День ото дня растет вал инициатив, связанных с регулированием системы производства, хранения и передачи знания. Давно не было таких скандальных заявлений и далеко идущих, пугающих планов. За науку и образование, что называется, взялись — тут и разговоры о реформе РАН, и новые формы финансирования, и попытки ввести четкие оценки результативности.
Но некоторые действия вызывают сомнение уже и в том, что хотели как лучше, а при таких манерах руководства получится и вовсе как никогда.
Казалось бы, все требует обновления научной сферы. Постнеклассическая наука, с ее ориентацией на потребности экономики, вступает в паритетные отношения с обществом. Перестав быть священной коровой, она объясняет людям, что и зачем ученые делают, каков в этом смысл и как велики риски. Тем более что стоимость исследований растет, а иногда даже неподъемна для отдельных стран и требует мировой складчины, как в случае с Большим адронным коллайдером.
Новая открытость обществу касается и форм организации науки — институций, исследовательских структур, приложения результатов. Тем более это важно для нынешней российской модели, которую в силу инерции правильнее считать постсоветской. Наша наука понесла потери как в ресурсном обеспечении, так и в статусе, в символическом и моральном капитале, в репутации, не говоря об ураганной утечке кадров, как внешней (за границу), так и внутренней (в политику, бизнес, сервисы и бытовой дауншифтинг). Даже рост финансирования не всегда эффективен, поскольку в научную сферу индуцируются способы освоения бюджетов, характерные для всероссийского распила в целом. Было бы странно, если бы здесь все хранили невинность, «щелкая клювами» на фоне общего бюджетного разврата.
Отсюда долларовые миллионеры-администраторы в прикладной науке при нищих исполнителях и нулевой отдаче.
Вместе с тем академическая среда сама слишком инерционна в плане адаптации к новым условиям. Это тоже провоцирует и отчасти оправдывает внешнее вмешательство. Казалось бы...
Однако паритетные взаимоотношения науки с обществом не означают, что в данной формуле допустима простая замена «общества» на «государство». Это у нас любой чиновник средней руки и средних мозгов может вещать от имени интересов народа, страны, человечества, а попутно и самой науки. Но постнеклассическая модель реализуется не через власть как таковую, а через институты гражданского общества; если же их нет или мало и их подменяет самоуверенное администрирование, то лучше пусть эта корова останется священной, чем ее вовсе изведут «внешним управлением».
Сомнителен и выбор момента. Если бы это государство сейчас эволюционировало в сторону большей свободы и инициативы, которая во всяком творчестве, в том числе в научном, важнее чем в бизнесе... Но ситуация иная. Лет десять назад еще звучали слова о «стратегии дерегулирования». Сейчас вектор прямо противоположный: тотальный зажим и разгул «дисциплинарных техник». Попытки удержать если не полный контроль, то хотя бы контрольный пакет в политике находят продолжение в эпидемии бесцеремонного вмешательства во все подряд. Других, расковывающих инициатив нет (хотя бы для виду), но вяжущих и репрессивных — в избытке.
Не хватает казачьих рейдов на конференции по молекулярной генетике или философии постмодерна.
Нет никаких оснований считать новые попытки зарегулировать науку чем-то, что не является частью всепроникающей реакционной схемы. Одна только деталь: инстанции, отвечающие за науку, могут триумфально отчитаться в том, что за последние годы массив бумажной отчетности в научных учреждениях увеличился в разы, если не на порядки. Это неубиенный индикатор. Далее можно рассказывать что угодно: про эффективность исследований, которую именно так хотят повысить, про качество руководства, все инновации которого сливаются в этот бумажный поток. Например, был один отчет, годовой; потом их стало два; а теперь ввели еще один, в конце третьего квартала... как раз после лета и отпусков. Если в бизнесе контроль и надзор используют для подавления конкурентов, то здесь аналогичные проверки уже пытаются применять для рейдерского перехвата ресурсов, включая здания и территории.
Есть правовой принцип: граждане могут делать все, что не запрещено законом. Менее известно продолжение: чиновник, наоборот, имеет право только на то, что ему законом прямо предписано; все остальное — незаконная самодеятельность. У нас этот принцип вывернут наизнанку: людей по закону и без ограничивают едва ли не во всем (например, в политике), тогда как чиновник спокойно позволяет себе не только не предписанное, но и прямо запрещенное.
А пока так, лучше что-либо серьезное даже не начинать. Чем меньше административной активности, тем больше шансов хоть что-то сохранить к концу удушливого безвременья.
Есть способ определить меру допустимых на данный момент изменений: сделать аудит эффективности общим для науки и власти — встречным и симметричным. Обществу и государству крайне важно знать не только, что делать с наукой, образованием и культурой, но и то, в каком состоянии находится инструментарий такого рода реформ — политическая и административная система. Ведь если этот инструментарий в негодном состоянии, результатом будет только вред независимо от объявленных мотивов.
Настаивая на переменах, власть запускает широкозахватные программы определения результативности исследований, пытаются ранжировать отрасли знания, институты, ученых. Встречный план предполагает аналогичную оценку, но уже эффективности самой власти.
Можно начать с интегральной оценки — с эффективности правительства (в широком смысле) в целом. Такая оценка вряд ли может быть положительной или хотя бы удовлетворительной. Научное сообщество могло бы предложить систему индикаторов, позволяющую эту оценку формализовать.
Далее имеет смысл сравнить качество управления и самого человеческого материала в системе управления наукой, образованием и культурой с аналогичными сегментами власти, например с финансово-экономическим блоком. Там явно сосредоточены не самые слабые кадры — и как эксперты, и как администраторы — и при этом результаты, мягко говоря, удручающие (такова оценка этой работы со стороны бизнеса и внешних экспертов — в разных международных рейтингах). Если таково качество институтов в экономике, то почему новая институциональная среда в науке окажется лучше нынешней?
Если провести аналогичную оценку качества управления и среды со стороны профессионального сообщества в сфере науки, культуры и образования, результат окажется не менее скандальным. Сейчас планируют реформу науки и ее приложений инстанции, показавшие всю свою небывалую «эффективность» в Сколково, Роснано, в особых экономических зонах, на «посевных» и в «инкубаторах». Все это тоже можно формализовать в целом, начиная с анализа бюджетов и репрезентативного экспертного опроса и заканчивая коллекциями ляпов, показывающих уровень подготовки и качество мозгов.
Сейчас этих специалистов спасает только то, что они как хотят оценивают всех, а им публично почти не оппонируют.
Уже одно то, каким образом пытаются ввести в оценку результативности исследований формализованные библиометрические методы (статистику публикаций, индексы цитирования, импакт-факторы и пр.), показывает, что некоторая нахватанность здесь явно превалирует над систематическим образованием и знакомством с реальностью. Люди даже не слышали об отличиях гуманитарного знания от точных и естественных наук, не знают, что гуманитаристика живет не статьями, а книгами, что целые отрасли знания и публикациионые форматы никогда по определению не попадут в Web of Science или в Scopus.
Тогда тем более важно предъявить власти встречный план ОРВ (оценки результата воздействия), но уже не только по отдельным актам и персонажам, а и по системе в целом. Проект можно назвать «Зеркало»: мониторинг на мониторинг. И не в качестве мести, а для дела.
Известно, что в методисты в образовании обычно идут люди, которые сами учить детей не могут, но готовы учить учителей этому непростому делу. Странно, когда наукой руководят люди, всерьез не проявившие себя в руководстве чем-либо научным, когда эффективность вузов определяют специалисты, даже интуитивно не понимающие, что такое, например, РГГУ или МАРХИ, когда культурой командует поросль, с культурой вовсе никак не связанная — ни до этого, ни сейчас, ни, видимо, впредь. В идеале здесь необходима ротация лучших и наиболее авторитетных кадров из самой науки, из образования и культуры. Но для начала необходима ревизия не отечественной науки, учреждений образования и культуры, а профессиональной квалификации тех, кто эту оценку проводит. В наших условиях можно бы даже поменять местами защиты диссертаций и квалификационные экзамены: люди не из науки, а из политики и системы управления вполне могут сдавать кандидатские минимумы уже после защиты, но публично. Помимо административной и политической пользы это был бы аттракцион при полных залах.
В особых случаях это могла бы быть и прямая телетрансляция — рейтинг сдачи минимума по специальности Жириновским или Зюгановым был бы зашкаливающим.
И наконец, главное. Сейчас наукой пытаются управлять сверху вниз, директивно, почти без обратной связи и без прямой ответственности за результат, даже за качество проектов. Но это же дает плохую отдачу и в саму науку. Когда с ней так обращаются, уходит профессиональное достоинство, понятие репутации и этики, цеховой чести. Бурматовы, астаховы и мединские становятся привычным вывихом, и уже завтра они и им подобные решат проблему плагиата автоматическими синонимайзерами. Липовые дипломы и диссертации — это проблема не столько ВАКа или Миннауки (здесь все просто, вплоть до уголовного преследования), сколько самого научного сообщества, которое, конечно же, все «знает и понимает». И терпит проходимцев в своей среде — в том числе и потому, что их слишком много вовне, близко и наверху, в том числе на самом.
Если рыба гниет с головы, глупо чистить ее с хвоста — только заразу разносить.