В защиту защиты: как дело Михаила Ефремова стало испытанием для адвокатуры
Во вторник в Пресненском суде Москвы был оглашен приговор Михаилу Ефремову — 8 лет лишения свободы (обвинение требовало 11 лет при максимальном сроке 12 лет). Защитник Ефремова просил справедливого приговора, но без лишения свободы. Ранее защита доказывала, что за рулем автомобиля виновника ДТП был не Ефремов. В последнем судебном заседании Михаил Ефремов признал вину, с формулировкой «если это был я».
Изначально уголовное дело не обещало быть знаковым. Дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом, к сожалению, не редкость ни в мире, ни в России. Тем не менее процесс по делу актера Михаила Ефремова стал одним из немногих судебных процессов, которые по-настоящему завладели вниманием публики. Первые полосы газет, топы новостных лент, сообщения о продаже билетов на процесс по цене бюджетного автомобиля, интервью участников, защитников и критиков, включая высокопоставленных государственных чиновников и чиновников от адвокатуры, ожесточенные споры в соцсетях — все это показало, что запрос на гласное открытое судебное производство, находящееся у нас вроде бы в перманентно предсмертном состоянии, по-прежнему существует.
Дело суда — решать, кто прав, кто виноват и что произошло на самом деле. Уйдем и от сомнительного искушения порассуждать о том, как надо было поступать и чего не надо было делать защитникам Ефремова или представителям потерпевших. Задумаемся о том, что уже показал нам этот процесс.
Российское общество с 1920-х годов находится в состоянии постоянного неутоленного голода по публичным гласным судебным процессам. В 1864 году судебная реформа полностью изменила систему судоустройства и судопроизводства в России. Впервые за тысячелетнюю историю появились независимые суды. Вместе с ними появился и институт присяжных поверенных — особое сословие юридических советников, осуществлявших защиту по гражданским и уголовным делам. Независимый суд полностью изменил общество, впервые дав ему веру в возможность достижения справедливости через гласное и состязательное судебное производство в противоположность инквизиционному (письменному) процессу, существовавшему до судебной реформы. Суды стали местом концентрации общественной жизни, а адвокаты пореформенного периода — кумирами для нескольких поколений россиян.
В советский период независимый суд, а вместе с ним и независимая адвокатура были возвращены к своему дореформенному состоянию, то есть попросту прекратили свое существование. Постсоветский период не смог существенно изменить положение, в первую очередь из-за инерции судебной системы, которая не успела в полной мере ощутить собственную независимость. Сохранившийся с советских времен перекос системы судопроизводства в пользу правоохранительных органов вкупе с обвинительным уклоном самого суда не позволили адвокатуре преобразоваться в де-факто независимое от государства сословие. Процессуальные права представителей адвокатуры существенно редуцированы в сравнении с правами представителей следственных органов.
Образ адвоката, сформировавшийся в общественном сознании в советский и постсоветский периоды российской истории, не может похвастать чистотой и возвышенностью. Нынешний адвокат в представлении народа столь же мало походит на образы великих адвокатов пореформенной России Ф. Н. Плевако, В. Д. Спасовича и Н. П. Карабчевского, сколь образ прокурора А. Ф. Кони далек от типов нынешних обвинителей. В большинстве случаев нынешний адвокат не вызывает у почтенной публики ни симпатии, ни поддержки.
Здесь следует отметить, что адвокатура является частным случаем всего общества и заключает в себе в соответствующей пропорции как общественные достоинства, так и пороки. Ограниченный спрос на качественную защиту, обусловленный удручающей судебной статистикой в 0,2 % оправдательных приговоров, порождает ограниченное ее предложение. Массовое отечественное правосознание по-прежнему находится в зачаточном состоянии, в результате чего профессионализм юридического советника далеко не всегда становится первым по востребованности качеством.
Широкой публике недосуг вникать в детали и перипетии судебного дела, изучать, сравнивать и оценивать правовые позиции, да это от нее и не требуется. Как ни парадоксально, в значительной мере именно адвокаты, а не публика, создали нездоровую ажитацию вокруг дела Ефремова и сделали его востребованным в обществе.
И тем не менее, если бы адвоката Пашаева не было, его стоило бы придумать. Защита — в том, скажем прямо, неоднозначном виде, который наблюдался на протяжении всего судебного процесса, — как и реакция на нее, являются сторонами одной медали, при всей своей противоположности составляющими марксистское диалектическое единство.
Дело Ефремова смутило адвокатуру. Можно сказать, что в определенный момент адвокаты, в том числе и заслуженные, и те, кто считает себя народными, в едином порыве отметились на этом деле, всячески давая понять публике, насколько они возмущены происходящим и что уж они-то — в случае, если бы к ним, разумеется, обратились — показали бы подлинный класс. Пресса не успевала исписывать блокноты, следуя за полетом мысли представителей органов адвокатского самоуправления с суждениями по делу Ефремова. Вот руководитель Федеральной палаты, адвокат, — и, в теории, адвокат адвокатов, — глава независимой негосударственной организации возбуждает дисциплинарное производство в отношении адвокатов сторон. Вот он искрометно шутит в социальных сетях, что, мол, все ругают Пашаева, а еще надо посмотреть, кто из них хуже — адвокат Пашаев или его подзащитный Ефремов. Вот маститый адвокат, то ли предвосхищая обращение к нему, то ли выражая недовольство в связи с необращением, рассуждает о самоуважении. Вот другой маститый адвокат клеймит коллег позором и называет вредным «стиль защиты, избранный Пашаевым». Еще один высокопоставленный коллега разрешает противоречие между Кодексом адвокатской этики и праведным гневом на коллег в пользу последнего. Ведомственное издание ФПА высказывается о деле Ефремова как о кривом зеркале российской адвокатуры.
Почему же почтенные коллеги, часть из которых, несомненно, имеет и богатый опыт, и богатую практику, решили вдруг нарушить одну из аксиом адвокатской деятельности — о необходимости «воздерживаться от негативных характеристик при оценке действий коллег», поскольку «по его выступлению судят обо всей корпорации»? Аксиому, закрепленную к тому же в специальном разъяснении, сформулированном теми же самыми людьми, которые теперь ее и нарушили?
Потому что можно. Вдруг стало можно.
Шквал авторитетных комментариев в связи с делом Ефремова производит удручающее впечатление. И не только потому, что публичное презрительное высмеивание подсудимого, имевшее место со стороны руководства Федеральной палаты адвокатов, адресовано человеку, который, вполне вероятно, может отправиться по этапу. Дело еще и в том, какое влияние на адвокатское сообщество и на отношение к нему оказывает критика адвокатского руководства, обращенная непосредственно на адвокатов в ходе неоконченного производством дела.
Нынешним критикам и блюстителям необходимо вспомнить, что, во-первых, не Ефремов принимал Пашаева в адвокаты — это делали те самые органы адвокатского самоуправления, причем делали неоднократно и от души, с объявлением благодарностей от первых лиц.
За несколько лет после публикации Гоголем «Ревизора» пьеса получила множество неодобрительной критики. Причина была очевидной — уважаемые люди узнавали в пьесе себя, своих патронов и протеже, и это было им неприятно. Поэтому через 6 лет после первой публикации Гоголь внес ясность, снабдив свою трагикомедию эпиграфом: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Неслучайно в цитированной выше метафоре о деле Ефремова как «кривого зеркала» адвокатуры тоже упоминается зеркало, и проблема, возможно, не в его кривизне.
Еще одно немаловажное обстоятельство: в деле Ефремова нам представилась возможность воочию наблюдать за изменениями во взаимодействии власти государственной с властью адвокатской. Мы видим, что устное пожелание сенатора А. Клишаса навести порядок в адвокатуре, адресованное руководству адвокатурой, было уловлено и исполнено с большой проворностью.
Таким образом, неожиданно дело Ефремова послужило, кроме прочего, важным индикатором дальнейшей интеграции адвокатуры в вертикаль власти. Следует заметить, что представления от органов власти с требованиями возбудить дисциплинарное производство на тех или иных адвокатов поступают в адвокатские палаты постоянно. Иногда такие представления очевидно обоснованы, иногда — очевидно нет, когда-то в них отказывают, порой удовлетворяют — в целом нормальный рабочий процесс. Но вот случаи, чтобы адвокатское руководство бежало впереди письменного представления на адвоката, руководствуясь лишь устным указанием государственного чиновника, — вспомнить затруднительно. Сейчас это указание у многих коллег не вызвало ни удивления, ни тем более возражений, поскольку, как им кажется, высказано в адрес адвокатов, в защитительной деятельности которых легко отыскать пороки. Но коль скоро начало положено, то уже никто не сможет сказать, какие именно адвокаты в следующий раз вызовут недовольство одних чиновников и служебное рвение других.
И это не только частная проблема адвокатуры. Окончательная утрата адвокатурой тонуса возражения государству для выполнения конституционной обязанности по защите прав граждан и организаций, маргинализация защитительной деятельности адвоката, окончательная трансформация независимой негосударственной адвокатуры в государственный институт наподобие министерства прямо отразится на объеме прав и свобод каждого сегмента общества. Вот почему представляется важным отрефлексировать вмешательство в адвокатскую деятельность и прекратить его. Какими бы вескими ни казались основания вмешательства в чужую защиту, каким бы «шапито» или «дешевым кабаре» ни называла процесс почтенная публика, мы должны по данному делу учитывать законодательно закрепленное право адвоката осуществлять защиту всеми не запрещенными законом способами — ровно так же, как мы учитываем это право по другим делам и в других случаях.
Уже помянутые здесь разъяснения к Кодексу этики адвоката прямо запрещают вмешательство в позицию адвоката на стадии производства по делу, в том числе и посредством публичной оценки его защитительной деятельности со стороны коллег. С этим табу сложно не согласиться еще вот по какой причине: сколь бы странной или потешной ни казалась порой позиция защиты, нельзя отрицать, что в судебной практике имеют место случаи, когда именно такая позиция находит живой позитивный отклик у суда.
Наконец, мы не могли исключать и такого варианта, что беспомощность защиты, действительная или мнимая, вызвала бы сочувствие у самого суда, и он в деле Ефремова компенсировал бы ее собственным усмотрением, назначив наказание за преступление, а не за моральный облик его защитника. Такие случаи тоже известны в судебной и адвокатской практике. Осталось понять, что в таком случае будут делать судьи из числа адвокатского руководства, высказавшиеся по делу.
Дело Ефремова еще не завершено и не будет завершено в ближайшее время. Приговор суда первой инстанции, сколь бы строгим или мягким он нам ни представлялся, не ставит точку в этом деле. Вступление приговора в законную силу произойдет лишь по рассмотрении дела в апелляционной инстанции, и входить в область предположений о будущих решениях суда сейчас было бы неэтично и неумно. Заблаговременно философствуя, грозя, клеймя, служа, негодуя, щеголяя, оттачивая остроумие или красноречие на деле Михаила Ефремова и на его защите, адвокатское руководство оттанцовывается на всем адвокатском сообществе. Уже хотя бы поэтому мы должно быть признательны за дело Ефремова. Оно рассказало обществу и адвокатуре о самих себе гораздо больше, чем, кажется, могла бы поведать неоднозначность правовой позиции отдельных адвокатов по отдельному делу.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции