Достаточно ли надежной защиты прав собственности, эффективных судов, низкого уровня коррупции, равного доступа к системам здравоохранения и образования, чтобы бедные люди могли сократить разрыв в доходах с более состоятельными?
В академической литературе можно найти разные ответы на этот вопрос. Одни исследователи полагают, что хорошие институты играют ключевую роль в экономическом развитии и их улучшения вполне достаточно для того, чтобы увеличить темпы роста и сократить отставание в доходах. Другие утверждают, что одних только качественных институтов недостаточно. По мнению последних, культурные переменные, такие как, например, традиции и сложившиеся стереотипы поведения, также являются ключевым фактором, дополняющим институты и влияющим на темпы развития экономики. Индивидам, унаследовавшим не самые эффективные образцы поведения, может потребоваться заметно больше времени для улучшения своего положения, даже если они живут в продвинутой институциональной среде.
В нескольких работах Дарона Аджемоглу из Массачусетского технологического института и его соавторов подчеркивается ключевая роль институтов в увеличении темпов экономического роста. Культуру профессор и его соавторы, напротив, считают намного менее важной переменной. Для иллюстрации этого утверждения они сравнивают Китай двух эпох — Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, а также два граничащих друг с другом государства — Северную и Южную Кореи.
КНР при председателе Мао отличалась изоляционизмом, масштабными ограничениями на права собственности, несменяемостью политического лидера и, как результат, высоким уровнем бедности. Напротив, после смерти Мао в Китае началось восстановление частной собственности, китайская экономика стала открываться миру, установилась регулярная сменяемость высшего руководства. В результате изменения институтов в стране началась эпоха быстрого и устойчивого экономического роста. При этом с культурой, кажется, похожих изменений не произошло.
Разве китайцы при Мао были менее трудолюбивы, чем после его правления? Или менее бережливы? Едва ли.
Похожий аргумент приводится и для сравнения двух Корей. Язык, география и культура в этих двух соседних странах однородны, однако институты значительно различаются: все те же изоляционизм, отсутствие частной собственности и несменяемость лидеров на севере, и полностью противоположные институты на юге. Результат — огромная разница в уровне развития.
Примеры, которые приводит Аджемоглу и его соавторы, однако, не подтверждают того, что культура не играет заметной роли для экономического развития. Чтобы проверить, насколько экономические показатели чувствительны к культурным переменным, нужен противоположный эксперимент: необходимо найти примеры, в которых институты похожи, а культура, напротив, варьируется.
Дизайн подобного эксперимента примерно следующий: берется страна со сравнительно однородными институтами: Израиль, Нидерланды, Швеция или США. А в качестве культурной переменной рассматриваются иммигрантские диаспоры. Например, иммигранты из Китая в Нидерландах представляют одну культуру, переселенцы из Марокко — другую, а местное население — третью.
Различие в культуре отражается на экономической активности населения.
В подавляющем большинстве таких работ авторы изучают, как те или иные иммигрантские диаспоры ассимилируются на новом месте, как быстро они находят работу и как скоро размер их заработков приближается к доходам местных жителей. Порой авторы находят новые, неожиданные способы проверить свои предположения.
Например, Эдвард Мигель из Калифорнийского университета в Беркли и Раймонд Фисман из Бизнес-школы Колумбийского университета получили данные от властей Нью-Йорка о нарушениях правил парковки, совершенных дипломатами из разных стран, работающих в миссии ООН. По международным правилам, работники дипломатических служб не обязаны платить штраф за неправильную парковку, однако штрафная квитанция им все же выписывается и она может быть оплачена, если дипломаты пожелают это сделать. Так как все дипломаты действуют в условиях полной безнаказанности, различия в соблюдении правил парковки и оплате штрафов могут объясняться образцами поведения, свойственными культурам их стран.
Чемпионом по нарушению правил парковки оказался дипломат из Кувейта. Приехав в Нью-Йорк в апреле 1999-го, кувейтец успел до конца года припарковаться с нарушениями 249 раз. В следующем году он накопил 526 неоплаченных штрафов.
Казалось бы, в отсутствии наказания поведение кувейтского дипломата было абсолютно рациональным: зачем задумываться о правилах парковки, если за нарушения не надо платить? Однако многие дипломаты все же нашли причины для того, чтобы регулярно парковать свои автомобили по правилам и оплачивать выписанные им немногочисленные штрафы. Например, норвежская и шведская миссии, совершив всего несколько нарушений в течение того же времени, оплатили все выписанные им штрафные квитанции.
В другом исследовании Ицхак Хаберфилд и Моше Семенов из Университета Тель-Авива и Йинон Коген из Колумбийского университета рассмотрели, как приезжие из азиатских и европейских республик бывшего СССР устраиваются на израильском рынке труда. С 1989 по 1992 год в Израиль прибыло 400 000 иммигрантов из различных республик бывшего СССР. Переселенцев из Латвии, Литвы, Эстонии, Белоруссии, Украины, Молдавии и России авторы причислили к европейским иммигрантам. А тех, кто прибыл из Азербайджана, Армении, Грузии, Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана — к азиатским.
Авторы, исследуя отдельно данные по трудоустройству мужчин и женщин, получили, что иммигранты-мужчины, приехавшие из азиатских республик бывшего СССР, не уступали переселенцам-мужчинам, прибывшим из европейских республик, ни в уровне занятости, ни в профессиональном статусе, однако зарабатывали несколько меньше. Напротив, женщины из бывших азиатских республик СССР уступали женщинам из европейских республик и по уровню дохода, и по уровню занятости. Авторы полагают, что последнее обстоятельство может быть связано с культурными причинами, в том числе с традиционным в некоторых обществах ограничением роли женщины на рынке труда.
В другой работе Роберт Шоени из Мичиганского университета обнаружил, что среди женщин, иммигрировавших в США, самый лучший показатель ассимиляции (то есть отношения уровня занятости и доходов иммигрантов к этим же показателям у местных жителей) обнаруживается у женщин из Японии, Китая и Южной Кореи. Среди тех японок, китаянок и кореянок, кто переехал в США в сравнительно молодом возрасте, через 10 лет после иммиграции уровень занятости почти сравнивается с этим же показателем у американок. В то же время после десятилетнего проживания в США разрыв между уровнем занятости мексиканок и американок, напротив, становится больше не в пользу первых.
Еще в одном исследовании Питер Нейкамп, Масод Геази из Свободного университета Амстердама и Анни Тубаджи из университета в Регенсбурге показали, что иммигранты второго поколения в Нидерландах уступают местным жителям в уровне образования и доходов. Авторы полагают, что одним из возможных объяснений этого результата может быть различие в культурной среде, в которой живут приезжие и коренные голландцы.
Хотя работ, рассматривающих влияние культуры на экономические показатели, довольно много, исследований, в которых определяется, какие же именно культурные переменные наиболее важны, гораздо меньше. Например, Паола Сапиенза из Школы менеджмента Келлога при Северо-Западном университете, Луиджи Гуизо из Института экономики и финансов им. Эйнауди и Луиджи Зингалес из Чикагского университета в своих работах придерживаются мнения, что ключевой культурной переменной, влияющей на экономические показатели, является доверие между людьми.
Вероятно, вспоминая пример с нарушением правил парковки в Нью-Йорке, где некоторым дипломатам, возможно, казалось, что игнорирование законов и унижение окружающих является признаком высокого социального статуса, культуру стоит определить как набор типичных образцов поведения, сложившихся в определенных странах и унаследованных иммигрантами.
Казалось бы, плохие привычки можно пробовать устранять при помощи законодательных изменений, вводя ограничения и штрафы, а также принуждая к исполнению законов.
Однако, как показано в некоторых из перечисленных выше работ, даже в хорошей институциональной и поведенческой среде изменения в поведении даются с большим трудом. Менять же плохие привычки там, где их разделяет большинство населения и где принятие индивидом более благоприятных норм может грозить ему исключением из этого самого большинства, еще сложнее.