Пауза затянулась. Ответит ли власть обществу на приглашение к диалогу
В этом году на улицах столиц и других городов страны разворачивается некое взаимодействие граждан и государства, гражданского общества и власти. Назвать его диалогом пока нельзя. Наша власть способна реагировать на протесты, но не способна вступать в диалог с гражданским обществом. От диалога она устраняется. Вместо себя для взаимодействия с обществом власть выставляет силовиков. Таким образом, она обороняется.
Фронт-лайн государства в этих случаях — обезличенные гвардейцы в латах. Вторая линия — отделения полиции. Третья — суды. Сейчас, после уличных схваток, общественное внимание обращено на них. Суды, которые должны бы быть независимыми и от публики, и от силовиков, выполняют при этом функцию, противоположную той, которая обычно возлагается на этот социальный институт. Фактически суды включились в систему карательных институций. Они взяли на себя в качестве основной функцию устрашения, причем устрашения не столько тех, кто попал в их объятия, сколько всех остальных.
К устрашению всех путем демонстративного наказания невиновных обычно обращаются, когда нет других средств. В данном случае это значит, что государство не может допустить даже мысли о том, что для диалога с обществом существуют такие институты, как парламент, пресса, вообще медиа, наконец, непосредственные встречи лидеров с общественностью.
Когда государство в лице суда ведет себя неправосудно, а в лице правоохранителей права не охраняет, а нарушает, оно перестает существовать для граждан как авторитет. Об авторитете можно говорить, когда люди следуют указаниям не из страха, а из уважения. Нормальный режим функционирования государства основан на уважении граждан к его учреждениям и установлениям. Когда у государства ресурс уважения по той или иной причине исчезает, оно начинает добиваться послушания и подчинения силой.
Насилием нельзя вернуть авторитет, но можно добиться подчинения. Протесты 2011-2012 годов имели результатом рост полицейско-судебного насилия в ответ на ненасильственные действия. Эффект наступил: ненасильственные протестные действия сошли на нет. Гражданское общество как бы самораспустилось, но только на время.
Демонстрации и пикеты в связи с делом Голунова были мотивированы не только сочувствием к молодому человеку, но и негодованием по поводу поведения государства.
С зимы 2011-2012 годов гражданское общество стало проявлять себя в те моменты, когда государство действовало вопреки собственным законам, тем самым отрицая себя. Когда государство, призванное следить за соблюдением законов (например, закона о выборах), по мнению граждан, эти законы нарушает, тогда, откуда ни возьмись, появляется организующая людей сила: они тысячами и тысячами разом выходят на улицы.
А потом с улиц уходят. Вроде бы все возвращается на круги своя: того, что можно назвать институционализацией гражданского общества и институционализацией гражданского протестного движения, за последнее десятилетие так и не произошло.
Дело Ивана Голунова начиналось как реакция множества людей на очередную громкую несправедливость, на возмутительную ситуацию, где все перевернуто вверх ногами. В преступлении обвинен явно и очевидно невинный, а потому преступниками оказываются сами обвиняющие. Демонстрации и пикеты в связи с делом Голунова были мотивированы не только сочувствием к молодому человеку, но и в не меньшей степени негодованием по поводу поведения государства.
Но правитель, добивающийся покорности наказаниями, всегда рискует, что наказание в какой-то момент перестанет действовать как средство принуждения и превратится в возбудитель протеста. Дело Голунова стало предвестником и в какой-то мере катализатором дальнейших протестных движений этого лета, которые поначалу оставались еще привычными: более или менее масштабные демонстрации и шествия недовольных.
В самое последнее время мы стали очевидцами появления новой формы презентации гражданского общества — через сетевые профессиональные сообщества. Такого рода действия время от времени происходили и раньше: так врачи вступались с помощью открытых писем и пикетов в защиту своих коллег, несправедливо арестованных и осужденных. Но это была именно профессиональная солидарность. Врачи понимали, что сами могли бы оказаться на месте этих коллег. Сейчас ситуация совсем другая: профессиональные сообщества выступают в защиту не только коллег, но и всех невинно арестованных.
Гражданская активность профессиональных сообществ — явление далеко не новое. В тех странах, где профсоюзы имеют большой авторитет и многочисленны, она осуществлялась через профсоюзы. У нас профсоюзное движение развито крайне слабо, зато в последние годы возникли многочисленные профессиональные сообщества в интернете. В обычной ситуации они занимаются обсуждением и решением своих профессиональных проблем. В этих сообществах обычно есть наиболее авторитетные и активные участники, которых знают (лично или только онлайн) тысячи других, прислушиваясь к их мнению. Оказалось, что в острой ситуации такие сообщества могут реагировать и на политические события, проявлять себя как гражданская сила.
Однако это происходит в той ситуации, когда власти, что называется, заходят за флажки и происходящие события начинают восприниматься как недопустимые и возмутительные. Именно такое сочетание готовых профессиональных площадок и желания высказаться привело к тому, что в связи с делом Павла Устинова в течение всего нескольких дней обществу было явлено большое количество открытых писем представителей разных профессий: учителей, книгоиздателей, священников, психологов, IT-специалистов и многих других.
Сотня священников, подписавших открытое письмо, легко могла быть подвергнута репрессиям. Тем не менее страх оказался слабее возмущения.
Для представителей одних профессий такое проявление гражданской позиции, в общем, не очень опасно. Но есть и те, кто прежде никогда не выступал в защиту пострадавших от произвола властей, поскольку их возможность оставаться в профессии, а значит, и нормально жить, напрямую зависит от этих властей. Прежде всего это учителя и священники. По своей иерархической структуре и уровню дисциплины РПЦ во многим напоминает армию. Поэтому сотня священников, подписавших открытое письмо, легко могла быть подвергнута репрессиям, включая потерю сана. Тем не менее страх оказался слабее возмущения.
Когда в контексте политики вспоминают об учителях, часто говорят об их участии в фальсификации выборов и в провластных митингах. Конечно, этим занимались далеко не все, но достаточно многие. Учителя не в меньшей степени, чем другие бюджетники, находятся под жестким надзором со стороны начальства, караются любые их промахи — не только гражданские и тем более политические. Было немало громких случаев, когда учителей увольняли с работы за фотографии в ненадлежащем (по мнению начальства) виде. И вот несколько тысяч учителей подписывают открытое письмо в поддержку невинно арестованных и осужденных. Для того требовалось немалое мужество, особенно если ты единственная во всей школе и даже во всем городе, поставившая подпись и это непременно заметит руководство. Есть школы, — прежде всего известные, столичные, — где сложнее не поставить подпись, чем поставить, потому что так сложилось в коллективе. Однако большинство подписантов сделали это впервые. Зачастую их не поняли и осудили коллеги, а не только начальство. Для этого требуется большое мужество. И то, что таких учителей тысячи, — явный индикатор, что власти перешли некую границу, за которой даже лояльные граждане не могут больше таковыми оставаться.
До сих пор реакция властей на протесты была выстроена в одном ключе, различаясь лишь по одному параметру: в одних эпизодах насилия побольше, в других — поменьше. Попыток диалога с гражданским обществом предпринято не было. Видно, отважиться на это просто некому. Тем временем общество генерирует все новые формы организации и новые формы гражданского поведения. Формы подчеркнуто мирные, приглашающие к диалогу, а не схватке. Но поскольку ответы на них неизменно только силовые, нет уверенности, что так будет всегда.