Западное общество всегда пыталось понять, почему истины о демократии, рынке и личных свободах не выглядят аксиомой для остального мира. Однако теперь у этих вопросов появился неприятный информационный подтекст. Американские войска застряли в Афганистане; Ирак попал в замкнутый круг насилия, которое по масштабам давно превосходит репрессии режима Хусейна; по тому же пути эскалации идут Ливия и Египет… Попытки ускоренной трансформации постсоветского пространства по западному образцу также трудно отнести к успешным проектам. Они другие, признает западный обыватель, посещающий страны третьего мира, но не понимает почему.
Глобализация сделала мир доступнее, но не сделала его понятнее.
Почему одни страны богаты, а другие бедны? Как одним обществам удалось создать устойчивые институты, а другим нет? Недавно в издательстве Института им. Гайдара вышла книга «Прощай, нищета!» американского экономиста, профессора экономики Университета Калифорнии Грегори Кларка, который пытается ответить на вечные вопросы, мучающие западных интеллектуалов.
Идеи сегодня предлагают не только те, от кого их следует ждать в первую очередь. Одна из тенденций в науке — конвергенция. Об обществе и экономике теперь говорят не только социологи и экономисты. Самый известный подобный пример — книга Джареда Даймонда «Ружья, микробы и сталь», в которой орнитолог, один из авторов синтетической теории эволюции, попытался объяснить, почему цивилизации развивались так неравномерно. Предельно огрубляя (теория, конечно, сложнее), Даймонд полагает, что у азиатских и европейских народов были естественные преимущества в виде растений и животных, пригодных для доместикации. Кроме того, цивилизации Евразии могли легче обмениваться технологическими достижениями и сполна использовали географическую и биологическую фору.
После бурного успеха книги Даймонда свои теории стали предлагать и другие ученые. Роберт Каплан, журналист и политолог, в книге «Месть географии» (The Revenge of Geography) напоминает, что в мире по-прежнему действуют законы географии. «Почему Китай более важен, чем Бразилия? Из-за его географического положения. Даже если предположить, что Бразилия обретет равную Китаю экономическую мощь и численность населения, она отнюдь не контролирует основные морские коммуникации между океанами и континентами…»
Для России с ее огромными незаселенными территориями Сибири и Дальнего Востока эти забытые истины могут оказаться весьма кстати.
Но география определяет не только богатство наций, считает Каплан, она формирует их политику. «Малые и средние по размеру государства — Франция, Великобритания, Израиль — не способны перенести такой масштаб агрессии и разрушений, как государства-континенты (Россия, США, Китай), поэтому их ядерным угрозам не хватает убедительности. Чтобы обеспечить выживание, такие микроскопические государства, как Израиль, должны быть либо подчеркнуто пассивными, либо подчеркнуто агрессивными». Для американского общества, традиционно погруженного в свои проблемы, географические замечания Каплана кажутся, возможно, открытиями. И на фоне недавних мусульманских баталий не очень приятными.
Но идеи Даймонда находят не только сторонников. Грегори Кларк в книге «Прощай, нищета!» тоже не остается в стороне от магистральной дискуссии. «Даймонд полагает, что судьба стран предопределена их географией, ботаникой и зоологией. Европа и Азия вырвались вперед и до сих пор остаются в лидерах благодаря географическим случайностям… Однако в аргументах Даймонда зияет огромная дыра. Почему промышленная революция не ликвидировала географическое неравноправие Африки и Южной Америки, а, напротив, подчеркнула их отсталость? И почему захват англичанами Австралии вывел эту часть света, в которой к 1800 году не было оседлого земледелия, в число самых развитых экономик мира?»
У Грегори Кларка есть свой универсальный ответ. Всю историю человеческого общества можно разделить на два этапа — до и после промышленной революции.
До 1800 года все общества мира, несмотря на культурные различия, жили одинаково бедно. Более того, утверждает Кларк, жили примерно на том же уровне богатства, что и общества охотников-собирателей. А как же знаменитая роскошь французского двора, римские оргии, китайские порох и фарфор? Очень просто, отвечает Кларк, все эти «радости» были доступны максимум 0,5% населения. Все остальные жили так же бедно, как и многие поколения предков. Мир не мог вырваться из мальтузианской ловушки, названной так в честь основателя демографической науки Томаса Мальтуса. Согласно ей, «количество населения неизбежно ограничено средствами существования». Быстрый рост приводит к нехватке продуктов питания, что запускает кризисные явления — развал государства, войны, голод, эпидемии… Из-за этого численность населения снова падает, и возможности природы и запросы общества снова приходят в равновесие.
Однако на рубеже XIX века в Великобритании происходит чудо, позже названное промышленной революцией. Кларк акцентирует внимание на том, что внедрение новых технологий, которые привели к резкому повышению эффективности труда, — лишь одна из причин волшебного спасения из мальтузианской ловушки. Сработало множество факторов: отбор людей с новой моделью поведения в обществе, накопление общественного капитала, развитие государственных институтов и др. Но, как замечает Кларк, промышленная революция привела к удивительному результату — притом что человеческое общество в целом стало несравнимо богаче, еще заметнее стало расслоение на уровне наций и государств. Многие африканские страны так и находятся в ловушке, в то время как Европа и страны Азии демонстрируют невиданное ранее благосостояние. Почему произошло «Великое расхождение»? Кларк дает свои неутешительные ответы. Очень легко внедрить в странах третьего мира технологические новшества.
Куда труднее перенести то, что он называет «трудовым окружением», — это эффективность труда каждого работника, правила менеджмента, наконец, готовность к кооперации.
А все эти факторы складывались в развитых странах на протяжении столетий, порой они уникальны. «История показывает, что у Запада нет модели экономического развития, которую он мог бы предложить бедным странам мира», — констатирует Кларк.
Разрыв непреодолим? Кларк не отвечает на этот вопрос, но предлагает бедным свою формулу утешения. «Ирония судьбы заключается в том, что достижение благосостояния в западном мире не сделало нас сколько-нибудь счастливее по сравнению с нашими предками из числа охотников и собирателей… К сожалению, нет фактов, которые бы свидетельствовали, что повышение доходов, ожидаемой продолжительности жизни и улучшение здоровья ведут к увеличению счастья в обществе как таковом». Наше счастье, замечает Кларк, зависит не от абсолютного уровня благосостояния, а от того, как идут дела по сравнению с нашей референтной группой. Для России это наблюдение кажется таким же неприятным открытием, как и уроки географии для Запада. Десять лет быстрого экономического роста, кажется, совсем не сделали наше общество счастливее.