«Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам», — со времен Александра Пушкина немногое изменилось, что и подтвердил последний опрос Левады-центра, посвященный самоидентификации граждан России.
О том, что российское национальное самосознание ретроспективно — обращено скорее к деяниям прошлого, чем к картинам будущего, — уже сказано много, и социологи только подтвердили эту гипотезу. К методологии опроса можно предъявить массу претензий, далеко не все в нем удачно, однако некоторые цифры вполне симптоматичны.
Кровь и почва — вот фундамент идентичности нации. На вопрос «Что у вас в первую очередь связано с мыслью о вашем народе?» большинство (53%) отвечает — «наше прошлое, наша история»; затем — «наша земля» (35%), «место, где я родился и вырос» (33%). А вот неприятная новость для этатистов, сторонников отождествления народа и государства: позиция «государство, в котором я живу» набирает в этом блоке только 22%, при том, что вопрос допускал любое количество ответов. То есть только у пятой части взрослого населения фиксируется устойчивая ассоциация между обществом и государством.
Гроба («родные могилы, памятники») набрали, впрочем, совсем немного — всего 7%. До обидного мало веса у наших фольклорных проявлений — тонких и грустных песен, которые льются над широкими реками, танцев вприсядку. Наверное, у различных северных народов экзотические обычаи набирают больше, чем 9% в среднем по стране (показатель «наши песни, праздники и обычаи»). Фольклор выдохся, и искусственно подстегивать его постановочными гуляньями в сарафанах — безнадежное дело.
И совсем смущает такой показатель идентичности, как «наша религия, вера моих предков», также набравший всего 9%. Отождествление значительной части народа с православием и другими базовыми религиями — важный тезис для многих консервативных идеологов. По данным ВЦИОМ православными называют себя примерно три четверти населения страны, но, если судить по исполнению религиозных практик, этот показатель вряд ли превышает 5-7%.
В целом складывается ощущение, что среднему респонденту гораздо проще оперировать отвлеченными понятиями, чем переходить в область конкретики. Пространство и время — две наиболее общие категории, «формы чистого созерцания», как называл их Иммануил Кант — вызывают куда меньше сомнений, чем, казалось бы, даже такая очевидная черта, как язык (всего 19% считают его национальным идентификатором). Прошлое ушло — его проще и удобней идеализировать, стерилизовать, замещать клюквенным кинематографом. Те моменты, которые относятся к более актуальным состояниям, вызывают раздражение: государство проводит непопулярные реформы, язык засорен, в храмах — возрастной дисбаланс.
Но что в нашем прошлом обладает особой символической ценностью? Это — война. У 87% опрошенных особое чувство гордости из широкого списка событий и явлений вызывает победа в Великой Отечественной войне. Этот показатель практически не менялся за всю историю наблюдений, с 1999 года. А вот второй по значимости индикатор — «ведущая роль страны в освоении космоса» — сползает вниз, постепенно сдает свои позиции. Двадцать лет назад в него верили 60% граждан, теперь — на 10% меньше. Илон Маск со своими новациями, частые поломки, нехватка информации о новых прорывах сыграли против русского тренда.
Присоединение Крыма, при существенном весе симпатизантов, тоже могло бы набрать больше, чем оказалось в опросе. Событием этим продолжают гордиться 45% граждан страны. И хотя в отношении этого пункта Левада-центр не представил динамики, можно предположить, что сильные и пылкие эмоции крымской весны гаснут. Для кого-то ситуация стала будничной, для кого-то даже утомительной; разумеется, сохраняется весомая группа эмоциональной поддержки, однако событие еще не слишком далеко, чтобы обрастать мифическим ореолом, и уже не слишком близко, чтобы будоражить своей новизной и свежестью.
Медленно сдает свои позиции и отечественная интеллигенция — когда-то значимый маркер российской культуры. «Нравственный авторитет русской интеллигенции» вызывает гордость у 8% процентов граждан, которые, по-видимому сами относят себя к этой категории. Конечно, «слишком умных» никогда не любят, но здесь играет роль и другой фактор: постепенное превращение интеллигентов в интеллектуалов, встроенных в маркетинговые практики продажи своей позиции. Публичная нравственность стала рыночной категорией.
Но если мы чем-то гордимся, то возможно, чего-то и стыдимся. Хотя за последние 20 лет практически по всем показателям стыда как будто становится меньше, но в последние годы совесть обострилась — индикаторы снова пошли вверх. Стыдимся мы больше всего разности между национальным потенциалом и своим актуальным состоянием. «Великий народ, богатая страна, а живем в вечной бедности и неустроенности», — на это жалуется 61% опрошенных (+5% за 3 года). «Земля наша обильна, порядку только нет», — словно повторяют они мудрость веков, хотя и звать варягов уже совсем не с руки. Но в 1999 году этот показатель составлял 79%, то есть в динамике путинского времени неустроенности стало все же меньше.
По-прежнему стыдятся разрушения СССР (45%), причем, данные демонстрируют феноменальный рост с 28% в 2015 году до 45% в наши дни. Значительную роль здесь могла сыграть эскалация напряженности на постсоветском пространстве, окончательное прощание с иллюзией «русского мира». Стыд этот опирается на стереотип: предки нам доверили, а мы не сохранили; кроме того, здесь коллективная вина легко находит персональную причину своей травмы, чем снимает с себя ответственность.
Если смотреть на опрос Левады-центра в целом, то мы видим, что при всем наборе консервативных настроений стройной ценностной архитектуры и единого тренда не складывается. Возникает ощущение, что мы находимся в переломном моменте, как будто точке нового переосмысления своей нравственной позиции. За последние годы многие показатели развернулись в обратную сторону: бедность, качество управления, отставание от Запада, грубость и хамство — все эти показатели в разной степени, но остановили снижение и показали тенденцию к росту.
Этическое здание напоминает тяжелую и массивную конструкцию, из которой выкрутили важные болты — не хватает конкретных событий, героев, визуализации будущего, которые восстанавливали бы связь времен: от героического прошлого к позитивному будущему через сложное, непростое, но дающее надежду настоящее. Конструкция продолжает стоять и внушать уважение своим размахом, но несущие элементы явно требуют ремонта. Вес блоков, впрочем, столь велик, что и без болтов еще может постоять.
Точка зрения автора статьи может не совпадать с позицией редакции