7 июля 2014 года ушел из жизни Эдуард Шеварднадзе. О таких персонажах трудно писать объективно и беспристрастно. Трудно ожидать политически корректных и толерантных оценок от людей, вовлеченных в процессы, которые либо олицетворял покойный, либо лично возглавлял, либо просто не мог их предотвратить. Тем паче «белый лис» оказался одним из ключевых персонажей распада государства, не завершенного с подписанием Беловежских соглашений. Напротив, корректировка итогов этого процесса продолжается по сегодняшний день, свидетельством чему не утихающий украинский конфликт.
Свою долгую жизнь Шеварднадзе прожил в нескольких политических ипостасях.
Солдат партии, который в начале 1970-х во многом предвосхитил на республиканском уровне будущий андроповский миф о сильной руке и грозе «цеховиков и спекулянтов, наживающихся на тяготах народа». Изворотливый и практичный «национал-коммунист», готовый на определенные жертвы ради защиты национальных ценностей. Эту роль он блестяще исполнил во время апрельских событий 1978 года, когда тбилисские студенты выступили за закрепление в конституции республики государственного статуса грузинского языка (Верховный Совет Грузии и партийный аппарат республики тогда поддержали «молодежную инициативу»). Один из «крестных отцов» «нового политического мышления» и соратник Михаила Горбачева, получивший немалые дивиденды на Западе. Они очень пригодились впоследствии, когда в первой половине 1992 года независимость Грузии была ускоренно признана мировым сообществом без всяких попыток увязать этот шаг с урегулированием конфликтов в Южной Осетии, Абхазии и Мингрелии, где в 1991-1993 годах вспыхивала время от времени гражданская война.
Наконец, де-факто создатель постсоветской Грузии.
В этом тезисе нет фактической ошибки, хотя Шеварднадзе формально считается вторым президентом страны. Просто краткосрочное пребывание на высшем посту Звиада Гамсахурдиа трудно назвать созданием государства. Скорее это было бегство от СССР без понимания конечной цели такого движения.
Шеварднадзе — человек, выступавший в разное время миротворцем и агрессором.
Можно вспомнить его роль в разрешении грузино-абхазских противоречий в 1977-1978 годов и выступление на XI пленуме ЦК Компартии Грузии (июнь 1978 года) против «перегибов» грузинских коммунистов в Абхазии. И в то же время не одно поколение абхазов (потерявших в ходе 14 месяцев военного противоборства 3000 человек из 93 000 довоенного населения) будет помнить, кто именно принимал решение о вводе войск Госсовета Грузии, чтобы благодаря маленькой победоносной войне ликвидировать дефицит собственной легитимности и национальный раскол на «звиадистов» и сторонников бывшего первого секретаря республиканского ЦК.
Впрочем, незадолго до катастрофического по своим последствиям абхазского решения именно Шеварднадзе решился на подписание Дагомысских соглашений по Южной Осетии, обеспечивших 12 лет относительного мира в этой «горячей точке». До того момента, как его политический ученик и впоследствии ниспровергатель Михаил Саакашвили (за свой неудачный выбор «белый лис» даже будет публично каяться) не решится на активизацию силового «собирания грузинских земель» с вполне предсказуемым трагическим результатом.
Но как один человек вместил в себя столько противоречий?
Ответ на этот вопрос легче искать, если отказаться от стереотипного восприятия лидеров масштаба Шеварднадзе. Грузинский лидер был одним из представителей когорты «национал-коммунистов», пришедших делать карьеру на волне эволюции советского режима от жесткого сталинского к мягкому хрущевско-брежневскому формату. После распада СССР многие из этой когорты критиковали Россию не меньше, а непублично противостояли политике Москвы в чем-то и более жестко (будь то Гейдар Алиев, Альгирдас Бразаускас или Леонид Кравчук). Но Шеварднадзе остался для многих знаковой фигурой из горбачевской команды. Его курс как лидера Грузии складывался под влиянием процессов, запущенных задолго до «перестройки».
Когда со смертью Сталина железная хватка центра ослабла, на Кавказе поверхностная демократизация общественной жизни совпала с ростом коррупции и этнического фаворитизма. Никакие реальные альтернативы социальной организации за годы Большого террора сформироваться не успели. Начал формироваться «гремучий союз» между представителями партийной и хозяйственной номенклатуры, националистическими диссидентами (права человека для них всегда были ниже коллективных прав «своего» этноса) и дельцами теневого бизнеса. Послесталинские партийные вожди на Кавказе были бóльшими оппортунистами, чем их предшественники. Понимая силу националистического дискурса, они не стремились подавить его полностью, а пытались найти средство для укрепления своей легитимности. Объективно «национал-коммунисты» выступали сдерживающим фактором и для репрессий центра против диссидентов-националистов.
Партийные чиновники не могли позволить себе вслух говорить о том, что предлагали «антисоветчики».
В случае с Грузией — об обеспечении грузинского доминирования в Абхазии. Как только единое государство под давлением внутренних и внешних проблем прекратило существовать, «национал-коммунисты» конвертировали свой «пролетарский интернационализм» в буржуазное державотворчество. И здесь уже ностальгия по комсомольско-партийной работе уступила место прагматическим (вплоть до цинизма) расчетам, при которых бывший солдат партии заговорил о том, что «Грузия постучится в НАТО», а вековечной ее мечтой является европейская интеграция, а не солнце, встающее вопреки законам географии с севера.
Проблема, впрочем, была в том, что смена риторики, кумиров и геополитической ориентации не может автоматически превратить человека из номенклатурного руководителя в политика нового типа.
И многие советские методы решения сложных проблем с их пафосом «если враг не сдается, то…» были взяты на вооружение строителями новых наций и государств.
С известными итогами. Когда-то на закате Советского Союза и Югославии польский публицист и мыслитель Адам Михник пророчески произнес слова о национализме как «последней фазе коммунизма». Эдуард Шеварднадзе встал во главе Грузии и прожил остаток своей политической жизни в состоянии этого трагического перехода. Иногда направляя его, а иногда пытаясь сдерживать. Осознание этой трагедии, ее противоречий и извлечение уроков на будущее сегодня намного важнее для всех живущих в постсоветских реалиях, чем ритуальные проклятия в адрес «белого лиса».