Молчаливое меньшинство: что стоит за просьбами миллиардеров о помощи
Как и 10 лет назад, в российском бизнесе формируется пул «бедных» миллиардеров — предпринимателей, которым срочно потребовалась поддержка государства. Этот пул отличается особенностями группового поведения — суетливым лоббизмом, ревностным наблюдением за действиями соседей и характерной информационной политикой, суть которой состоит в подаче двух противоречивых сигналов: все плохо («нужны деньги»), но перспективы отличные («мы все вернем»).
При этом, в отличие от кризиса 2008-2009 годов, бизнесмены хотят не столько прямых вливаний со стороны государства, сколько создания льготных условий на рынке, например, роста закупок со стороны госкомпаний или преференций по кредитованию со стороны госбанков. Преимущество нового формата состоит в том, что прямая долговая нагрузка для бизнеса не возрастает, структура владения не меняется, а у правительства появляется большее пространство для маневра в отношении инструментов поддержки. Такие решения перекладывают на внутреннего потребителя те потери, которые возникают у санкционных компаний на внешнем контуре.
Уже заметна особая изобретательность на уровне идей. Предложение Виктора Вексельберга ограничить продажи продукции под брендами Evian и Perrier, чтобы нарастить объемы продаж питьевой воды «Байкал», говорит и о принципиальной рачительности бизнесмена (доходность этого бизнеса невысока, «Байкал» Вексельберга занимает крайне невысокую долю на рынке), и о готовности нелинейных ответов. Ведь инициатива главы «Реновы» нацелена против европейских производителей, которые не имеют отношения к санкционной политике США. Хотя стратегическое мышление как раз и состоит в том, чтобы учесть даже косвенные факторы и извлечь максимальные возможности из ситуации.
Пока в очереди за господдержкой заметны трое — Олег Дерипаска, Виктор Вексельберг и Алексей Мордашов. Впрочем, это не тот случай, где первые на ступенях магазина окажутся первыми перед кассиром. Возможно, когда двери откроются, в помещении уже будет вальяжно прохаживаться условный Борис Ротенберг или Сергей Чемезов. Однако нынешняя волатильность учит предпринимателей действовать внутри сложных вероятностных моделей и пробовать веер всех возможностей одновременно.
О проблемах Дерипаски и Вексельберга известно достаточно хорошо — UC Rusal, в котором оба являются крупными акционерами, оказался фактически отрезан от основных внешних рынков — товарных и финансовых. Кроме того, Вексельберг вынужден был отказаться от контроля в швейцарской Sulzer, выпускающей промышленное оборудование. У Алексея Мордашова возникли сложности с ликвидностью в принадлежащих ему «Силовых машинах», оказавшихся под санкциями из-за крымских контрактов. Все трое стоически, без публичных возражений несут потери, прямо или косвенно связанные с действиями государства. Является ли это свидетельством глубокого патриотизма, присущего этим предпринимателям, решимости, подобно купцам 1812 года, бросить свои ценности на алтарь Отечества? С большей вероятностью их позиции указывают на тот странный симбиоз, сложившийся в отношениях бизнеса и власти: готовность принять любую судьбу, но при этом отойти в сторонку и попробовать договориться.
В этой истории интересны не только стратегии зашиты, которые выбирают предприниматели, но и сопутствующие факторы — трансформация их собственного образа и общественная реакция на эти трансформации. Солидные бизнесмены оказались за рубежом в довольно унизительном положении мужчин для показательной порки. По иронии судьбы самая сложная ситуация возникла у структур, встроенных в глобальные цепочки. Если раньше покупка активов за рубежом или размещения на зарубежных фондовых площадках казались страховкой от внутренних рисков, то теперь страшно уже везде: пострадать с равной возможностью можно и за государство и от государства. Как следствие, происходит расщепление имиджей. Условный Вексельберг внутри страны и Вексельберг за ее пределами — это два разных Вексельберга, по-разному воспринимаемых местными элитами.
Российский бизнес не продемонстрировал в этот момент никакой попытки к консолидации, коллективному осмыслению своих интересов и своей ситуации. Сейчас максимум субъектности в отношениях с государством — сформулировать перечень ходатайств. Публичного диалога не возникло, как и ни одного рефлексирующего интервью или заявленной позиции. Стратегическая пассивность делает предпринимателей той мягкой буферной зоной, которая и будет служить местом терпения в геополитических комбинациях. Невозможно представить ситуацию реальной компромиссной дискуссии государства с предпринимателями при принятии политических решений.
В такой же мере нельзя и представить, что санкции вызовут системный раскол между властью и бизнесом. Различие политических культур России и Америки сильно снижает реальную эффективность санкционной политики, поскольку она исходит из логики взаимодействия, принятой в американской культуре и знакомой российской аудитории в версии «Карточного домика». Но, разумеется, никакая внутренняя фронда здесь невозможна; санкции только стимулируют российский бизнес на усиление симбиоза с государственными институтами.
Отсутствие субъектности, де-факто случившееся после дела ЮКОСа, но принципиально основанное не на репрессиях, а на ресурсном характере экономики, подтверждается сворачиванием публичных позиций как таковых. Еще десяток лет назад предприниматели открыто становились носителями идей и выразителями трендов. Вексельберг и по публичному образу, и по ряду социальных жестов выглядел крупным национальным инноватором, инвестором в научные центры и организатором реэкспорта российских культурных ценностей. Дерипаска увлекся евразийством, искал особую суть России и свою собственную миссию внутри этой сути. Мордашов мыслил стратегически, с позиций государства: шли слухи о его политических амбициях, готовности войти в правительство.
Однако за последние годы произошла решительная деперсонализация бизнеса. Если не брать специфичные случаи, то в целом бизнес ушел из общественной повестки. Он потерял свою миссию и стал безъязыким. Публичные выступления выглядят либо развернутой версией корпоративных пресс-релизов, либо посвящены особым сюжетам вроде сетевой дуэли Алишера Усманова с Алексеем Навальным. Некоторые исключения в публичной риторике — Анатолий Чубайс, Герман Греф — связаны с политическим капиталом этих фигур, их либеральной закалкой и инновационным характером бизнеса. Что характерно, оба примера не относятся при этом к частному капиталу.
Поэтому, прежде чем говорить о международной изоляции, стоит сказать о внутренней самоизоляции российских предпринимателей. Характерный социологический опыт — наблюдение за реакцией общественной среды на их обращения за господдержкой. По этому поводу было проделано несколько социологических тестов. Как правило, отношение крайне отрицательное. Бизнесу не удалось разыграть информационную партию, которая объяснила бы протекционизм возникшим риском для десятков тысяч сотрудников предприятий или защитой национальных интересов в целом. А население плохо различает деньги как капитал и деньги как личные средства бизнесменов.
Исследования показывают, что в России общество радикально отчуждено от интересов предпринимателей. Их запросы в значительной степени воспринимаются через намерение использовать государство, чтобы спасти личные активы. Если посмотреть на среднестатистического жителя России, сложно сказать, что вызывает в нем больше негативной реакции: Америка или крупный собственник внутри страны. Со стороны бизнеса было бы правильно потратить на решение этой фундаментальной проблемы хоть часть тех ресурсов, которые идут на реализацию лоббистских задач, что в конечном счете помогло бы и самому лоббизму. Но для этого снова требуется консолидация.