Террористический акт в американском Бостоне, к организации которого оказались причастны этнические чеченцы, резко актуализировал для США проблемы Северного Кавказа. В какой степени этот регион волнует Вашингтон? Что нового на этом направлении открыла трагедия во время бостонского марафона? И какие уроки было бы полезно извлечь российским политикам?
Здесь следует обозначить два принципиально важных тезиса. Во-первых, Северный Кавказ рассматривается как часть более широких внешнеполитических задач Вашингтона. Будь то отношения с Россией, борьба с международным терроризмом, права человека. Во-вторых, необходимо разделять подходы администрации, Госдепартамента, разведывательного сообщества с одной стороны и позиции Конгресса, общественного мнения, экспертные оценки — с другой. Нравится нам это или нет, но в Штатах нет монополии на интерпретацию внешней политики страны, а позиция гражданского общества (даже если они не вполне адекватны и односторонни по отношению к России) влияет на принятие практических решений. Или, наоборот, на их откладывание и непринятие.
Кто чаще всего из представителей Америки становится в России объектом жесткой критики? Конечно же, представители Госдепа и структур американской национальной безопасности, а в более широком контексте — государственный истеблишмент. Между тем государственная политика США по отношению к действиям России на Северном Кавказе за редкими исключениями была либо нейтральной, либо благожелательной. Сразу оговорюсь, официальный Вашингтон был, есть и будет далек от альтруистических соображений. Все его действия — результат прагматической мотивации. В начале 1990-х годов, полагая, что главная проблема для России — это преодоление советского коммунизма и недопущение реванша «красных», США закрывали глаза на многие действия Кремля в отношении Чечни.
Можно вспомнить, как президент Билл Клинтон сравнивал сецессию южных штатов США в 1860-е гг. и чеченский сепаратизм.
К этому же ряду можно отнести и неслыханный либерализм американской администрации относительно выполнения норм договора об обычных вооружениях (ДОВСЕ-1990) на Северном Кавказе. Ситуация существенно изменилась в 1999 году во время второй чеченской кампании. И вызвано это было внешними по отношению к Северному Кавказу факторами. Жесткие расхождения между Россией и США на Балканах вызвали в Вашингтоне горячее стремление раскритиковать Москву за «непропорциональное использование силы» в Чечне.
Трагедия «9/11» многое изменила в подходах США. Сыграли свою роль и теракт в Беслане, показавший истинное лицо северокавказских «борцов за свободу», и общая трансформация националистического движения в исламистское. Некой точкой невозврата стало заявление Доку Умарова о превращении «Чеченской Республики Ичкерия» в исламистский надэтнический проект «Эмират Кавказ». Кстати говоря, в 2010 и в 2011 годах Госдеп включил сначала самого «эмира», а потом его террористическую сеть в «черные списки» тех, кто представляет угрозу для безопасности США. В этом же контексте можно упомянуть и предупреждения со стороны директора национальной разведки США Джеймса Клэппера Михаилу Саакашвили о нежелательности использования Тбилиси «северокавказской карты» и «втягивания некоторых этнических групп» в геополитические игры в регионе.
Однако позиция исполнительной власти и «силовиков» — лишь часть картины.
Уже в Конгрессе российская политика на Северном Кавказе не встречала такого конструктивного понимания. И пока что нет предпосылок к тому, что ситуация изменится. Конгрессмены зависят от позиции избирателей, которые вовсе не склонны к глубокой рефлексии относительно действий Москвы. Они укладываются (не без помощи прессы, этнических лоббистов и раскрученных аналитиков) в прокрустово ложе стереотипов «холодной войны»: «Россия — мини-СССР, возглавляемый бывшим офицером КГБ, которые бывшими не бывают». Поэтому здесь на первом месте такие сюжеты, как несоблюдение прав человека и упомянутое выше «диспропорциональное насилие» государства. Если посещать многочисленные слушания в высшем представительном органе власти США и не знать при этом деталей и нюансов северокавказской ситуации, легко можно прийти к выводу, что демиургом всей нестабильности в регионе является российская власть и только она. Терроризм рассматривается лишь как ответ на репрессивную российскую политику.
Было бы значительным упрощенчеством мазать американские СМИ, гражданское или экспертное сообщество одной краской. Тут цветут «сто цветов», однако не видеть доминирующего тренда нельзя. К Москве нет особого доверия. Стоит заметить, что российские государственные каналы, тиражируя примитивнейший антиамериканизм, очень помогают укреплению «ястребов» в Америки. Но как бы то ни было, даже в текстах известных политологов, признающих террористическую угрозу реальной, присутствует неизбывное стремление хотя бы парой предложений показать неправильность российской политики.
И бостонская история не стала здесь исключением. Так, известный профессор Джорджтаунского университета Чарльз Кинг призывает не концентрировать внимание на этнических корнях братьев Царнаевых, как в свое время это не делали применительно к ирландским и шотландским корням Тимоти Маквея, казенного в 2001 году за организацию теракта в Оклахома-Сити. На первый взгляд, безупречный довод. Однако в материалах по делу Маквея не встречалось упоминаний о его борьбе за шотландскую независимость или освобождение Северной Ирландии от британского господства. Его пафос был обращен на «тираническое правительство США».
Братья Царнаевы же недвусмысленно указывали в своих личных аккаунтах среди интересов «Чечню и все, что связано с ней», а также размещали материалы северокавказских джихадистов.
Если же говорить о многочисленных блогах и постах в социальных сетях, то здесь еще большее пространство для демонстрации фобий и страхов в отношении России. В пятницу, 19 апреля известный политический аналитик и консультант Ян Бреммер написал на своей странице в Facebook: «Путин сегодня вечером звонил Обаме. Попытка использовать события в Бостоне для легитимации российской войны в Чечне». И это притом что военные действия в республике завершились в 2002 году, а по количеству терактов она уже не первый год уступает Дагестану и Ингушетии. То есть снова схема вместо фактов. Более того, имея за спиной не один год участия в конференциях или круглых столах в ведущих американских вузах, не могу не отметить, что теоретические рассуждения о «геополитике», «ресоветизации» и «стратегии Путина» нередко вытесняют содержательное обсуждение проблем. Будь то теракт в Бостоне или терроризм в Дагестане или Чечне.
Вот и в апреле 2013 года практически ни один журналист из США не вспомнил о попытке взрыва выходцем из Чечни датской газеты, напечатавшей карикатуры на пророка Мухаммеда в 2010 году, или о многочисленных инцидентах с северокавказскими эмигрантами в Европе. Даже ближайшая параллель — подготовка теракта в Нью-Йорке американцем пакистанского происхождения Фейзалом Шахзадом в том же 2010 году — почти не была замечена. Именно потому что тогда придется отказаться от привычной русской детерминанты и двухцветной картинки, где на первом плане «имперские устремления» и «постимперские синдромы».
Общественное мнение в США намного сложнее расстается со схемами, чем практикующие дипломаты, разведчики и силовики. Поэтому российским политикам и экспертам следует сделать преимущественный акцент на этом сегменте американской политической жизни, понимая серьезную зависимость американской администрации от общества, как бы кто к этому ни относился.
Спору нет, такая работа потребует не столько серьезных финансовых средств, сколько качественного интеллектуального обеспечения.
Американское общество — общество информационное. И если про общность террористической угрозы для США, Европы и России нет источников и материалов на английском языке, то угрозы как бы и нет. Только решив задачу по выстраиванию конструктивных отношений с Конгрессом, а также американским «третьим сектором», Москва сможет добиться серьезных подвижек в деле кооперации по борьбе с терроризмом. Как внутренним, так и внешним.