«Выдавливая маленького Сталина». Почему Серебренникову изменили меру пресечения
Из всех искусств для нас важнейшим является умение разговаривать с властью и грамотно апеллировать к ней. В деле Кирилла Серебренникова было много театра — не столько авангардного, сколько реалистического, и много сцены. С разных сцен, в том числе зарубежных, деятели кино- и театрального искусства апеллировали к невидимой миру силе, призывая освободить режиссера. Адресат был, понятное дело, один.
Одновременно шла работа по мягкому давлению на этого адресата. 24 мая 2017 года, когда режиссер еще не был помещен под домашний арест, при вручении государственных наград актер Евгений Миронов передал Владимиру Путину письмо в защиту Серебренникова. Сцена перешептывания — вполне доверительного — длилась несколько секунд и была умеренно кинематографичной. Но продолжения и последствий в пользу Серебренникова не имела. За режиссера ходатайствовали многие, в том числе используя доступ к телу. Но получали точно такой же ответ, какой и произносился публично: в деле есть финансово-уголовная составляющая, суд разберется.
Наличие или отсутствие краснокирпичной руки Кремля в одном из самых резонансных уголовных дел последнего времени – это вопрос веры. А что, если действительно адресат считает дело сугубо финансовым? То есть — как доложили, так и считает. Если это бумеранг за политическую позицию, прилетевший из одной из ячеек власти – против этого первое лицо тоже особо возражать не будет. В конце концов, всегда полезно напомнить, что театр – не место для дискуссий и не территория свободы. В нем неизменно находится что-нибудь оскорбительное вплоть до уголовной санкции. А уж какая статья будет выбрана – дело вкуса. Вот, например, организатора протеста против свалки в Архангельской области подвергли административному взысканию за неуплаченный штраф за нарушение ПДД. А здесь – то же самое, но жестче – за нарушение па-де-де.
Характерно, что защита Серебренникова, как и все остальные более или менее сложные сюжеты российской жизни, строилась на уповании на изменение позиции главы государства, что лишний раз подчеркивает авторитарно-персоналистский характер российского политического режима. Можно изменить все или не изменить ничего, но это все или ничего зависит от воли одного человека. Все остальные, преследуя выбранную жертву, или выполняют заказ или находятся в плену архаичных представлений о том, что может быть дозволено публичному человеку. Но ни у кого не возникает сомнений в том, что в деле есть политическая составляющая. И чем громче деятели искусств вроде Иосифа Кобзона, Андрея Кончаловского, Владимира Меньшова призывали не мешать компетентным органам работать, тем меньше оставалось сомнений в наличии политической составляющей. Только понятие «политическая» я бы заменил на «идеологическая», и то это было бы не самым точным словом, потому что речь идет об интуитивно понимаемых ценностях.
Серебренников – чужой для мира фундаментальных и фундаменталистских скреп. И стилистические разногласия с российской властью здесь важнее политических.
Эстетика режиссера не является близкой министру культуры, как он сам и заявлял, подчеркивая при этом, что не за эстетику Серебренникова сажают. Но выходит, что именно за эстетику. Условно либеральные ценности они и в Африке, и в области балета либеральные.
Сравнение дела Серебренникова с самыми эффектными посадками последнего времени вряд ли корректны. Только один критерий их объединяет – самая искушенная публика ломает голову над тем, кому это надо. Кому надо, чтобы Ишаев сидел? Кто недоволен Абызовым? А в деле Улюкаева, например, точно известно, кого именно он раздражал. Пожалуй, при всех различиях, дело Кирилла Серебренникова ближе всего к делу Никиты Белых: в нем очевидным образом просматривался мотив недовольства чрезмерно либеральным персонажем. В другом поле – но либеральным. Даже если просто ставить знак равенства между понятиями «либеральный» и «современный», то есть не дикий, не архаичный, не кондовый и домотканый.
То обстоятельство, что кампания «Отмени мой домашний арест раньше, чем кто-то другой» движется к промежуточному финишу, стало очевидным, когда главный телевизионный оракул страны Дмитрий Киселев вдруг туманно, на манер ильфо-петровского Берлаги, стал отделять хорошего большого Сталина от плохого маленького: президент якобы призывал глуховатые правоохранительные органы выдавливать из себя по капле негативную составляющую трупного яда Иосифа Виссарионовича. В качестве потенциальных капель был назван на всю страну Серебренников в странной компании с двумя футболистами, которые в буквальном смысле стулья ломали. Их, правда, из-под стражи не освободили.
25 марта опять-таки при вручении наград режиссер Федор Бондарчук, получив из рук министра культуры Владимира Мединского орден Александра Невского, призвал компетентные органы отпустить из-под домашнего ареста Серебренникова.
Если это не сигнал, то я не знаю, что такое сигнал. Это прямо-таки заводской гудок. Бондарчук, конечно, еще не Никита Михалков, но вполне себе государственное лицо патриотически ориентированного искусства. И после того, как отсемафорили сначала Киселев, а потом Бондарчук, можно было с интересом ожидать следующего акта этой пьесы.
Под подписку о невыезде Мосгорсудом отпущены еще два фигуранта дела «Седьмой студии» — Юрий Итин и Софья Апфельбаум, чье имя, спасибо твердости РАМТа, по-прежнему значится на программках театра — она его директор.
Только вот не надо думать, что замена меры пресечения по чьей-то вышей воле (поверит ли кто-то в милосердие Мосгорсуда в столь идеологически принципиальном процессе?) — это начало оттепели. Во-первых, это точечное решение. Во-вторых, Сталина велено выдавливать по капле, а не литрами. Вторую каплю никто не обещал. Значит, приговор, скорее всего, будет обвинительным. А уж какой окажется итоговая санкция, остается только догадываться.
Творческой интеллигенции бросили кость. Открыли один маленький клапан для выпуска пара, имитирующего тепло. Но это не оттепель. Это, как всегда у нас бывает, слякоть.