Зиявудин Магомедов: «Никуда мы не уйдем от нашего проклятия, везде труба»

В этом году Зиявудин Магомедов вернулся в глобальный рейтинг Forbes – по состоянию на март 2017 года его состояние оценивается в $1,4 млрд – больше, чем даже во время правления Дмитрия Медведева. Тогда Зиявудин Магомедов вместе со старшим братом Магомедом получил немало выгодных госзаказов: строительство трубопровода ВСТО-2, стадиона в Казани к чемпионату мира по футболу, реконструкция Большого театра. Однако после возвращения в президентское кресло Владимира Путина дела у бизнесменов из ближнего круга Медведева заметно пошатнулись. Так, основатель АФК «Система» Владимир Евтушенков лишился «Башнефти», которую ему удалось приватизировать при путинском преемнике, и даже провел два месяца под домашним арестом. Предприниматель Ахмед Билалов был отстранен от руководящих постов в Олимпийском комитете России и «Курортах Северного Кавказа и скрылся за границей. А группа «Сумма» его двоюродного брата Зиявудина Магомедова уже второй год как не попадает в рейтинг Forbes «Короли госзаказа».

Теперь Магомедов первым делом показывает нам с экрана айфона фотографию с совета директоров Hyperloop One – группа улыбающихся мужчин в касках расположилась внутри огромной трубы на фоне пустынного ландшафта где-то под Лас-Вегасом. Магомедов, на фото во втором ряду как самый рослый, вошел в совет директоров Hyperloop One в конце прошлого года на правах акционера инновационной компании. Но снимок до завершения испытаний инновационной технологии публиковать нельзя.

– Это у вас с испытательного стенда снимок? Как проходят испытания?

– Закрытые испытания начнутся в ближайшем будущем. Полигон расположен в 30 км от Лас-Вегаса. По этой трубе будет лететь тележка на магнитной подушке по принципу пассивной левитации – это когда магниты в электрическом смысле не активны. Публичные испытания должны быть в конце мая — начале июня.

Сейчас обсуждения дошли до технологического решения, позволяющего использовать композит, который в производстве дешевле стали с точки зрения капекса в 4-5 раз.  Разница, правда, в том, что в случае со стальными трубами доказано: эта технология работает. Здесь на доказательство уйдет пара-тройка лет. В случае успешно проведенных испытаний документарная работа займет полтора-два года.

Технологическое решение, которое позволит преодолевать расстояния со скоростью 1000-1200 км в час, в принципе возможно довести до 2000 км/ч. При этом надо понимать, что есть разные подходы к перевозке двух концептуальных грузов – контейнеров и пассажиров. С точки зрения пассажиров это потребует, наверное, несколько большего внимания: над такими вопросами, как влияние на человеческий организм, радиус поворота, давление сейчас активно работают. Диаметр трубы, который вы видели – 3,3 м, пассажирский вариант. Изначально предполагалось, что контейнерный формат – порядка 7 метров. Но мы смотрим, какое решение позволит унифицировать оба варианта и остаться на диаметре 3,3 метра.

– Речь идет о грузах и о людях. Вначале — люди?

– Я бы сказал, вначале контейнеры, а потом люди.

- Для вас этот проект – всё-таки бизнес или просто красивая технология?

- Естественно, я к этому отношусь достаточно прагматично и утилитарно, никакого футуризма здесь нет. Для меня это бизнес-решение, которое фундаментально изменит ландшафт транспортной логистики впервые с 1830х гг., когда появились железные дороги.

Дело не только в том, что я вкладываю в технологии. Это я делаю в первую очередь для того, чтобы технология Hyperloop была реализована здесь, в России. Сборка этой истории в России принципиальна, в моем понимании. Так же принципиально, как и то, что несколько лет назад я поднял тему отношения России к проекту «Новый шелковый путь». Этот проект предполагает не только строительство инфраструктуры, но и культурную экспансию Китая. Надо понимать, что они пытаются занять место, которое все время занимал Советский Союз. Самый удобный путь следования грузов из Азии в Европу и наоборот — через Казахстан и Россию. Сегодня преодоление расстояния из любой точки – Гуанчжоу, Шанхай, Йокогама – до Роттердама, Гамбурга и т.д. по морю занимает от 35 до 45 суток. Реализация проекта позволит сократить это время в разы. По сути, доставка [из Азии в Европу] будет занимать одну ночь. Какой группе товаров нужна такая скорость? Оказывается, достаточно большому сегменту. Мы провели маркетинговое исследование – потенциально это может быть интересно даже Zara, которая каждые 45 дней меняет свой модельный ряд.

– А что с транспортными издержками будет?

– Очень важно, сколько стоит перевозка одного контейнера. Пять лет назад – $3500, последние два-три года – примерно $700–800 за тот же 20-футовый контейнер, а сейчас 2200. При текущих издержках стоимость доставки одного контейнера по Hyperloop составила бы $3000, но скорость – не 40 дней в среднем, а, грубо говоря, ночь. Если же мы будем использовать технологические решения с композитами, о которых я чуть раньше упомянул, получится в три-четыре раза дешевле, на уровне $500–700.

-  То есть, если бы в России производились эти композиты….

- Производства такого нет нигде. К тому же, даже у самой большой трубы, которую использует «Газпром» на магистральных трубопроводах, диаметр 1,42 м. Соответственно, для Hyperloop должна быть принципиально другая труба. Никуда мы не уйдем от нашего «трубопроводного» проклятья, везде труба (улыбается). Наша задача в том, чтобы эта технология работала на Россию.

По сути, это новый вид транспорта. Испытания [технологии в ближайшие месяцы] будут доказательством того, что она работает. Мы в России инициировали создание рабочей группы на уровне Минтранса: помимо нас [группы «Сумма»] там и РЖД, и Таможенная служба, и другие субъекты. По консервативным оценкам, нормативная работа с регламентами, законами займет два года... Мы создали уже дорожную карту. Думаю, в ближайшее время мы проведем с коллегами из Минтранспорта встречу по этим вопросам. Даже Владимир Владимирович Путин на питерском форуме поддержал проект. Он, полагаю, понимает его ценность для России. Помните, два года назад он и Си Цзиньпин подписали документ сопряжения ЕАЭС и «Шелкового пути». Я полагаю, за этим скрываются долгосрочные планы. У России национальный интерес предполагает проход всех транзитов через ее территорию. И этот проект лежит в основе стратегии.

- А китайцы ещё не пытаются копировать технологию Hyperloop?

- Китайцы пытаются. У них есть осторожный интерес, хотя они и большие адепты ВСМ [высокоскоростных магистралей]. И индийцы тоже интересуются проектом Hyperloop.

– Вы уже пытались определить самый перспективный транспортный отрезок для России?

– Вообще для России самый актуальный транзитный проект — это Транссиб. Но, если говорить про Hyperloop, то, наверное, есть два перспективных проекта [для контейнерных перевозок]: «Китай – Казахстан – Россия – Европа», который естественно пройдет через Россию, и «Север – Юг», от Балтийского моря через Азербайджан и Иран в Индию. Если говорить о пассажирских [перевозках], то это прежде всего Москва-Питер. Представьте, что этот путь занимает по времени 50 минут. Это изменит отношение к работе [в Москве и Петербурге, у двух столиц] будет естественная агломерация. И второй потенциальный проект с точки зрения пассажиропотока — это Москва-Сочи.

Предвосхищая ваш вопрос про РЖД, мы сделали презентацию, чтобы сравнить два проекта: вот, коллеги, [высокоскоростная магистраль] Москва-Казань, вот Москва-Казань Hyperloop. С точки зрения капекса мы были дешевле, с точки зрения опекса — значительно дешевле.

- Вы имеете в виду, дешевле, чем железная дорога для ВСМ?

– Да. У коллег есть фундаментальный вопрос: «Ваша технология ведь не доказана?». Тут они правы, но технология стремительно развивается, и это вопрос стратегии. РЖД же, составляя свой долгосрочный организационно-финансовый план, реализуют проект Москва – Казань, который, с моей точки зрения, убыточен. В любом случае, они сами должны принимать решение с точки зрения своей стратегии и отношения к любым новым технологическим продуктам, будь это Maglev или Hyperloop. Но вообще я полагаю, что Hyperloop может стать самым крупным инфраструктурным проектом 21-го века, если технология будет реализована.

- А вы уверены, что ещё и ваш инновационный проект с не доказанной пока что технологией будет реализован в России, когда в правительстве каждый день говорят о проблемах бюджета?

- Это решение РЖД и правительства, есть ли на это деньги. Я бы сказал так: если бы Hyperloop как технология работал сегодня, в преломлении к пассажирским перевозкам можно было бы сказать о двух перспективных направлениях: «Москва – Питер» и «Москва – Сочи». Большая инфраструктура Сочи создана, и люди в принципе готовы туда ездить, полагаю, там будет достаточно интенсивный пассажиропоток. Мы пока не смотрели на конкретную бизнес-модель. Я думаю, что реализация пассажирских проектов займет несколько большее время с точки зрения влияния на человеческий организм, горизонт 2022–2025 гг.

- Вы в первую очередь бизнесмен, а не филантроп. Как вы всё-таки на этом проекте  заработаете? Одно дело – принести интересную идею в Россию, и совсем другое – рассчитывать, что Hyperloop будет глобально развиваться.

- Глобальное развитие компании – это вопрос стратегии и модели, пока я не могу раскрывать. Если же говорить об инвестициях фонда Caspian VC, его портфель [в котором присутствуют акции Hyperloop] за два года уже вырос в три раза. По этому показателю он в пятерке лучших в мире.

В развитии непосредственно Hyperloop One в России есть два ключевых элемента. Первый – если материнская компания реализует проект с точки зрения технологий, ее капитализация вырастет в разы. Второй – исторически я был в этой компании с первого раунда инвестиций и у нас есть договоренность, которая сформулирована таким образом, что все инициативы на территории СНГ и сопредельных России пространств реализуются через дочернюю компанию «Hyperloop-Евразия», которая создана в России и будет «двигателем» проекта в России и СНГ.

- Это ваша компания или созданная Hyperloop One?

- Безусловно, материнская компания будет в ней участвовать, но основные принципы, элементы взаимоотношений мы согласуем в течение какого-то времени.

- А руководителем кто будет? Вы?

- Скоро мы сообщим. Точно не я. Я не самый блестящий операционный менеджер.

- Но это будет варяг или российский менеджер?

- Российский.

– А есть в России менеджеры, способные такие проекты делать?

– Безусловно, есть. В транспортно-логистической отрасли.

– Вы сказали, что портфель Caspian вырос в три раза. Заявленный объем фонда – до $300 миллионов. Сколько сейчас денег в нем?

– Вы, наверно, понимаете, что мы не все эти $300 млн проинвестировали, и эти цифры мы не раскрываем. Недавно были сделаны несколько новых инвестиций в проекты виртуальной реальности и аэрокосмическую отрасль. В какой-то момент времени мы об этом объявим. Сейчас смотрим на компанию из биомедицины, это будет уже восьмая по счету инвестиция. Компания достаточно любопытная, но очень дорогая, смотрим, торгуемся.

– Может быть, хотя бы порядок цифр тогда?

– Десятки миллионов долларов.

– Как часто вы бываете в Кремниевой долине?

– Я стараюсь летать 3–4 раза в году туда, не меньше. Это всегда общение с интересными людьми. [Выбирая объект для инвестиций Caspian], мы всегда исходим из того, насколько у компании емкая, захватывающая идея, насколько сильна и успешна команда, смотрим на соинвесторов.. Размер средней инвестиции – $10 млн. Но мы иногда входим в следующий раунд в компании, и цифра может быть увеличена – так было с Hyperloop, есть еще одна компания, куда мы в очередной раунд войдем. Некоторые коллеги инвестировали непосредственно до IPO. У нас концептуально иная философия инвестирования: мы входим на начальных стадиях. В Uber мы проинвестировали первыми из российских компаний, при 40 с чем-то миллиардах капитализации.

- Все технологии, в которые вы инвестируете, реализуются в коммерческом смысле в ближайшие 10 лет?

-Если говорить о сингулярности и искусственном интеллекте, вы понимаете, что не в ближайшие 10 лет. 30-50 лет по меньшей мере.

- Почему российских миллиардеров так мало в Кремниевой долине? Кроме вас да Юрия Мильнера, и назвать некого.

- Мы там, только потому что Пало Альто – это интеллектуальная и технологическая Мекка. Но мне кажется, что мы должны быть не только и не столько там, сколько в России. Наша молодежь уезжает туда учиться. И наша главная задача – сделать так, чтобы она возвращалась. Россияне все равно наряду с англосаксами в собирательном смысле – наиболее продвинутые инноваторы. И, в первую очередь, в России нужно возрождать образование и тогда она будет интеллектуально конкурировать с другими странами. Многие уезжают туда учиться, а потом остаются, потому что там есть возможность заработать деньги. С точки зрения финансовой, юридической процедуры, там все отстроено, все просто. Взял юристов, написал соглашение акционеров по общему английскому праву – и все, твои права защищены. Молодежь начинает свой бизнес со второго курса. Сейчас с учетом интеллектуальной акселерации и абсорбирования гигантской информации нет смысла учиться четыре года. За два года можно научиться всему. А дальше — иди и работай. (Интервью состоялось до акции протеста против коррупции 26 марта, в которой участвовало много студентов; на вопрос о росте оппозиционных настроений в студенческой среде Магомедов не ответил — Forbes).

- Сколько времени лично вы уделяете венчурным проектам и более утилитарным?

- Вы знаете, рассчитываю, что в ближайшие год-полтора буду меньше времени уделять утилитарным. В «Сумме» сейчас достаточно много и молодых сотрудников, и людей, которые долгое время проработали в компании. Тут мы стратегически пытаемся ориентироваться на органический рост команды – поиск варягов не всегда бывает успешным с точки зрения корреляции с корпоративной культурой. Поэтому я полагаю, что в течение года-полутора основной мой персональный фокус будет на хайтек.

- Какой из утилитарных проектов, которыми «Сумма» сейчас занимается, для вас самый перспективный и важный? «ТрансКонтейнер», например?

- Решение по контейнерам будут принимать РЖД и правительство. У нас доминирующее положение на рынке перевозок в России занимают автомобильные перевозки контейнеров, а не железнодорожные, к сожалению. Я полагаю, железная дорога будет предпринимать усилия по расширению инфраструктуры, а контейнерный бизнес – это конкурентная среда, и в России должно быть две-три таких компании [как «Трансконтейнер»], которые профессионально занимаются железнодорожными перевозками.

- Когда вы покупали «ТрансКонтейнер», эта инвестиция представлялась вам перспективной в долгосрочном плане?

- Безусловно. Все равно наряду с реализацией больших транзитных проектов, в основе которых может лежать и новая технология в виде Hyperloop, существует необходимость во внутренней контейнеризации России. Сейчас она всего 6 %, тогда как в странах Северной Америки и Европы – 30 %. Тут есть куда развиваться.

- А была ли идея объединить в вертикально интегрированную компанию НМТП, «ТрансКонтейнер», другие активы?

- Такой идеи у меня нет. Есть другая – более перспективная, более технологичная, – которой я сейчас занимаюсь. Но анонсировать ее мы сможем не раньше лета.

- В общем, получается, что вы не только новые технологии из области sharing economy развиваете.

- Маленький пример, что такое sharing economy. Когда компания Uber зарождалась, она проанализировала рынок такси в Сан-Франциско и оценила его в $150 млн в год. Уже в 2016 году, в 2015 даже, по-моему, выручка Uber в Сан-Франциско была на уровне $500 млн. Понимаете, насколько sharing economy может быть больше. Виртуальная экономика делает рынок гораздо больше и эффективнее. Она уменьшает комиссию. Комиссия Uber в Китае меньше, чем традиционная, средняя где-то 15–20 %. Для меня как для потребителя это возможность пользоваться этим продуктом, потому что очевидно, что это удобней, безопасней. Мы не сядем никогда нетрезвыми за руль, и наши дети не сядут. Кстати, наши дети совсем по-другому мыслят. Им не нужна своя машина, если они могут воспользоваться Uber, не нужна своя квартира, если они могут использовать Airbnb. Это принципиально другое отношение. Консьюмеризм медленно сползает в утиль, это мейнстрим.

- А вы сами Uber пользуетесь?

- В Москве не пользуюсь, к сожалению. В Москве я очень традиционен. Но перестал пользоваться [личными] машинами в городах, в которые летаю, это очень удобно.

- Все-таки каким активам в России вы сегодня уделяете наибольшее внимание?

- Я для себя определил стратегию – транспортная логистика и commodities. В России, например, 20% глобальных запасов пресной воды – я считаю, что это очень привлекательный товарный продукт. Вообще Россия – это глобальная житница, и тут гигантские перспективы. Из всех остальных бизнесов, связанных с [невозобновляемыми] ресурсами, я хочу выйти.

- А из нефтетрейдинга вы вышли?

- Он изменился. С точки зрения трейдинга сырой нефти, маржинальность очень низкая, поэтому той активности уже нет.  Компания осталась.

- И какие там объемы остались?

- Объемы небольшие.

- А что с зерновым бизнесом? Приватизация ОЗК на сегодняшний день остановилась…

- Составлен обновленный план приватизации компаний, и ОЗК в этом списке есть. Мы будем участвовать.

- Как сейчас ситуация в НМТП? У компании были две проблемы – с деньгами, пропавшими во Внешпромбанке, и с собственными облигациями.

- У НМТП проблем с облигациями нет, во-первых. Во-вторых, к сожалению, есть потери в банке. Но уровень долга меньше двух, для такой компании это немного. Компания показывает очень хорошие результаты за последние два-три года, очень устойчивая бизнес-модель. У нас партнерские отношения с компанией «Транснефть», предвосхищая следующий вопрос. И 20% акций компании находятся в списке приватизации в том числе.

- У вас какие мысли? Вы хотите выкупить долю «Транснефти», или наоборот?

- «Транснефть» вначале должна принять решение, будет ли она продавать. Для нас это очень комфортный партнер. Захотят они продавать – мы на это дело посмотрим. Не захотят – будем продолжать развиваться вместе.

- У вас к любому активу такой подход? Вы готовы в зависимости от цены любой актив продать или купить?

- Вы знаете, у меня не настолько гибкий подход. Я вам сказал чуть ранее, я для себя определил стратегию, она связана с транспортно-логистическим направлением. Я в этом бизнесе с 2000 года примерно. Мы с нуля строили Приморский торговый порт. Давно в этом бизнесе, понимаем, видим стратегию. Если говорить о стратегическом присутствии в каком-то бизнесе в России, это в первую очередь НМТП, Fesco, «ТрансКонтейнер». ОЗК – в какой-то мере тоже транспортно-логистическая компания.

- Ваш бизнес в России напрямую связан с РЖД. Что изменилось для вас в компании после отставки Владимира Якунина?

- Пришла достаточно молодая и прогрессивная команда, которая пытается качественно управлять, в том числе снижать издержки. Очень многое им надо сделать, потому что с 2005 по 2016 год там много чего негативного произошло.

- А что, например?

- Были созданы вертикально интегрированные бизнес-единицы, при том что управление на железной дороге всю жизнь осуществлялось на уровне горизонтально-линейном. Региональные железнодорожные генералы управляли движением. В советское время средняя скорость была 60 км в час. Последние 15 лет средняя скорость – 19 или 20 км в час на некоторых участках. Если взять объем погрузки – в 2005 году было 1,27 млрд тонн, а сейчас – 1,22, при том что грузооборот вырос на 17 %. Оборот грузового вагона в 2005 году был 7,8 суток, а в 2016 году стал 16,3. Большой задел на управление такими показателями, как скорость, себестоимость перевозки в руб/ткм.

Мне кажется, новая команда заточена на оптимизацию затрат, первые шаги они сделали. Наверно, им надо определиться с моделью: РЖД – это инфраструктурная или инфраструктурная и транспортно-логистическая компания? Я говорил с руководством компании, это вопрос к ним, как они себя видят. Потому что, если они инфраструктурная и транспортно-логистическая компания [одновременно], возникает конфликт. По большому счету, большая инфраструктура должна давать равный доступ всем перевозчикам, не делая предпочтений, приоритетов.. Учитывая, что коллеги [в руководстве РЖД] – ребята молодые, прогрессивные и заточены на результат, я полагаю, если они определятся с миссией и концепцией компании.

- Насколько западные санкции против России затрагивают вашу жизнь как инвестора?

- [Санкции] это сугубо эмоциональное решение. Попытаться таким образом воздействовать на Россию, наверно, сложно. Мы достаточно неуступчивые люди, упрямые, поэтому санкции, мне кажется, не очень эффективны.

- А чего в этом плане ждете от Трампа как инвестор?

- Скорее это вопрос к американским предпринимателям. Я полагаю, что решение надо искать в переговорах. Прогнуть нас за счет санкций и схожих механизмов невозможно. Раньше никому не удавалось это сделать с Россией.

- А на Украине у вас не было активов?

- Какие-то были.

- Но вы не называете эти активы.  С ними все в порядке? Вы их не продавали? Многие российские бизнесмены ушли ведь с украинского рынка.

- У вас есть покупатель? Если есть, скажите.

- В последние два года «Сумма» не попадает в рейтинг Forbes «Короли госзаказа». Такое ощущение, что вы эту тему отмели.

- Мы ее не отмели. Сейчас достаточно сложная ситуация в строительной отрасли, потому что банки ее не финансируют, с большой неохотой дают гарантии. Много больших банков обожглись на теме стройки по разным причинам, в том числе из-за неплатежей заказчиков. В 2015 году ситуация значительно ухудшилась. Поэтому у нас нет новых больших контрактов, но портфель большой, и мы внимательно отслеживаем ситуацию на рынке.

- Все-таки тема госзаказов ушла для вас на второй план?

- Она никогда не была на первом. На первом плане в России всегда была тема логистики и транспорта.

– А что у вас происходит на исторической родине?

– У нас есть своя стратегия в республике, мы долгие годы занимаемся там и бизнес-проектами.  В том числе инфраструктурой дорожной отрасли (мы купили несколько асфальто-бетонных заводов). Есть телекоммуникационный проект, ГЛОНАСовский. Кроме того, мы реализовываем проект по созданию курортно-туристического комплекса «Матлас». У республики достаточно большой потенциал – в энергетике, в сельском хозяйстве и в логистике. Это три ключевых направления, которые мы видим.

- Много пишут про приватизацию порта Махачкала, на который претендует и «Сумма», и структуры Сулеймана Керимова.

- Про порт. Я не знаю, во что он превратится к моменту приватизации, что будет собой представлять. Он в разобранном состоянии, все нефтяники оттуда уходят. «Транснефть» много об этом писала. При допустимом содержании воды 0,5 % в нефти, там 5–10 % воды, в прошлом году в работе порта было 29 технологических остановок. Фундаментально у него большой потенциал развития, но, чтобы составить конкуренцию другим южным портам, ММТП должен предоставить клиентам сервис очень высокого уровня.

- И нормального владельца.

- Полагаю, да. Но это вопрос не ко мне – это вопрос к государству: довольно ли оно управлением. Так что посмотрим, когда [порт] будет приватизироваться – будет ли что приватизировать к тому моменту, и будет ли нам это интересно.

А что касается большой деятельности, которую я там веду, основной концепт – образование. Наш проект, который назывался Plug & Play, а затем превратился в ПЕРИ Инновации – это не просто инкубатор [для технологических стартапов], это в том числе образовательный проект, 11 команд от него неоднократно выезжали в Азию, в Силиконовую долину. Проект одной из команд My diaspora – был признан лучшим в специальной номинации Google. Это формат, который позволяет знакомиться молодежи с конфессионально-этническими особенностями. Также у них есть проект Smart capacity.

- Вы инвестируете в такие вещи?

- Конечно. Дагестанские программисты сейчас продают софт израильским стартапам. И молодежь, которая есть в Дагестане, достаточно качественная. В мои годы Махачкала была продвинутым городом, наполовину русским. Очень сильные вузы были – политехнический институт, мединститут, до сих пор учеников своего отца встречаю в Москве, которые работают в больших и малых медицинских учреждениях. Поэтому мы там тратим много усилий на образовательный контекст.

Строим детские сады, школы (две школы построили, два детских сада), восстанавливаем музеи, которые связаны с сохранением культурно-исторического наследия. Большой проект, который мы сделали, построили музей Петра в Дербенте. Во время персидского похода, в 1722 году Петр I был в Дербенте, в одном из старейших городов мира. Сейчас у нашего фонда есть проект, который с использованием новейшего оборудования, технологий – 500 микрон – позволяет оцифровывать в 3D старейшие рукописи. Мы это сделали в Дербенте, потом это сделали в Вологде (Ферапонтов монастырь). Сейчас другие идеи – по пушкинскому дому в Питере, по созданию музея боевой славы России в Хунзахской крепости, где в 1871 году останавливался император Александр II.  И так далее. Это не только Дагестан: все, что связано с сохранением культурно-исторического наследия России – это тоже часть нашей стратегии.

– Какие еще у вас бизнесы в Дагестане есть? Может быть, какая-то связь с портом?

– Нет, у нас нет бизнеса с портом. Никакого. И я не договорил самого главного: мы сейчас строим, и, надеюсь, в этом году достроим в центре Махачкалы центр поддержки талантливой молодежи «Периметр» – по аналогии с «Сириусом» в Сочи, но без проживания. Там будет центр дополнительного образования, где ребята будут заниматься математикой, информатикой, программированием и робототехникой, также в «Периметре» разместится наш бизнес-инкубатор. Только в прошлом году по программам «Периметра» обучились почти 14 тыс человек. Другой центр поддержки талантливой молодежи работает на базе Дома Петра I в Дербенте. Там молодежь обучается креативным технологиям. Кроме того, в Хунзахском районе, в старой крепости, мы планируем создать центр с проживанием – в точности как «Сириус». Одновременно в нем смогут жить и учиться 100 человек. Планируем создавать аналогичные центры и в других городах России.

- А где?

- Фонд «Пери» это анонсирует.

- Во сколько вам обходятся в год дагестанские программы?

- Не считал.

- Это сотни миллионов, десятки миллионов долларов?

- Сотни. В общем, Дагестан – это уникальный регион, где очень активная, талантливая молодежь. Как и Приморский край, где мы работаем. И я хотел бы, чтобы там были не только спортсмены. Хотя мне кажется, столица боевых искусств в мире — это Дагестан. А в Приморском крае у нас хоккей.

- Хоккеем брат занимается?

- Брат занимается Ночной хоккейной лигой, а я «Адмиралом» занимаюсь. У нас же свой клуб [на Дальнем Востоке].

- Зачем вам нужен хоккейный клуб «Адмирал» на Дальнем Востоке?

- Объясню. Это же наша территория, российская. Народ ходит – трибуны забиты на 98 процентов. Четвертый год подряд. Мы создали команду, она вошла в плей-офф. Народ должен куда-то ходить, в стране должна быть какая-то связь, помимо связи физической, территориальной, экономической. Спортивная связь – тоже элемент коммуникации, когда клуб выезжает.

- Вячеслава Фетисова вы туда привели?

- Не мы, он там исторически. Мы изначально финансировали этот клуб, сейчас команда играет очень хорошо, улучшает уровень из года в год.

- Это связано с тем, что вы занимаетесь проектами на Дальнем Востоке?

- Мы там крупный инвестор, один из самых крупных. Поэтому, я полагаю, что наша социальная активность [должна быть соразмерной].

- А сколько примерно вы в Дальний Восток инвестировали?

- Не считал. Много. В Fesco очень много инвестировали. Сейчас в Зарубино, в Находку. Много.

- Это нормально – не считать, сколько вы инвестировали?

- Задача считать – это задача менеджера и компании. Моя задача стратегическая, в целом на портфель смотреть – куда входить, откуда выходить.

  Еще один из ваших известных проектов – это бойцовский клуб Fight Nights. Он больше ориентирован на Россию, мы правильно понимаем?

- Это не российский, а глобальный проект. Но, конечно, изначальная стратегия – это Россия и СНГ. Как и UFC, по большому счету: она сильно сфокусирована на США, в первую очередь, но все равно проводит турниры и в Европе, и в Азии, и в Бразилии. Так же и мы. Мы полагаем, что Россия наряду с Америкой и Бразилией является биологической платформой, которая производит огромное количество бойцов. Вообще, MMA [смешанные боевые искусства] – это вид спорта, который, как мне кажется, затмит бокс в ближайшие несколько лет. Он уже превосходит бокс по зрелищности и звездности некоторых спортсменов.

– Так все-таки это бизнес для вас?

– Это бизнес-проект, который сегодня в России пока не успешен коммерчески, потому что в США телевизионные каналы платят гигантские деньги за контракты с такими компаниями, как UFC, а потребитель платит за event (pay-per-view) 65 долларов. Российский потребитель себе пока такого позволить не может. Но в течение двух-трех лет, я думаю, ситуация будет меняться.

– Ставки на исход боёв тоже, наверное, помогают окупаемости.

– Мы этим не занимаемся. Мы исходим из того, что в России очень много спортсменов. У меня была сначала такая эмоциональная задача, чтобы российские спортсмены занимали весь пьедестал в мире. И мы к этому, несомненно, придем. Я считаю, сейчас лучший спортсмен в России в СНГ за всю историю, наряду с Федором Емельяненко — это Хабиб Нурмагомедов, человек, у которого ни одного поражения не было, и, надеюсь, так и будет дальше.

- А какова задача вашего клуба, вы хотите привлечь бойцов в Fight Nights?

- Это не клуб. У нас есть свой клуб – Eagles, где я считаю, собраны лучшие спортсмены России и одни из лучших в мире: Хабиб Нурмагомедов, Виталий Минаков, Сергей Павлович и много других ребят. Клуб – это клуб, а промоутерская компания в перспективе – это бизнес. Мы строим это по бизнес-модели. И с точки зрения стратегии и географии это – глобальная компания. Мы выйдем на все рынки. В этом году у нас будет один-два турнира в Европе и много турниров в СНГ – всего порядка 20-25 турниров. В этом году мы развиваем пространство Европы и СНГ, а в 2018 году уже выйдем на американский рынок.

UFC проводит 40 с чем-то турниров, некоторые бойцы – 450–500 человек – у них могут подраться один раз в год. Поэтому мы исходим из того, что оптимальное количество турниров – 30. Примерно три турнира в месяц.

- А уровень бойцов у вас будет сопоставим?

- У нас, поверьте, и уровень бойцов будет сопоставим. Мы очень жестко будем относиться к употреблению допинга. Уже это жестко отслеживаем.

- Это запрещено?

- Категорически запрещено. UFC чуть раньше начала применять жесткие стандарты. Я думаю, что мы движемся по этому же пути.

- Есть цифры, которые вы можете назвать, сколько вы потратили?

- Потратили десятки миллионов долларов. Я думаю, потратим еще в районе 50–70 в течение трех-четырех лет. И выйдем на планово-позитивные показатели через три года.

- А кто ваши партнеры в Fight Nights?

- Я мажоритарный собственник. Есть Камил Гаджиев и команда менеджеров, которые исторически создавали этот бренд. Очень профессиональная команда ребят.

- А какие-то клубы, может, будете покупать спортивные?

- У нас есть клуб Eagles. Вообще, fighting-клуб – он работает со всеми промоутерскими компаниями. Никаких предпочтений нет. Есть еще один клуб, который в скором времени во Владивостоке объявит о своем существовании. Есть залы, которые мы строим по всей России. Например, в Брянске построили зал под Виталия Минакова. Сеть залов под брендом Eagles будет развиваться. В Москве есть такой зал. В Махачкале два зала уже построенны, и будем строить большой центр. В Ростове будет большой центр.

Народ у нас пассионарный, это русская черта, и никуда мы от этого не уйдем. Мы любим выяснять отношения. Лучше это делать на ринге, чем на улице.

- А вы же лично тоже деретесь на ринге?

- Бывает.

- С вашими бойцами профессиональными? А не боитесь получить?

- Да, с бойцами.

- А с кем вы дрались из известных спортсменов?

- Я тренируюсь. Я думаю, профессиональные спортсмены меня «берегут». Хотя они считают по-другому, но это больше для себя.

- Но вы каждый день занимаетесь?

- Не всегда удается: много летаю. Так предпочитаю по возможности заниматься каждый день.

- А где вы нашли вашего легендарного тренера Камела? Про него все рассказывают – человек- гора, весь татуировках.

- Нашел я его в Лас-Вегасе, когда он тренировал известных бразильских ребят – Сильву и других. Хороший человек, бодрый. Ну, он не один – целая группа.

- Это вам для здоровья или когда-то хотите в роли профессионала себя попробовать?

- Для здоровья.

- А в хоккей играть умеете?

- Играю. На коньках, правда, не катаюсь. В Махачкале в те редкие дни, когда у нас были минусовые температуры, мы ночью заливали водой асфальт. И утром, когда был лед, до школы, мы выходили играть. Без коньков я играю достаточно хорошо. Но на это нужно несколько больше времени, чем я располагаю. Когда появляется свободные время на выездах, играю в футбол.

- Самый известный поклонник хоккея у нас сейчас – это президент. Говорят, он вас позитивно воспринимает.

- Я не знаю, как он меня воспринимает.

- Встречаетесь с ним в Кремле?

- Иногда. У него график очень сложный – 24/7, работает до двух-трех ночи. По маленьким вопросам стараюсь не беспокоить.

- Когда была последний раз необходимость?

- Горячей не было. Но реализация таких масштабных проектов как Hyperloop, наверное, может потребовать его внимания.