«Путин — принципиальный человек, но его принципы мне противны»: Борис Зимин о спасении Навального, расходах на ФБК и вложениях в жизнь

Предприниматель Борис Зимин — сын основателя «Вымпелкома» Дмитрия Зимина, входившего в 2005 году в список богатейших бизнесменов России по версии Forbes. В субботу, 22 августа, руководитель сети региональных штабов Навального Леонид Волков поблагодарил Бориса Зимина и фонд его семьи на своей странице в Facebook за то, что они оплатили рейс перевозившего Алексея Навального самолета с реанимационным оборудованием. «Мы очень благодарны Борису Зимину и фонду Зимина, который взял на себя эти огромные и неподъемные для нас расходы», — отметил Волков в интервью Deutsche Welle. Бизнесмен также известен регулярной поддержкой Фонда борьбы с коррупцией и независимых СМИ в России.

Можете рассказать подробности, как происходила транспортировка Алексея Навального? Откуда вы узнали? Кто вам позвонил?

Из газеты узнал. Мне позвонил Леонид Волков (руководитель сети региональных штабов Навального. — Forbes). В этой истории я просто был рядом, я откликнулся, может быть, быстрее других и оплатил счет.

А что это был за самолет, если не секрет?

Я не знаю подробностей, какая-то скорая помощь воздушная, такие есть. Я не вникал в детали. Я рад, что Алексей находится в Германии, я вполне уверен, что там качественная медицина, и помочь больше ничем не могу — в смысле медицины или спасения жизни.

Пребывание в клинике тоже вы оплачиваете или это кто-то другой?

Нет. Насколько я знаю, это вообще оплачивают германские налогоплательщики. Я слышал о том, что Алексей — гость канцлера, что-то в этом роде. То есть, видимо, там заботится другое государство.

Вы финансируете ФБК с самого начала?

Да, это правда, но я один из многих тысяч. Я отличаюсь от остальных тем, что мой чек сильно больше, чем средний. Правда в том, что я финансировал ФБК с самого начала и даже, по-моему, спровоцировал его появление. Потому что сразу после знакомства с Алексеем я сказал, что буду рад поучаствовать, но хотел бы, чтобы это было бы очень правильно сделано — открыто, ясно, понятно, чтобы не могло возникнуть каких-то спекуляций. И возник Фонд борьбы с коррупцией. Я с самого первого дня и по сей день регулярно туда плачу со своего банковского счета.

Как вы познакомились с Алексеем? Я так понимаю, это было еще в тот момент, когда он был активистом?

Я не помню деталей… Это был какой-то 2010-2011 год, я ходил на какие-то митинги. Случайное для меня знакомство. Познакомился одновременно с [исполнительным директором ФБК Владимиром] Ашурковым и с Навальным. Не скромно, но как-то так ФБК родился.

А какая ваша цель во всем этом? Ну это же, наверное, довольно опасное занятие по нынешним временам.

Ну мы видим, кому грозит опасность. И вообще, если говорить про риски, то они, конечно, огромны не столько для меня… Хотя для меня, наверное, тоже, к сожалению. Но для тех, кто может потерять работу, у кого нет больших средств к существованию, кто сильно рискует именно своим положением, кому можно навредить каким-то простым административным способом… Вот эти люди сильно рискуют, и честь им и хвала, что они что-то делают, куда-то ходят, что-то [благодаря им] происходит. Вот им опасно. Им, конечно, сложно.

А почему вы это делаете?

Ну я так понимаю свой гражданский долг. Это громко сказано, но это так. Я хочу, чтобы моя страна была бы хорошей нормальной страной, чтобы развивалась бы не хуже, чем соседи. Ради принципа.

А вы какое-то чувствуете на себе давление со стороны нашего прекрасного государства? Может быть, вас пытаются заставить отказаться от этого проекта? Мне кажется, с Ашурковым была какая-то похожая история.

Ашурков потерял работу, так или иначе. У его жены уголовное дело. Они в Англии как беженцы находятся, то есть у них серьезная случилась история с государством, да. Со мной, слава Богу, нет — я ничего такого особенного не чувствую, но у меня и, собственно, в России нет ни активности, ни бизнеса — может быть, это спасает. Я, слава Богу, не чувствую пока никакого серьезного давления, за исключением того, что одно время очень долго стоял на паспортном контроле, мой паспорт долго смотрели и сканировали все странички. Это неприятно. Каких-то звонков или намеков, слежки не видел, не замечал. Сейчас уже и намеки-то не нужны, сейчас все всё понимают.

А у вас есть какие-то договоренности с Алексеем, на что он может тратить деньги, на что нет? Например, может на расследование тратить, а на поездки в регионы не может. Или это на его усмотрение абсолютно? 

Я просто делаю донаты. У меня с ним договор такой же примерно, как и с любым донатором. Если Алексей что-то делает не так, он просто теряет донаторов.

Что значит «что-то делает не так»?

Ну как? Вот если политик что-то делает не так, за него перестают голосовать. Вот. Что он не такого может сделать? Не ту политику вести, не те слова говорить...

То есть если он начнет призывать голосовать за Путина, вы прекратите спонсировать ФБК?

Это точно. Политика — дело сложное. Я бы сказал, что это связано с принципиальностью, с подтверждением принципиальности человека. Вряд ли можно быть согласным на сто процентов с кем-либо, с чьим-либо мнением, но важно верить и, собственно, подтверждать то, что человек преследует определенные принципы и их не нарушает. Это вот очень важно. Таких у нас, к сожалению, мало. И те политики, которые преследуют совершенно понятные принципы, мне сильно противны. Я уверен, что Владимир Путин — принципиальный человек, но его принципы мне глубоко противны.

Во сколько вам обходится ФБК?

Я плачу каждый месяц 300 000 рублей со своего счета. Это регулярная сумма, которую я уже плачу многие годы. Я участвую и в других донатах, еще как-то поддерживаю чьи-то кампании, когда существует сбор денег, но регулярная такая постоянная деятельность — это вот 300 000 рублей.

А еще есть какие-то политики, кроме Навального, которых вы поддерживаете — может, морально, не только материально.

Морально — да. Есть Илья Яшин, например. Вот [его] я поддерживаю время от времени, когда случается сбор средств. Я поддерживаю политических заключенных. И морально, и какими-то деньгами тоже.

Вы с вашим отцом, по-моему, еще очень много поддерживаете независимые СМИ в России?

Не так чтобы очень много. Я не могу сказать, что у нас тут есть какая-то большая политика. Вообще никакой политики нету. СМИ, как, собственно, и политика, и политики — это дело общественное, и их надо поддерживать. И чем больше людей в этом участвуют, тем больше можно надеяться, что политик будет отражать интересы общества и пресса будет отражать то же самое, только с другой стороны. Я не медиаменеджер и никогда им не мечтал быть. У меня была идея, и мы попытались ее реализовать — поддержка независимых СМИ. Был организован фонд «Среда», но тут же был практически закрыт, потому что вот эта история с иностранными агентами… И три года как-то мы выплачивали то, что обещали тем СМИ, которых выбрало жюри. Была идея поддержать те СМИ, которые страдают из-за того, что им не дают рекламы за их политическую позицию. Поддержали практически всех, кто обратился, и, в общем, была такая немного сложная и странная история. Правда, хочется поддержать СМИ.

Как один из институтов.

Да, именно как один из институтов общества. Мне не очень нравится слово «независимые СМИ». От чего им быть независимыми? В текущей ситуации очень четко можно сказать, от кого они не зависят. Вот сейчас это очень просто. В общем, медиа должны исполнять важную общественную функцию. И не должны зависеть от власти и от влияния больших денежных мешков. Они должны зависеть от самого общества, от людей. Мне очень нравится BBC. Это общественная корпорация, которая финансируется за счет большинства граждан. Как этого достичь — не представляю. Не думаю также, что хорошая идея — когда медиа принадлежит журналистам. Потому что журналистский коллектив — это тоже может быть история, не совсем совпадающая с обществом.

Объясните, пожалуйста…

Очень просто. Что такое журналистика? Это четвертая власть. Вы представляете, власть принадлежит самой себе, да? У нее свои рычаги, свое влияние, и очень сложно с такой историей справиться. Какое-то влияние должно быть, не должно быть [полной] независимости. Например, независимый суд. Он, конечно, зависит от общества. И если суд не оправдывает или нарушает доверие или какие-то важные принципы, суд должен быть сменен. Так и со СМИ. Мне кажется, если какое-то медиа замкнется само на себя, не будет отчитываться ни перед кем, будет иметь стопроцентное финансирование... Что с ним будет, как вы думаете? Медиа — это функция, она принадлежит обществу. Вот как это медиа устроено — это вопрос очень большой и очень сложный, и я думаю, он имеет несколько ответов. Мне кажется, все очень зависит от людей, которые попадают в управление этой структурой. И система выбора этих людей. Проверки соответствия каким-нибудь правилам, принципам. Вот. И постоянная смена людей.

Смена?

Да. Если это власть, то, конечно, должна быть смена людей во власти. Даже в журналистской. Есть выборная должность... Ну вот главного редактора «Эха Москвы». 30 лет — один и тот же человек. Так работают выборы, да? Так что выборы — это не панацея, это не единственный способ. Как-то должно меняться.

«Коммерсантъ» писал, что вы помогли проекту The Bell запуститься. И выдали $100 000?

Да, помог.

А сейчас вы слышали, наверное, какая история произошла с «Ведомостями» — там тоже команда ушла. Не планируете им помочь?

Нет. Еще раз, я не медиаменеджер. Мне кажется, я нашел некоторую нишу. Есть такой проект «Редколлегия». В том смысле я там не участвую никак, кроме как финансированием. Это абсолютно самостоятельная история. Решения принимаются людьми уважаемыми, а вот я финансирую. И смысл в том, чтобы поддержать именно журналистов. Эта идея родилась после неудачи с фондом «Среда». Даже так скажу — с неудачей поддержки именно редакций, СМИ. Потому что иностранные агентства там, еще какие-то истории — в общем, очень сложно. Не то чтобы не надо поддерживать СМИ как организации, но у меня получилось отыскать вот такую нишу. И я хочу там остаться, сосредоточиться, и все равно денег-то не так много.

Как вы думаете, какая вообще судьба ждет медиа в России? Такая болезненная тема сейчас.

Да. Ждет трансформация куда-то, как-то. Мы видим, как мощно развиваются такие СМИ, как Telegram-каналы или YouTube-каналы. Тот же самый Навальный, да? Стоимость там очень небольшая по сравнению с традиционными СМИ, а влияние большое. Это не значит, что исчезнут редакторы. Редакторы нужны, в этом есть своя ценность. Но какая-то трансформация ждет. Не знаю, будет очень интересно и будет болезненно.

То есть смерти вы не предрекаете?

Нет, это часть, которая будет трансформироваться, но исчезнуть она не может. У нас в крови это, мы так устроены, что мы делаем новости и хотим знать новости. Поэтому СМИ, конечно, будут.

У вас какой-нибудь бизнес сейчас есть? Вы чем-нибудь занимаетесь, кроме филантропических проектов?

У нас в группе, в семье бизнеса как такового нет, бизнес делал мой отец. Ну есть инвестирование, конечно, есть вложения, но я бы не сказал, что это бизнес, который можно описать как бизнес. Инвестиции — это то, чем я занимаюсь в частности. Но не в России. Мы из России активы вывели практически сразу. Делаем портфельные инвестиции на рынке.

Как вы думаете, в России вообще не стоит никуда инвестировать? Это все довольно опасно, неприятно, страшно? 

У каждого свой выбор. Про рискованные инвестиции, про инвестиционную среду вам прекрасно расскажут многие люди: кто-то из личных историй, а кто-то академически, как ученый — например, Сергей Гуриев. Но Россия — страна рискованная в смысле вложений, мы все это видим просто по экономическим показателям. Но выбор каждый делает сам.

А чем вы еще занимаетесь, кроме благотворительности? Вот у вас была, по-моему, гоночная команда.

И благотворительностью мы не занимаемся, поскольку что такое благотворительность? Мы пытаемся вложить деньги с каким-то результатом, необязательно денежным. Это вложение денег с понятной целью — чтобы жизнь стала лучше, чтобы что-то сдвинуть. Это главная задача. А что касается спортивной команды — ну, это личное увлечение. Да, было такое, занимался, сейчас уже нет.

Мне кажется, благотворительность — это и есть то, что вы сказали. Это вложение денег с целью получить какой-то нематериальный результат и каким-то образом улучшить или изменить жизнь.

Да, я считаю, что и бизнес — это то же самое. Люди хотят сделать что-то хорошее, решить какую-то проблему и тогда заработать деньги. А если человек хочет [просто] заработать деньги, то можно продавать оружие, например.

А можно придумать «Вымпелком».

За этим — к моему отцу. По его рассказам, «Вымпелком» — это большая случайность. И ни он, и никто вокруг не думали в момент создания «Вымпелкома», что получится вот так. Даже цели такой не было. Была цель — получить какой-то заказ, чтобы что-то делать, что-то спаять во времена разрушения военно-промышленного комплекса. А получился «Вымпелком».