Британский архитектор Норман Фостер вышел из проекта не по-английски – хлопнув дверью. Он более не в команде и просит своего светлого имени в связи с данным изделием не упоминать. Три года вокруг проекта что-то суетилось без его участия, а сэры так не привыкли.
Наши объявили, что товарищ сам виноват: его якобы тянули, а он манкировал. Российская сторона в лице архитектурных и музейных властей выразила искреннее желание вернуть сэра, но от Фостера сообщили, что письмо с разрывом отношений выслано... два месяца назад. И все. Тогда откуда задержка со скандалом?
Неясно, кто тут темнит (у наших пролетарские представления о чести, а там всего лишь сэр и барон, пусть даже обласканный королевой Елизаветой). Но гораздо важнее, что после такого обмена любезностями совместное творчество исключено. При этом иностранец уходит налегке, а нашим надо еще объяснять, куда делись $6 млн, когда и сейчас нет составляющих нормального проекта (как не было их и когда «выигрывали» тендер, спросите Андрея Бокова, президента Союза архитекторов РФ). По условиям иностранец не мог быть главным проектировщиком, а без Форстера Сергей Ткаченко (его фирма «Моспроект-5» выиграла конкурс на реконструкцию совместно с британцем) на проект не тянул (при всех дружеских к нему чувствах и даже при его тогдашней должности директора Института Генплана Москвы). Поэтому сделали вид, что сэр как бы не главный. Что слишком напоминает притворную сделку, то есть ничтожную. Плюс с Россией обошлись как со страной третьего мира, куда крупные фирмы сперва спихивают нечто и начинают всерьез проектировать, только если наживку заглотят.
Фостер понадобился не только «Моспроекту-5», но и для проталкивания на самом верху всей этой затеи с музейным городком. Наше начальство вообще любит все блестящее, со свадебным размахом и чтобы генерал. Про Фостера можно было напеть, что он «самый» (хотя это уже давно не так). К тому же его объекты резки, крупны и определенны, к среде обычно не привязаны, их чистые формы могут быть поставлены где угодно, лучше в чистом поле. «Архитектура места», контекстуализм – это не про него. Шедевры сэра нанесли Лондону ущерб больший, чем бомбардировки люфтваффе во время Второй мировой (вроде бы это выдающееся высказывание принадлежит принцу Чарльзу). За себя говорят и прозвища объектов: «огурец», «апельсин»... Все эти геометрические «овощи-фрукты» тем более не к месту в нашей большой деревне. И не только по стилю, а уже по самой философии средообразования, из «чувства ткани», которую Фостер всегда рвет, а в образовавшиеся дыры вшивает слепящие пуговицы с «доминантами из стекла и стали».
Специализация мастера – пробивать огромные бюджеты у первых лиц разных стран.
Дмитрию Медведеву в бытность его президентом продали эффектный макет (как бусы), тот и сробел. Некому было объяснить, что делать проект такого типа без концепции самого музея – преступление и архитектора, и музейщика. Если не придуман сам музей, рисовать объемы бессмысленно. Попечительский совет и затребовал от Ирины Антоновой (тогда директор Пушкинского музея. — Forbes) концепцию. Она обиделась, но все же написала нечто странное. Тогда попсовет призвал крупные музейные бюро, они приехали, поговорили… и все. Можно только догадываться, инстанции какого уровня защитили затею от публичных обвинений в некомпетентности.
Фостер появился в проекте после его выставки в ГМИИ. Выяснилось, что уже вышедший из моды маэстро – единственный музейный архитектор, которого знала Антонова (на этом ее поймал Евгений Асс в программе «Пресс-клуб» на канале «Культура» года три назад). Проблемы начались уже на уровне легенды: с самого начала предполагалось сносить историко-культурные объекты и чудить в охранной зоне. Заодно выселяя Институт философии (соседнее здание с ГМИИ на Волхонке, за обладание которым у музея идет затяжной конфликт. — Forbes), который по закону имеет право здесь быть как минимум до 2018 года (когда, собственно, все строительство и планируется закончить). На ведомственном уровне принимались скоропостижные решения с нарушениями регламента ФОИВ (федеральных органов исполнительной власти), стимулированные, естественно, только лишь личным обаянием директора ГМИИ. Градостроительные и историко-культурные ограничения места до сих пор призывают игнорировать, как и охранное законодательство, и протесты российских и мировых экспертов, от нашего «Архнадзора» до мирового философского сообщества, буквально завалившего руководство страны призывами оставить в покое Институт философии и его дом, давно ставший историческим не только для российских интеллектуалов. Беда всей затеи: культура не сводится к ИЗО, а заниматься перехватами зданий и вовсе некультурно. Крупнейшие философы мира активно против таких действий, а ни один уважающий себя музейщик проект не поддержал, хотя критиков сколько угодно.
Эта история говорит о неизжитом и болезненно гипертрофированном хватательном рефлексе.
Уже десятилетия длятся визиты к каждому новому, только сменившемуся начальству с требованием отдать музею здание соседей. Человек получает юридически, функционально и морально обоснованный отказ... и ждет нового руководителя, чтобы спикировать с чистого листа как с якобы свежей, впервые обсуждаемой идеей. На этот раз что-то удалось под ораторию про юбилей музея и про музейный городок, который сразит прогрессивное человечество и гостей столицы, якобы не создав руководству никаких конфликтов с людьми, законом, приличиями и совестью. Только за последние пару лет было около десятка разных версий того, что в итоге будет в философском здании на Волхонке. Под экспозицию объем не используешь (дом вообще не для этого); под депозитарий тоже – из-за грибка, губительного для картин (вспомнили бы свой же собственный подвиг, когда дрезденскую коллекцию спасали... от своего же «умения» хранить). Дом, «намоленный» поколениями философов, отойдет либо под службы, либо под нецелевое использование с далеко идущими последствиями. Как и целый квартал многоэтажных зданий вокруг, уже сейчас принадлежащих музею, но пустых и тихо умирающих вбезлюдье.
Убийственный вопрос о площадях: сравните пространства захвата ГМИИ и, например, площади Tate Gallery в Лондоне, считающейся огромной. И соотнесите их с экспозиционным потенциалом нашего музея. Гигантомания объяснима только одним: музейный городок превратится в еще один центр широкозахватного шопинга (продвижение проекта пока финансировал именно этот бизнес). В итоге напротив храма Христа Спасителя, именуемого в народе «бизнес-центром», возникнет якобы храм искусств, на деле торгующий «Боско» и общепитом.
Надо понимать (профессионалы подтвердят), что по большому счету Музея изобразительных искусств как осмысленной, целостной, гармоничной и внутренне сбалансированной, нормально наполненной коллекции... просто нет. Скорее есть площадка для громких, блокбастерных выставок, чаще зарубежных. Дело святое и нужное, особо полезное (с учетом феерических сумм страховок), но музей – нечто другое. Поэтому когда поверх этих нескончаемых репараций у своих накручивают еще и новый музей современного искусства, возникает подозрение в желании реабилитироваться, оставив все же иной след в истории музейного дела (а оценка этих славных страниц все еще впереди).
Новый конкурс неизбежен. Ясно, что нужен именно конкурс, а не тендер, причем сначала на идею музея, а потом и на концепцию места, его образа, структуры и функции, а не на оформление готовой градостроительной фантазии хотя бы и очень заслуженной директрисы.
Чтобы придумать и спроектировать музей (а потом и комплекс), придется ломать стереотипы, на которых бывшее руководство ГМИИ остановилось еще в 1970-х годах. Тогда, в невыездной стране, блокбастерные выставки могли быть смыслом жизни такого объекта. Но это уже давно не так. Нужна другая идея, а ее нет. Или она в том, чтобы в едином эстетическом пространстве уравнять слепки с антиков второго этажа с «шедеврами» галерей Шилова и Глазунова.
Более того, сейчас вся эта мечта, несмотря на «градостроительный» замах, на самом деле повторяет логику точечной застройки. Комплекс в город по уму не вписан. Никто всерьез даже не посчитал, что будет с транспортной и прочей нагрузкой на инфраструктуру, если в «городок» вдруг хлынут все те заряженные потребители живописи, галантереи, еды и питья, которые рисуются в воспаленных мечтах о новой кипучей жизни в самом центре столицы.
Да и кто вообще сказал, что суть государственной политики должна сводиться к и без того зашкаливающей концентрации художественных ценностей в центре, а не в поддержке культурной жизни страны, регионов, городов?
И наконец, деньги, с которыми у государства уже проблемы. На «сломать», может быть, еще и хватит, а вот достроить, а главное, оснастить сверхдорогим музейным оборудованием (климат и пр.) при нашей эластичности аппетитов и бюджетов – это вряд ли.