Предсказания о том, что после Олимпийских игр федеральная власть предпримет какие-то значимые шаги в политике на Северном Кавказе, давно стали общим местом в СМИ и экспертном сообществе. Расходятся они лишь в том, что именно может измениться и к чему изменения приведут. Но как бы на деле ни менялась кавказская политика, одним из главных ее вопросов всегда будет отношение федеральной власти к региональным элитам, «верхнему слою» чиновничества и бизнеса северокавказских республик.
Наверное, неслучайно, что после публикации на прошлой неделе доклада «Северный Кавказ: quo vadis?» Ирины Стародубровский и автора этих строк основная критика звучала именно в адрес того раздела, который касался политики в отношении элит. Главный вывод раздела состоял в том, что тотальная ставка на нынешнюю кавказскую элиту как якобы единственный гарант стабильности и пророссийской ориентации Кавказа ошибочна и чревата дальнейшим ухудшением ситуации в регионе. Возражения оппонентов состояли, в первую очередь, в том, что нельзя не делать ставку на нынешнюю элиту: без нее наступит обвал, так как другой пророссийской силы на Северном Кавказе якобы все равно нет.
Эти вопросы выходят далеко за рамки оценки нашего доклада, поэтому к ним стоит обратиться еще раз.
Прежде всего, что представляют собой сегодняшние «верхи» северокавказских республик? Надо с самого начало оговориться, что, отвечая на этот вопрос, следует проводить четкую грань между Чечней и Ингушетией, с одной стороны, и остальными республиками Северного Кавказа — с другой. В Чечне война привела к полной смене элит, к введению в органы власти бывших участников вооруженных формирований. Кстати, уже эта особая история Чечни делает «кадыровизацию» других регионов Северного Кавказа делом совершенно искусственным и бесперспективным. А Ингушетия, воссозданная в 1992 году на месте нескольких периферийных районов Чечено-Ингушской АССР, столкнулась с проблемой острого дефицита управленческих кадров всех уровней и, по большому счету, не решила ее до сих пор.
Что же касается других республик, то им на протяжении 1990-х годов центр уделял гораздо меньше внимания. Москву вполне устраивало, что там правят люди, способные обеспечить минимальный уровень стабильности или хотя бы не допустить полномасштабной войны.
В результате сформировавшийся там правящий слой стал экзотичной смесью выпускников партийных и спортивных школ.
Карьерные чиновники, пережившие распад СССР, для укрепления своего положения заключали союзы с молодыми неформалами, в том числе лидерами этнических организаций, многие из которых одновременно были известными спортсменами. Наиболее заметные среди последних были кооптированы во власть, успешно пережили в ее составе нулевые и пребывают на своих местах до сих пор.
Не надо иллюзий: ни посылка в республики новых глав, ни уголовные дела против крупных местных руководителей не поменяли общей картины. Подтверждение этому — формирование органов исполнительной власти главами северокавказских регионов, занявшими свои места в 2013 году. Вопреки звучавшим декларациям о намерениях, назначения там в основном шли и идут из числа местной номенклатуры, без заметного вливания «свежей крови». И дело здесь не в желании или нежелании руководителя региона вводить в дело новые кадры вместо показавших свою несостоятельность прежних, а в той системе отношений в региональных верхах, которая практически исключает персональное, а тем более качественное обновление. Эта система так называемых отношений «патрон — клиент», в которой любой чиновник или предприниматель среднего уровня обязан иметь своего высокого покровителя, в обмен на лояльность гарантирующего безопасность и развитие карьеры. Без «патрона» движение наверх невозможно. В известной мере та же система действует и в других регионах России, но на Северном Кавказе она наиболее защищена от внешних воздействий: федеральный центр, судя по всему, убежден в том, что попытки хоть как-то расшатать эту систему особенно опасны именно в кавказских республиках.
Однако не преувеличена ли эта опасность?
Действительно ли все силы на Северном Кавказе, не имеющие отношения к высшему региональному чиновничеству и аффилированному с ним бизнесу, могут навязать лишь радикальную и сепаратистскую повестку дня, как это часто утверждается?
Чтобы ответить на этот вопрос, перечислю несколько тем, которые, судя по моему опыту общения на Северном Кавказе, сейчас наиболее остро поднимают некоторые общественные группы, явно находящиеся вне элит в своих регионах.
Пожалуй, все, кто хоть немного следит за событиями в северокавказских республиках, обратил внимание, что в прошлом году там напомнили о себе старые земельные конфликты, вновь обернувшиеся протестными акциями. Было это и в Дагестане, и в Кабардино-Балкарии. С самого своего возникновения эти конфликты имели этническую «обертку», вследствие чего вызывали всегда крайне нервную реакцию регионального начальства, опасающегося любых признаков межнационального неблагополучия на вверенной территории. Но в последнее время в риторике многих общественных активистов, отстаивающих интересы своих сел, этносов в земельных спорах, появилось заметное новшество: они все чаще ведут речь не о разовом пересмотре каких-то земельных решений, а об изменении всех «правил игры» на местном рынке земли (устроенном на Северном Кавказе крайне запутанно и коррупционно). Конкретные предложения могут быть разными, но явно растет, если говорить научным языком, «запрос на институты», нежелание существовать в условиях, когда госчиновники держат активы в ручном управлении.
Похожую повестку дня выдвигают и владельцы мелкого бизнеса — например, обувных, швейных цехов, которые в последнее время иногда объединяются в неформальные союзы для защиты своих общих интересов. Значительная часть этого бизнеса находится «в тени», причем те предприниматели, которые хотели бы «из тени» выйти, заявляют, что наталкиваются в этом на сопротивление части силовиков и «кураторов» из региональной власти. Поэтому вопрос, который ставят сегодня такие предприниматели: как обрести легальный статус, не став при этом легкой добычей для коррупционеров?
Вопрос правовой защиты волнует и одну категорию людей «из власти», вернее, из местного самоуправления, а именно, многих глав сельских поселений. Если муниципальные главы районного уровня на Кавказе обычно хорошо встроены в «вертикаль» и могут защитить свое положение способами, с правом никак не связанными, то главы сел держатся в основном поддержкой своей сельской общины и опять же ставят вопрос о соблюдении закона, прежде всего — о разграничении земли по предметам ведения, о доступе сел к управлению своими территориями.
Я привел все примеры не для того, чтобы углубляться в дискуссии об этих сторонах северокавказской жизни. На мой взгляд, из сказанного ясно одно: за пределами регионального начальства на сегодняшнем Северном Кавказе есть активные люди с вполне прагматической «повесткой дня». Они вряд ли будут демонстрировать нарочитый патриотизм и сверхлояльность федеральной власти (как это любят делать региональные руководители), но именно ей они адресуют свои вопросы, именно с ней готовы искать новые решения для своих регионов.
И здесь есть шанс: начав диалог со сравнительно небольших, локальных тем, перейти затем к темам гораздо более острым, вплоть до миграции, религиозных конфликтов и антитеррора.
Формирование слоя людей, с которым можно вести конструктивный диалог, гораздо важнее, чем формирование списка кандидатов на пост главы той или иной северокавказской республики.
Такому диалогу, безусловно, многие будут мешать, что будет с их стороны недальновидно: ведь если ситуация на Северном Кавказе окончательно пойдет вразнос, то она вряд ли пощадит и их.