Иногда создается ощущение, что Петр Порошенко с Владимиром Путиным враждуют лишь на словах. А на деле большего подражателя российскому президенту, чем его украинский коллега, не найти.
Губернаторство Михаила Саакашвили по сути является таким же троллингом оппонентов, как полпредство Игоря Холманских. Но склонностью к эффектным назначениям эти параллели не исчерпываются. Тем более что стартовые условия, в которых оказались Путин в начале нулевых, а Порошенко – в середине десятых, во многом схожи.
Мятежный Донбасс очень напоминает Чечню конца 1990-х — неслучайно, согласно утечкам в западной прессе, Путин якобы предлагал западным лидерам «чеченский сценарий» умиротворения украинского юго-востока.
А пассаж Порошенко об олигархах, которых «не будет», почти слово в слово повторяет аналогичные путинские заявления 15-летней давности.
Даром что Игорь Коломойский уже перещеголял Бориса Березовского, Владимира Гусинского и Михаила Ходорковского вместе взятых.
Российские олигархи никогда не играли без прикрытия. А владелец «Привата» атакует прозападного президента, не имея сколько-нибудь значимой поддержки ни на Западе, ни на Востоке.
Конечно, Порошенко не выходец из спецслужб и у него нет того силового ресурса, который изначально имелся в распоряжении Путина. Но «силовики», которые помогли российскому лидеру нейтрализовать отдельных, наиболее надоедливых и амбициозных олигархов, фактически заняли их место.
Укрепление вертикали власти свелось не к ее институционализации, а к замене одних вассалов другими, более преданными и подконтрольными. На фоне войны и фактической феодализации это позволяло достаточно быстро «пересобрать» страну. Неслучайно либералы-«институционалисты» в первые годы путинского правления практически безоговорочно поддерживали его курс.
Но у такой вполне эффективной и действенной терапии есть побочные эффекты, которые с годами ощущаются все острее. Борьба с олигархическим беспределом превращается в силовое давление на бизнес. А абсолютизация государства — в противовес «равноудаленным» феодалам — подавляет политическую и экономическую инициативу граждан. И наконец, устойчивость системы зависит исключительно от первого лица как от главного распорядителя ключевых ресурсов и единственного гаранта их неизъятия.
Олигархия появилась и в России, и на Украине как попытка крупных собственников минимизировать свою зависимость от весьма бурных политических процессов. А в идеале – управлять ими. Бизнесу, чьи горизонты планирования длиннее электоральных циклов, нужны гарантии. Когда у государства нет институтов, обеспечивающих эти гарантии (а откуда им было взяться на постсоветском пространстве?), надо покупать само государство. Тем более что подчас так гораздо дешевле и на первый взгляд намного безопаснее. Независимый суд может принять решение совсем не в пользу интересанта. А купленный чиновник такой осечки дать не должен.
Российские банкиры стали олигархами после того, как помогли Борису Ельцину выиграть крайне тяжелые для него президентские выборы 1996 года. На Украине «часом X» стала «оранжевая революция». Ее называли бунтом миллионеров против миллиардеров, но последние все-таки извлекли главный профит из событий 11-летней давности. Хотя бы потому, что сделали правильные (для себя) выводы и перестали скупиться на инвестиции в политику.
Но Майдан-2004 сыграл роковую роль и в судьбе российских институциональных реформ.
Кремль не без оснований воспринял «оранжевую революцию», как недружественный выпад со стороны Запада. Вновь появилась та внешняя угроза, которая требует мобилизации и ручного управления и никак не допускает делегирования полномочий, полноценного разделения властей, политической конкуренции, независимости судебной системы и СМИ. Тем более что эти признаки отличают демократии того самого Запада, краткий период дружбы с которым завершился в 2004-м.
С тех пор на Украине укреплялся олигархат, в России – вертикаль власти. Но, по сути, несмотря на различие избранных моделей и подходов, — с одним результатом для устойчивости и предсказуемости системы.
Понятно, что перманентные олигархические войны сделали ее украинскую «модификацию» более хрупкой. Но наличие у России лидера, чья воля только и позволила навести в стране порядок и равноудалить олигархов, из сильной стороны рискует стать слабой, как только возникнет вопрос о транзите власти.
Собственно, несистемное поведение некоторых пропутинских игроков вроде Рамзана Кадырова — довольно неприятный сигнал для тех, кто рассчитывает, что передача «ядерного чемоданчика» пройдет без эксцессов. Или в крайнем случае не более болезненно, чем в 2008-м.
Весьма показательно в этом плане, что Алексей Кудрин говорит о четвертом путинском президентском сроке как о «достаточно очевидном». Иными словами, либералы из окружения главы государства, несмотря на имеющиеся разногласия, явно не заинтересованы в его скором уходе из Кремля.
Но самое парадоксальное, что Путин остается едва ли не единственной «точкой сборки» не только для российской, но и для украинской элиты. Ситуация «ни мира, ни войны», в которой оказался Донбасс, в значительной степени обусловлена нежеланием Москвы как отпустить Украину, так и оказаться вовлеченной в полномасштабный вооруженный конфликт с непредсказуемыми внешне- и внутриполитическими последствиями.
Зато Порошенко наличие такой постоянной, но до конца не реализованной угрозы позволяет объединить вокруг себя нацию и, используя путинское же «ноу-хау» начала нулевых, покончить с наиболее строптивыми олигархами.
Как и в России, не создавая институциональных антиолигархических механизмов.
Коломойский вполне сознательно берет президента «на слабо», провоцирует на жесткие действия, сопоставимые с теми, которые его российский коллега применил в отношении Ходорковского. И в случае если атака Порошенко на хозяина «Привата» и его «коллег по цеху» увенчается успехом, он быстрее, чем любой «полевой командир» Донбасса, превратит Украину в аналог «путинской России». Причем ее стабильность, как и стабильность «прототипа», целиком и полностью будет зависеть от одного и того же человека.