Что общего между Владимиром Тором, одним из лидеров легитимизированных в протестном движении ультранационалистов, и Ольгой Романовой, журналистом и правозащитником? Ничего. Зато нечто общее видят наши правоохранительные органы, преследуя их в длинном ряду оппозиционеров.
Полицейская машина не различает лиц, полутонов и нюансов
Равнодушна к деталям: все то, что относится к протестному движению с минимальным элементом политизации, должно быть раздавлено, и по любым возможным основаниям подвергнуто репрессиям. Возможно, к тому же Тору могут быть вопросы: деятельность ультранационалиста всегда на грани фола. Но обыски-то у него проводят, раскопав какое-то не имеющее отношение к делу «мошенничество». А в случае Романовой притягивают за уши «оскорбление» должностного лица в полицейской форме, которое пускало сигаретный дым в другие лица.
На примере того же Тора легко продемонстрировать логику репрессий. Этот персонаж вполне мог бы легализовывать и «залитовывать» свои взгляды в поле действия администрации президента. С таким мировоззрением и не быть членом Изборского клуба… Значит, что-то не срослось в казенных коридорах. Ошибался вместе с народом. Пришлось занимать другой социальный лифт, столь не похожий на «Кони лифтс» (от собаки Кони), каковым и стало протестное движение. Правда, приняв на себя при этом риски общения с правоохранительной системой…
Собственно, ничего нового в этой репрессивной логике властей, идущих катком по всему протестному движению, не делая различий между полом, возрастом и, главное, политическими взглядами, нет. Советская власть действовала точно так же: для нее в политическом смысле несть ни эллина, ни иудея: клеветал на советский строй — да будь ты «негр преклонных годов», пойдешь по статье.
Точно так же преследовали тогдашних националистов, в том числе русских, перешедших границу разрешенного национализма. А они, кстати, были весьма широки, условная «русская партия» имела своих людей в высших эшелонах власти, свои СМИ — «Наш современник», «Молодую гвардию», «Огонек» и т. д. Так что надо было очень постараться, чтобы загреметь по антисоветским статьям. Но ухитрялись, и еще как.
Точно так же, учитывая меняющуюся оперативную обстановку, характер протеста, корректировали и квазиправовую рамку. Например, опыт мирной демонстрации 5 декабря 1965 года на Пушкинской площади спровоцировал власти на «креатив»: ст.70 УК РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда») не покрывала всех случаев протеста. Поэтому уже в 1966-м появились статьи 190-1 и 190-3: «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй», «Организация или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок». При всей своей относительной «мягкости» они позволяли посадить на длительные сроки лишения свободы. И приняты поправки в УК были не зря: по этим статьям «шли» среди прочих, «семеро смелых», устроивших на Красной площади 25 августа 1968 года демонстрацию против ввода советских войск в Чехословакию. Этот ключевой эпизод истории протестного движения, точнее, всей политической истории России, показывает, что для расшатывания несправедливой системы совершенно не важно количество протестующих, зато имеет значение качество.
Ровно в этой логике строилось репрессивное путинское законодательство лета 2012 года. В том же направлении пойдет и все последующее нормотворчество — в соответствии с новыми вызовами и правовыми коллизиями. То же самое дидактическое и воспитательное, превентивное и запугивающее значение имели резонансные процессы, важные в том числе и с точки зрения оттачивания государственной идеологии — например, процесс Pussy Riot.
Ничто так не говорит о родстве советского и нынешнего режимов, как железные законы применения репрессий и репрессивного нормотворчества. Никто уже не помнит, как это было в 1960-е, а механизм повторяется в нюансах, становится историческим «плагиатом».
И — еще раз —— дело здесь не в идейном или морально-нравственном облике революционеров, а в антиправовом смысле их преследования. Великий адвокат Дина Каминская в своих мемуарах писала о том, как говорила мужу: не хотела бы, чтобы эти прекрасные люди, ее подзащитные с горящими глазами, вдруг пришли к власти в стране. Но проблема в другом: преследовали их несправедливо.
И, кстати, тем, кто надеется именно репрессиями остановить протестное движение, можно напомнить другие слова Каминской — о традиции сопротивления, которая не прерывалась. И, собственно, восстановилась сейчас, даже если нынешние мальчики и девочки и фамилий-то диссидентов не знают — не учат же в школе и институтах, кто настоящие герои России. «Каждый раз, когда слушались политические дела, — писала адвокат, — я видела и тех, кто окружал эту толпу (участников демонстраций солидарности с подсудимыми. — А. К.), — многочисленных «людей в штатском». Они следили за демонстрантами, фотографировали их, устраивали им провокации. Все — в надежде запугать, задушить эту традицию. Казалось, «так нетрудно окружить их во дворе». Но год от года толпа не делалась меньше, и традиция не прерывалась».
Этими методами стабильность не обеспечить. Протестное движение не остановить. Гражданскую активность не закатать в асфальт. Монолог не способствует стабилизации — только диалог. Но его не будет: власть, как писалось в отчетных докладах советских времен, «встала на этот путь и с него не свернет».
Это ошибка. Это опасно для страны. Но и для самой власти тоже.