Еще несколько дней назад, 16 ноября 2015 года президент Владимир Путин и его турецкий коллега Реджеп Тайип Эрдоган встречались «на полях» саммита G-20 в Анталье. Незадолго до этого лидеры двух стран принимали участие в церемониях открытия Европейских игр в Баку и прошедшей реставрацию Соборной мечети в столице России.
Однако после инцидента с российским самолетом, сбитым турецкими военными, Москва и Анкара оказались по разные стороны политического ринга. После распада Советского Союза наши страны не знали такого жесткого расхождения со времен начала первой чеченской антисепаратистской кампании. Вместо возвращения к содержательному разговору, прерванному досрочными парламентскими выборами в Турции, стороны ждет выяснение всех обстоятельств трагедии. И, скорее всего, этот процесс будет сопровождаться не сухими комментариями, а хлесткими заявлениями. Президент России уже назвал инцидент «ударом в спину», нанесенным «пособниками террористов». Намек более чем прозрачный, сделанный на фоне широкой дискуссии о необходимости создания эффективной международной коалиции против «Исламского государства» (ИГ - запрещенная в России организация).
Остроты ситуации добавляет тот факт, что до недавнего времени российско-турецкие отношения рассматривались как пример успешной трансформации противостояния двух евразийских гигантов, исторических конкурентов и геополитических противников в партнерство. И президент России, и глава Турецкой Республики не раз говорили о стратегическом характере двустороннего межгосударственного партнерства. Можно ли считать, что российское вмешательство в конфликт в Сирии не просто спровоцировало острый кризис в отношениях Москвы и Анкары, но и принесло России нового геополитического оппонента?
Сегодня в российском информационном пространстве как грибы после дождя появились комментарии про едва ли не имманентную враждебность Турции интересам России. Вспомнились в этом контексте кампании в Чечне и двойственность Анкары в отношении к активности ИГ. Между тем двусторонняя российско-турецкая динамика никогда не была черно-белой.
Действительно, на территории Турции в ходе первой чеченской кампании (1994-1996) открыто действовали организации северокавказских диаспор, выступавших в поддержку сепаратистов, хотя на официальном уровне Анкара стремилась избегать прямого вовлечения в конфликт в Чечне. Но некоторые высокопоставленные чиновники (такие как министр по связям с тюркскими диаспорами Абдуллхалюк Чей) выражали свое «частное мнение», резко негативное по отношению к российской политике, и даже сравнивали отношение русских к чеченцам с холокостом. Взаимопониманию двух стран препятствовали различные взгляды и на армяно-азербайджанский конфликт, и на войну в Боснии.
Правда, потом многое изменилось в лучшую сторону. Экономические контакты между двумя странами (особенно в сфере энергетики) и отказ от Москвы от кооперации с Рабочей партией Курдистана (признанной в Турции террористической организацией) заставили Анкару существенно скорректировать свои взгляды на внешнеполитический курс Москвы. Что привело в итоге к выгодной «стратегической кооперации» двух исторических противников.
Но на фоне этой «истории успеха» российская дипломатия не смогла вполне уяснить и оценить те качественные изменения внешнеполитических приоритетов, которые произошли в Турции за последние два десятилетия. Между тем Анкара, в особенности после прихода к власти «умеренной исламистской» Партии справедливости и развития, все более активно стала стремиться к изменению своей роли не только в стратегически важных для нее регионах (Ближний Восток, Кавказ, Балканы), но и в мировой политике. Роль «старшего брата Азербайджана» и «младшего брата США в НАТО» перестала ее удовлетворять. «Турецкая дипломатия переживает сейчас один из своих наиболее динамичных периодов» — с таким комментарием осенью 2009 года (накануне подписания цюрихских протоколов с Арменией) выступил известный дипломат Ездем Санберк. Еще более определенно и недвусмысленно о новой роли своей страны заявил экс-спикер национального парламента Мехмет Али Шахин на встрече с руководством непризнанной Турецкой Республики Северного Кипра: «Турция больше не прицепной вагон, а локомотив. Мы уже не та страна, которая была лет 10 назад и даже 5 лет назад». Другой вопрос, были ли под этими выводами серьезный стратегический фундамент и достаточные ресурсы (есть много свидетельств тому, что и с тем и с другим наблюдался дефицит).
Однако такая заявка была сделана.
И в этих своих действиях Анкара менее всего была готова основываться на альтруистских принципах. Отсюда ее жесткие расхождения с США по вопросу об участии в иракской операции и определении перспектив этой страны, не говоря уже о взглядах на «курдский вопрос». Здесь же корни жестких споров с Евросоюзом как по вопросам ускорения приема Турции в его ряды, так и по урегулированию кипрского конфликта (замороженного этнополитического противостояния внутри ЕС). Начав с декларации об «обнулении» проблем с соседями, Анкара, не развязав старые, завязала немало новых узлов в отношениях с Арменией, Сирией, Ираном. Ее отношения с некогда стратегическим союзником Израилем называют сегодня «холодным миром», а по части антиизраильской риторики Реджеп Эрдоган даст фору многим палестинским лидерам. Да и в Болгарии на «мягкую силу» Анкары (которая поддерживает своих соплеменников и единоверцев) смотрят с некоторой опаской.
В этом же контексте нужно рассматривать и противоречия между Россией и Турцией.
По справедливому замечанию российского востоковеда Александра Сотниченко, «в 2011 году Эрдоган сделал ставку на сирийскую оппозицию, очевидно предполагая, что режим Башара Асада вскоре падет, как и египетский Мубарака, тунисский Бен Али или ливийский Муаммара Каддафи». Надежды на быстрые и бескровные перемены не оправдались, но Сирия стала для Анкары чем-то сродни постсоветских республик для Москвы, ближневосточным «ближним зарубежьем». Для России же сирийский кризис с самого начала стал вызовом, поскольку коллапс светской государственности на Ближнем Востоке здесь рассматривали как предварительное условие для джихадистской экспансии к российским границам. И игра на повышение ставок, затеянная турецкими властями далеко не вчера и не сегодня, — это сигнал не только для Москвы (хотя репутационные риски для ближневосточной кампании России сейчас намного выше), но и для НАТО, и других игроков:
«Мы в игре, без нас сирийский пасьянс не сложится, если вы ведете переговоры в формате Россия — Запад, Москва — Тель-Авив, то наш голос тоже должен быть не просто услышан, но и учтен».
«Медовый месяц» в российско-турецких отношениях позади. Но наступившее состояние «холодного мира» не означает автоматически начала «горячего конфликта». Во-первых, такое противостояние создало бы немало военно-политических препятствий для российской кампании на Ближнем Востоке (не только учитывая фактор проливов, но и влияние Анкары в регионе, да и на постсоветском пространстве в частности). Во-вторых, хотя для Турции главным противником является не ИГ, а курды и «алавитский режим» Асада, экспорт джихадизма, гарантированный в случае успеха «Исламского государства» или «Джебхат ан-Нусры», на турецкую территорию, заставит представителей элиты этой страны много раз взвесить все за и против. В противном случае мультипликация рисков внутри страны неизбежна. Не говоря уже о том, что в НАТО далеко не все в большом восторге от амбиций Турции. У того же Парижа сейчас совсем иные резоны и иное отношение к перспективам сотрудничества с Москвой. Вряд ли этот сюжет будет полностью проигнорирован турецкими дипломатами.
И здесь самое время сказать несколько важных слов по поводу будущих перспектив антитеррористической коалиции. Спору нет, борьба с организаторами взрывов и терактов беспроигрышна с точки зрения пиара.
Но в реальной политике стоит понимать, что никакого международно-террористического ООН с представительными делегациями не существует.
И террористы нередко используют тротил и автомат, как друг против друга, так и выполняя некие замыслы «цивилизованных игроков». Террор - это инструмент и метод, а не конечная цель. И сегодня в одной лишь Сирии против Асада сражаются боевики ИГ и «Джебхат ан-Нусры», не забывая при этом, воевать друг с другом. Методы терроризма (то есть политически мотивированного насилия) используют и так называемые «умеренные», и курдские формирования, поддерживаемые Западом, и защитники сирийского президента из движения «Хезболла». Вряд ли Россия или Иран ради желания участвовать в коалиции признают террористами «Хезболлу», Турция - своих сирийских «клиентов», борющихся с Асадом отнюдь не в стиле Махатмы Ганди, а все вместе договорятся о статусе курдских движений. Каждый в этой борьбе решает свои вопросы, продвигает свои интересы. И намного более эффективно (хотя и не столь эффектно) обговорить сферы этих интересов, цели и задачи ключевых игроков, а также договориться о правилах игры. Звучит несколько цинично, но это намного лучше, чем постоянная борьба всех против всех с непонятными перспективами.