льготами по железной дороге в Европу. Тут, правда, вторая проблема: европейский рынок тоже насыщен, и он не такой большой.
Получается, что основной потребитель нашего леса — Китай?
Именно так. И если что-то случится, и Китай, как уже бывало в случае с другими видами сырья, завтра не захочет покупать эту продукцию по тем ценам, которые есть сейчас, рынок обрушится. Китай очень много потребляет и может перерабатывать большие объемы. И делает более высокомаржинальные продукты, начиная с целлюлозы и заканчивая мебелью. Они активно строят новые производства у себя, при этом скупают и российские предприятия: делают грубую обработку той же самой древесины, условно говоря, пилят бревно напополам или на четыре части и поставляют его в виде какого-то продукта, прошедшего обработку. Но по факту — это то же самое сырье. И при этом они не хотят вкладываться в разработку и лесовосстановление на нашей территории. Не зря Минприроды рассматривает самые жесткие способы борьбы с такими технологиями, вплоть до запрета экспорта необработанного леса.
Почему мы сами не можем делать обработку?
Китай развивается быстрее, поскольку там вкладываются деньги в новые производства. У нас большинство производств построено в 2000-х годах. Производством целлюлозы в России занимаются те же иностранные компании. В Минпромторге есть дорожная карта, где обозначено, сколько у нас должно быть ЦБК от Хабаровска до Калининграда, министерство декларировало содействие в постройке пяти комбинатов. К сожалению, пока еще ни один проект не реализован.
Что можно делать из целлюлозы?
Очень многое: от гигиенических принадлежностей до упаковочного материала, одежды и мебели. Есть, например, вискозная целлюлоза, которая используется в военных целях, начиная от производства пороха, одежды и заканчивая более серьезными стратегическими продуктами. Сегодня у нас, по-моему, даже нет таких предприятий, мы все это закупаем за границей: либо в Китае, либо в США. Производство и торговля целлюлозой — высокомаржинальный бизнес. Наценка при экспорте на грубо обработанную доску составляет от 5% до 10%, а на целлюлозе маржа может доходить до 50%. Там в прибыль может уместиться многое, вплоть до изменения цены на лес, приобретенный на аукционе. Вдумайтесь: раньше куб леса на аукционе стоил 30–40 рублей, а сейчас его цена доходит до 1000–1300 рублей. Для целлюлозного бизнеса, который будет совмещать весь комплекс лесопереработки, это не так критично. Самое главное: это позволяет бизнесу качественно выполнять свои обязательства — лесовосстановление, те же противопожарные мероприятия.
Как лес сберечь
В отличие от запасов нефти, сокращение лесов россияне многие видят наглядно. Леса вообще много осталось?
Леса в России еще очень много, лес прирастает, и это положительная тенденция. Но не все хорошо с промышленным лесом. Промышленный лес — это лес, который находится в зоне доступа, где есть транспортная доступность. Он вырубается, и там необходимо заниматься лесовосстановлением, строить лесные дороги, проводить определенные мероприятия, увеличивать количество лесных надзирающих органов, тех же лесников. В Иркутской области есть места, где 30–35 лет идет заготовка. Там уже все выработано. Лесовосстановление проводится, но у хвойных пород период восстановления от 80 до 120 лет. Это не быстро.
А чем грозит отсутствие лесовосстановления?
Тем, что такие «сорняки» как осина и береза заполонят эти просторы. Они гораздо быстрее растут, чем хвойные породы. Если это допустить, лес может поменять свое качество и превратиться из хвойного в мягколиственный, а это не всегда хорошо. С другой стороны, в Сибири, например, лесовосстановление иногда происходит естественным способом. Достаточно убрать после себя территорию, привести почву в порядок, распахать убранную делянку, и она хорошо примет новые семена. Все это входит в проекты освоения лесов, это все прописано, когда та или иная структура приступает к рубке леса. Только надо потом прийти и проверить: привели делянку в порядок после себя или нет, провели ли лесовосстановление. Проблема в том, что ситуация только-только стабилизировалась.
Те же сырьевики, которые реализуют проекты, вырубая лес, могут тому же самому лесу помочь?
Один из вариантов, который предлагается Минприродой: разбить лес на секторы и закрепить ответственность за сохранность леса на конкретном секторе за конкретной компанией, производство которой оставляет углеродный след. Хорошая идея с лесными плантациями, вплоть до привлечения китайских инвестиций, но она пока довольно сырая, хотя и перспективная.
Все говорят, что в какой-то момент, благодаря электрокарам, рынок нефтепродуктов начнет стагнировать. Есть тенденция к тому, что спрос на лес будет падать?
Мой прогноз — рост как раз будет продолжаться, это однозначно. От пластиковой продукции стараются отказаться. На Всемирном экономическом форуме говорили, что к 2050 году пластика в океане будет столько же, сколько и рыбы. Во всем мире будет востребован экологически чистый материал, который можно будет переработать несколько раз. Это прежде всего целлюлоза, картон, бумага. Да, уходят книги и газеты, но растет рынок интернет-продаж, а это значит, что растет спрос на упаковочный материал. Так что спрос на древесину точно сохранится. И если в отрасль придут серьезные инвестиции, в том числе государственные, то мы сможем и лес сохранить, и переработку глубокую наладить, обеспечив государству еще один ненефтяной источник доходов.
* На правах рекламы