Некоторые читатели журнала считают, что не надо завидовать персонажам списка Forbes. Это достойная моральная позиция, но до недавнего времени она не подкреплялась рациональным расчетом. Но времена меняются, и у многих появляется новое понимание текущих процессов…
Общим местом современного экономического анализа становится теория прекращения экономического роста (см. Robert I. Gordon. Is U. S. Economic growth over? Faltering innovation confronts the six headwings. National Bureau of Economic research. August 2012, Working paper 18315). Человечество исчерпало возможности вовлечения в рыночный оборот дополнительных человеческих ресурсов как на стороне производства, так и на стороне потребления, а технологические инновации уже не революционны и сводятся в основном к улучшению качества развлекательного контента. При этом следует особо заметить, что в истории человечества периоды практического отсутствия экономического роста на порядок более продолжительны, чем периоды длительного роста. Собственно говоря, экономический рост в том виде, каким мы (все еще) его наблюдаем, — это последние 300–350 лет из трехтысячелетней истории человечества.
Естественно, возникает вопрос: «А как же Китай?» Действительно, пока что китайская экономика растет (хотя темпы и снижаются), но в рамках теории конца экономического роста это означает лишь восстановление традиционного места Китая в мире. В течение тысячелетий Китай производил примерно 50% мирового ВВП — и сейчас, после некоторого перерыва, восстанавливает свою долю в мировой экономике.
Остались ли еще резервы роста мировой экономики? Скорее всего, да, например в Африке, но эти резервы уже не выглядят предпосылкой качественного скачка.
Итак, экономический рост сходит на нет.
И на фоне неувеличивающегося пирога вновь трендом становится обсуждать дифференциацию по доходам (см. T. Piketty. Le Capital au XXIe siecle. Seuil, 2013, но можно сразу вспомнить и В. И. Ленина), указывая на то, что убавить бы надо этой дифференциации.
Конечно, вряд ли возможно в полной мере возвращение общества, как минимум европейского и американского, к состоянию XVII века и закрепление сложившейся социальной стратификации на исторически продолжительное время. Но и сохранение некоторой социальной мобильности возможно в условиях нулевого роста в основном в связи с физическим выбытием высших классов общества. То есть возникает необходимость как минимум суженного воспроизводства членов пресловутого «1%».
Не то в Российской Федерации. Изменения социальной структуры начинают после некоторого периода стабилизации ускоряться вновь. Пока что они идут в общем тренде с мировыми процессами, однако темпы, скорее всего, будут выше — хотя бы потому, что нулевой экономический рост в мировой экономике означает отрицательный рост экономики российской, и хорошо бы еще удерживать этот спад в пределах «минус 3% годовых в среднем за 10 лет».
В рамках отрицательной в целом стратегической перспективы российская социально-экономическая система переживает локальный кризис, порожденный российско-украинской войной (локальный в том смысле, что десяти лет он, скорее всего, не продлится). Запас прочности, созданный в предыдущий период, достаточен для того, чтобы российское общество не сорвалось в штопор неконтролируемого кризиса, но недостаточен для того, чтобы обеспечить хотя бы аналог брежневского застоя.
Экономический спад очевиден, его социально-политические последствия также будут значительными.
Другое дело, что все эти политико-экономические расчеты могут быть скорректированы в том случае, если военные действия на Украине перерастут в полномасштабное столкновение общевойскового формата. Вероятность этого достаточно велика и должна включаться в оценку краткосрочных финансовых рисков, в том числе персональных. Пока что вероятность ядерного противостояния, аналогичного карибскому кризису 1962 года, представляется невысокой, но и это не стоит сбрасывать со счетов при оценке рисков в трех-пятилетнем горизонте.
Также не стоит упускать из рассмотрения при оценке финансовых рисков перспектив внутренней дестабилизации в Центральной Азии (особенно в Казахстане и Узбекистане) и связанных с этим шансов на воспроизведение «украинского формата специальных операций» уже и на этом театре действий.
Собственно, выводы из вышеуказанного незамысловаты: персонажам глобального списка Forbes вообще придется непросто в предстоящие три-пять лет, а тем из них, кто входит в российский список, будет особенно нелегко. Но собственно в российской истории такие виражи случаются не в первый раз — вспомнить хотя бы список делегатов XV съезда ВКП(б), вполне себе «форбсов» того времени.