В Старом Свете есть две страны, которые ведут бесконечные споры о том, принадлежат ли они к Европе, — Россия и Турция. После окончания холодной войны «Европа», казалось, превратилась из историко-культурного в нормативно-правовое понятие, став синонимом Европейского Союза. Соответствие того или иного государства критериям членства в ЕС по факту стало восприниматься как мерило «европейскости». И здесь между Россией и Турцией всегда была принципиальная разница.
В отличие от Москвы, которая о вхождении в Евросоюз задумывалась разве что на самом раннем этапе демократической эйфории, Анкара поставила эту цель давно. Вся идеология кемалистской Турции, созданной в 1923 году на обломках Османской империи, строилась на отказе от прошлого и прорыве в западное сообщество. Отсюда насильственная модернизация, включая переодевание в европейское платье, национализм вместо имперской полиэтнической модели, жесткое отделение религии от государства. Вхождение в европейские институты — сначала НАТО, а потом и ЕЭС — представлялось естественным. Но если двери Североатлантического альянса открылись благодаря противостоянию СССР, то евроинтеграция затянулась. С тех пор как в 1963 году Турции дали надежду, предоставив ей статус «ассоциированного члена», прошло почти полвека.
До конца ХХ столетия вопросов о причинах заминки не было: в Турции армия бесцеремонно вмешивалась в политику, а курдов ущемляли в правах. Ситуация начала меняться с 2002 года, когда к власти пришла умеренно исламская Партия справедливости и развития во главе с Реджепом Тайипом Эрдоганом. Правительство решительно приступило к реформам по европейскому образцу, укрепило демократические институты. Однако чем более демократическим становится государство, тем больше размывается его светский характер, гарантом чего всегда выступали военные. Политическая идентичность Турции как мусульманской страны постепенно выходит на передний план. И вся дискуссия из нормативного вдруг возвращается в культурно-историческое пространство. Старый Свет не готов принять крупную мусульманскую державу именно по причине религиозных отличий, хотя сказать об этом вслух никто не решится.
Растущее отторжение иммигрантов-мусульман проявляется на выборах в разных странах, включая суперлиберальные и толерантные Нидерланды и Данию. Ураган глобализации потрясает традиционные основы, растерянные люди ищут, за что зацепиться, чтобы сохранить самобытность. В начале XXI столетия против гипотетического членства Анкары в ЕС больше всех возражает Вена. Память об осаде турками-османами в 1653 году жива до сих пор. Нации склонны и в эпоху постмодерна искать опору в собственной истории. Для Европы это очень опасно, потому что весь эксперимент под названием «европейская интеграция» был основан на попытке уйти от привычной системы взаимоотношений, которая веками генерировала войны.
Хотя отрицание прежнего «османизма» лежало в основе Турецкой Республики Ататюрка, Анкара, очевидно убедившись, что в единой Европе ее не ждут, а судьба НАТО не проясняется, быстро прокладывает путь к роли, которую когда-то играла Османская империя. То есть самостоятельной региональной силы, интересы которой распространяются от Балкан и Южного Кавказа до Ближнего Востока и Центральной Азии. А это значит, что Турция перестает быть частью собирательного «Запада», последствия чего пока трудно оценить.
А что же Россия? Ей не нужно доказывать принадлежность к европейской культуре. Зато Москва никогда не была готова на интеграцию, которая подразумевала бы подчинение, продолжала видеть себя как центр, а не объект интеграции. Распад Османской империи в начале XX века не оставил Турции выбора, кроме как волевым усилием превратиться в национальное государство. Россия же, даже пережив коллапс 1991 года, не перестала быть многонациональным образованием с имперским сознанием. Сегодня положение дел на постсоветском пространстве, вновь оказавшемся «бесхозным» по мере нарастания затруднений ведущих мировых игроков, толкает Москву к вовлечению в невеселые дела бывшей периферии.
Стартовав с разных позиций, Турция и Россия прибыли к одному промежуточному финишу — попытке восстановить или укрепить свой великодержавный статус. Разница в том, что Анкара, предприняв реальные усилия по обновлению страны, находится на подъеме, а Москва, скорее, никак не преодолеет комплекс недавнего поражения, что не способствует рациональной оценке потенциала.
Автор — главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»