Демон Полтеровича

Афинского философа Сократа вело по жизни шестое чувство, или, как называл его сам Сократ, «демоний». «Является какой-то голос и всегда отвращает меня от того, что я намереваюсь делать, и никогда не побуждает» — так описывал Сократ работу своего демона в пересказе одного из его учеников, Платона.

В современном государстве похожую роль играет экономическая наука. Политикам может казаться, что спектр возможных решений необозримо широк, дело же экономистов — сузить пространство выбора так, чтобы в политическом меню остались только те меры, которые позволяют эффективно распорядиться ограниченными ресурсами. Предостерегающая функция экономиста особенно важна в России: в нашем хозяйстве столетиями доминирует государство, цена неправильного выбора может быть запредельно высока.

Академик Виктор Полтерович за свою научную жизнь был свидетелем четырех попыток серьезно модернизировать отечественное хозяйство. Косыгинская реформа середины 1960-х, так называемое совершенствование экономического механизма конца 1970-х, горбачевская перестройка, наконец, рыночная революция 1990-х… В промежутках между попытками изменить правила игры власти прилагали усилия к стимулированию экономического развития с помощью чисто технократических мер — химизации сельского хозяйства, внедрения пластмасс, ускорения. Нынешний курс на инновационное развитие, не предполагающий институциональных реформ, — продолжение попыток второго рода.

Глобальный кризис заставил российское руководство лихорадочно искать новую модель экономического развития. Экспортно-сырьевая модель официально признана бесперспективной: как показал последний год, она внутренне нестабильна, бурные подъемы чередуются с глубокими провалами, сколько резервов ни накапливай. Весной президент Медведев создал комиссию по модернизации и технологическому развитию экономики. Идея в том, чтобы освободиться от сырьевой зависимости с помощью инновационного рывка. Что скажет об этом экономист?

Я беседую с академиком в его тесном кабинете в знаменитом «здании с ухом» на Нахимовском проспекте, где располагается Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ). Полтерович работает в ЦЭМИ с 1966 года. Институт был создан в начале 1960-х по инициативе академика Василия Немчинова с целью оптимизировать работу расточительной командно-административной экономики. Миссия оказалась невыполнимой.

«Советская экономика была эффективна для достижения одной цели — создания военной мощи, — констатирует Полтерович, оценивая путь, пройденный страной при советской власти. — В этом мы здорово преуспели: страна с отсталой технологией, с не самым передовым человеческим капиталом сумела вырастить вооруженные силы и оснастить их технически так, чтобы противостоять всему развитому миру». Но стоило изменить критерий успеха, поставить во главу угла вместо военной мощи благосостояние граждан, как поражение социализма стало неизбежным. «Важнее всего то, что советский механизм был не способен или мало способен создавать новое, — говорит Полтерович. — Более того, начиная с какого-то момента он потерял способность эффективно заимствовать».

У Советского Союза был шанс выйти из социалистического эксперимента относительно безболезненно. По уровню развития в начале 1950-х страна была похожа на Китай конца 1970-х, когда Дэн Сяопин взял курс на экономическую либерализацию, который оказался фантастически успешным. Но советская элита не решилась выпустить вожжи из рук. «Сверхконцентрация власти мешала развитию. Для развития нужны были не поддакивания снизу, а реальная заинтересованность людей в совершенствовании технологий, — говорит академик. — На уровне жесткого централизованного механизма добиться этого было невозможно».

Советское руководство пыталось решать нарастающие в хозяйстве проблемы сугубо технократическими методами. Вот как описывал этот политэкономический феномен в серии бесед с социологом Сергеем Белановским академик Юрий Яременко: «Появление нескольких безголовых, но агрессивных технократов является важным и отчасти трагическим моментом нашей истории. Они выдавали себя, как правило, за «спасителей» нашей экономики и все время предлагали технократические решения ее проблем… Эти технократические идеи, с одной стороны, подкармливались психологией соревнования со странами Запада, но, с другой стороны, они очень часто казались спасительными, разрешающими наши внутренние противоречия. Попытка за счет технократических решений выйти из трудных ситуаций была некой внутренней потребностью в чуде». Проблема была в том, что новшества, подсмотренные на Западе, плохо ложились на ткань советской экономики. Главным для нее был вал, и она отторгала практически любые инновации, не связанные с оборонным комплексом.

В прошлом году сотрудники гайдаровского Института экономики переходного периода опросили коллег-экономистов с целью выявить наиболее авторитетных представителей своего цеха. Первое место в списке занял Полтерович.

Год назад вице-премьер Игорь Шувалов объявил, что Россия больше не нуждается в догоняющем развитии: наша экономика, мол, достаточно окрепла, чтобы развиваться без оглядки на Запад. Кризис показал, что чиновник опередил свое время. И все же в Кремле и правительстве по-прежнему верят в идею «инновационного прорыва», предполагающего государственные вливания в создание предприятий и целых отраслей, которые будут находиться на самом краю технологических возможностей, имеющихся у человечества.

Полтерович относится к такой постановке задачи с нескрываемым скепсисом. В одной из своих последних работ он приводит семь причин, по которым в отсталой экономике она не решается в принципе. Во-первых, «новые технологии «производятся» с помощью уже освоенных. Это ограничивает возможности создания и внедрения инноваций». Во-вторых, для использования принципиально новой технологии в одном из звеньев производственной цепочки «требуются изменения во многих других звеньях, что оказывается за пределами возможностей даже самой крупной фирмы» — кстати, с этой проблемой, выражавшейся в систематическом отторжении инноваций, на каждом шагу сталкивались советские рационализаторы и изобретатели. Отсталая экономика страдает от неразвитости институтов и утечки мозгов. Наконец, заимствование уже готовой технологии дешевле и «менее рискованно, чем создание принципиально нового, поэтому у фирм нет стимулов для его разработки».

Насколько сильно отстает Россия? По оценке президента Центра стратегических реформ Михаила Дмитриева, в высокотехнологичных секторах, конкурентоспособных на глобальном рынке, производится от силы 3% нашего ВВП. Подавляющая масса субъектов российской экономики находится очень далеко от так называемой мировой технологической границы. Достаточно сказать, что производительность труда в них не превышает 30% от уровня лидера — Соединенных Штатов. Концентрировать ресурсы на форсированном развитии «точек роста» бессмысленно — гораздо проще и выгоднее подтянуть к уровню развитых стран отрасли, в которых производится 97% ВВП.

Задача «догнать Америку» путем заимствования уже разработанных кем-то технологий может показаться недостаточно амбициозной. Между тем сделать это не так-то просто, отмечает Полтерович. Случаи успешной погони за лидером в прошлом веке можно пересчитать по пальцам: несколько «азиатских тигров» да страны Южной и Северной Европы. Во всех этих случаях переходу экономики на инновационные рельсы предшествовали десятилетия имитации. В отличие от России 2000-х в этих странах институты инновационного развития — технологические инкубаторы, венчурные фонды и т. п. — начинали внедряться уже после исчерпания потенциала обычных инвестиций, т. е. когда производительность приблизилась к уровню стран-лидеров.

Трезвая оценка ситуации, в которой находится страна, не должна расхолаживать. В конце концов Россия — одна из немногих стран, чье отставание от лидера за прошлый век не увеличилось, уровень ВВП на душу населения и в 1913 году, и в 2007-м был чуть меньше трети американского. 100 лет назад подушевой ВВП Чили, страны, служившей маяком для российских либеральных реформаторов прошлого десятилетия, составлял около 50% от американского, сейчас — менее 30%, приводит пример Полтерович.

Плутарх рассказывает, что однажды Сократ с друзьями шел по улице. Вдруг философ остановился, прислушался к внутреннему голосу и изменил маршрут. Часть его спутников продолжала двигаться прежним путем. Внезапно им навстречу вышло стадо перемазанных грязью свиней. Пути к отступлению не было: одних свиньи опрокинули, других выпачкали грязью.