В середине октября в Латвии запускается новое русскоязычное новостное СМИ под названием Meduza. Проект, который будет сочетать агрегированный и собственный контент, создается рядом бывших сотрудников «Ленты.ру» под руководством бывшего главного редактора издания Галины Тимченко, бывшего главы отдела спецкорреспондентов Ивана Колпакова и присоединившегося к ним Ильи Красильщика (бывший директор по продуктам «Афиши»). Создатели Meduza рассказали Forbes, чем их издание будет отличаться от других СМИ, почему редакция переезжает в Ригу и как из инвесторов проекта вышли Михаил Ходорковский и Борис Зимин.
— Как вам пришла идея проекта?
Иван Колпаков: Вскоре после того, как Галю уволили из «Ленты», мы собрались небольшой компанией у нее дома — чтобы еще раз обняться и поплакать. Заодно выяснилось, что, оказывается, есть некоторое количество людей, готовых дать деньги на новый проект. И что, кажется, у нас есть очень небольшой, но все-таки шанс этот новый проект сделать.
Галина Тимченко: Примерно через месяц мы увидели в фейсбуке пост Ильи Красильщика, который словно бы о нашем проекте рассуждал. Он написал: «Я придумал медиа, оно должно находиться не в России, финансироваться несколькими людьми, только мне его не с кем делать».
Илья Красильщик: Про планы бывшей редакции «Ленты.ру» мне в тот момент ничего не было известно. Это был сигнал в космос без особой надежды на ответ. Но звонок Колпакова раздался минут через 15.
— Что это будет за медиа?
Колпаков: Проект называется Meduza. Это не ежедневное большое издание обо всем на свете, не гигантский сайт размером с «Ленту.ру». У проекта есть мантра: «информационный прожиточный минимум». Это издание о том, что вам действительно нужно знать. Очень плотная картина последних часов, собранная из важнейших новостей и лучших текстов на русском языке.
В какой-то момент мы сидели и размышляли, что может стать мотором нового проекта. И тут Галя сказала: «Помните, как неумные люди все время называли «Ленту»? Говорили, что «Лента» — агрегатор. А давайте мы и в самом деле сделаем агрегатор».
Это обдуманное решение. К традиционным СМИ, утратившим монополию на производство информации, добавились сотни тысяч альтернативных медиа. Это изобилие порождает «белый шум», который многократно усиливается в условиях информационной войны. И в этом шуме совсем не слышно голосов, которые есть, — это и небольшие издания, и НКО, и блогеры.
Мы планируем агрегировать контент от самых разных источников, вне зависимости от их статуса, только в зависимости от значимости и достоверности информации. Meduza будет давать нераскрученным площадкам выход на широкую аудиторию, а широкой аудитории — только то, что действительно стоит прочитать.
Тимченко: Информацию мы будем отбирать без участия роботов или механических алгоритмов — сами, руками и головой редакторов. Забирать материалы мы намерены честно — цитата из источника, бокс с гиперссылкой, никакого полнотекста.
Мы платформа, на которой чужие и собственные материалы существуют на равных условиях, главное — чтобы из них складывалась адекватная картина событий.
Это наш выбор, наша экспертиза, за которую мы готовы нести ответственность перед читателем. В принципе, это означает, что мы к другим русскоязычным СМИ не относимся как к конкурентам — наоборот, мы попытаемся принести им пользу. От них к нам — фрагменты к картине событий, от нас к ним — трафик.
Колпаков: Подчеркну еще раз, это важно: у нас будут и собственные материалы. И некоторое количество новых форматов, и качественная репортерская журналистика. Зачем нам свой контент? Затем, что, во-первых, русская репортерская журналистика в целом переживает не лучшие времена. И в этих условиях было бы особенно жалко потерять команду репортеров, которая у нас есть. Во-вторых, существует длинный список запретных тем, которые российские СМИ не отрабатывают по разным причинам — из-за прямой и кривой цензуры. Таким образом, в информационной картине возникает дыра — ну вот мы сами и будем ее заполнять.
Тимченко: Мы будем действовать гибко. Чем больше качественных источников, тем больше агрегируем. Если вдруг сложится так, что другие СМИ будут меньше писать, а стоп-листы станут еще длиннее, мы будем расширяться в сторону собственного контента.
— Чем объясняется такое название? И не кажется ли оно вам не слишком серьезным для новостного СМИ?
Тимченко: Да почему несерьезное? Мрачное даже, вполне для пиратского корабля. Кстати, придумал его наш бывший коллега Игорь Белкин.
— Вы будете как «Яндекс. Новости» договариваться со СМИ о сотрудничестве?
Колпаков: Мы будем договариваться со СМИ, с НКО, будем напрямую разговаривать с частными производителями информации. Но не как «Яндекс».
Потому что Meduza — это ручная, а не заводская сборка.
Красильщик: Наш способ цитирования других изданий в принципе не нарушает ничьи права, поэтому это формальность, но мы ради приличия со всеми договоримся.
Колпаков: Опять-таки, мы готовы к каким-то неожиданным решениям. Если, например, в некоем блоге или издании, заблокированном на территории Российской Федерации, выйдет важный текст, а мы сочтем, что он не противоречит законодательству РФ и журналистской этике, мы с удовольствием напрямую договоримся с этим блогом или изданием о полной перепечатке материала.
— Как при этом вы сами собираетесь избежать блокировки на территории России? Вы можете считать одно, но Роскомнадзор сочтет по-другому.
Красильщик: Формально мы являемся европейским медиа и подчиняемся законам Латвийской Республики, в которой зарегистрированы. Понятно, что Роскомнадзор это мало волнует. И мы отлично понимаем, что ведем игру с довольно сильным и непредсказуемым противником. Но на каждый ход есть противоход. У нас есть масса технологических идей на случай, если нас или сайт, который мы цитируем, внесут в стоп-лист. Рассказывать о них мы, разумеется, не будем. Делать зеркала сайта, кстати, самый тупой и неудобный способ. При этом у нас и нет задачи быть борцами с кем-то или с чем-то (в отличие от сайтов, которые сейчас в стоп-листах). Мы не борцы, мы просто даем достоверную картину происходящего.
И еще один важный момент, о котором мы до сих пор не сказали. Мы не только сайт. Мы и мобильное приложение. А с блокировкой приложений я — пока что — не сталкивался.
Колпаков: Впервые в жизни мы, придумывая издание, начали не с сайта, а с приложения. В своем устройстве сайт идет за его логикой. Если привести очень грубый пример, это как Instagram в вебе. В то же время сайт ни в чем не уступает приложению — там будет такой же функционал и полный контент. А вообще в скорой перспективе мы рассчитываем давать доступ к проекту с любого утюга, умеющего выходить в интернет. Сейчас мы запускаемся одновременно на трех платформах — iPhone, Android и Web.
Красильщик: Короче, будем вещать из чайника.
— У вас нет ощущения при этом, что вы заведомо сужаете так аудиторию, вещаете только на «Россию айфона»?
Красильщик: Неправда, мы сразу же будем вещать для «России андроида»!
Колпаков: А потом и на «Россию Windows Phone».
Рынок мобильного интернета растет взрывными темпами, в том числе и в России. По «Ленте» это было очень заметно. В начале 2013 года на сайт с мобильных устройств заходили всего 8% читателей, а в начале 2014-го их было уже почти 30%. Рынок растет, но на нем ничего не происходит — нельзя же считать реальным событием какое-нибудь очередное мобильное приложение от Sports.ru. Те, кто в конце девяностых сделали ставку на стратегию digital first, через пять-десять лет оказались лидерами отрасли. И мы уверены, что те, кто сейчас делает ставку на стратегию mobile first, окажутся в итоге первыми на этом рынке.
Красильщик: Кроме того, это важная часть нашей экономической модели. Да, пока с мобильной рекламой не очень, но она не может не заработать — уж больно внушительно растет мобильное потребление. К тому же мобильные приложения, в отличие от веба, умеют монетизировать пользователей напрямую.
— Приложение будет бесплатное?
Красильщик: Да. И у нас никогда не будет paywall. У нас есть миссия — давать русскоязычному читателю объективную картину происходящего. Делать это за деньги было бы странно.
— А что за новые форматы?
Колпаков: Один из форматов придумали еще в «Ленте», но не успели воплотить. Автор формата, уже упоминавшийся Белкин, называл его «В переводе на русский». Мы его называем «Картотекой». Это материал, который готовится редактором по открытым источникам, но с очень дотошным фактчекингом и критическим подходом — журналист разбирает по косточкам самую запутанную историю дня. Например, «Минские соглашения»: десятки новостей на лентах агентств, десятки комментариев политиков, сотни постов в фейсбуке, при этом абсолютно ничего не понятно — кто подписывал, какие обязательства взяли на себя страны-участницы, в какие сроки должны их исполнить, что это означает для жителей Украины, России и смежных государств, можно ли их исполнить, наконец. Идея в том, чтобы читатель не тратил на это часы своей жизни, самостоятельно разбираясь в миллионе сообщений — мы это сделаем сами и очень коротко и внятно изложим.
Вообще, этот формат много где уже появился, в том числе, на Vox.com — когда мы Vox увидели, то офигели.
Красильщик: Самое неприятное в запуске — смотреть, как твои идеи появляются в других проектах. Поэтому мы очень спешим. Каждые две недели задержки — гарантия того, что твои идея утечет куда-то еще. Все думают в одну сторону.
При этом более быстрых по запуску проектов я в жизни не встречал, честно говоря. За полгода мы запускаем медиа на трех платформах — и к тому же в другой стране.
— Почему все-таки это будет не «Лента.ру»? Наверняка у вас были предложения, в том числе, и от инвесторов возродить то, что было?
Тимченко: Иван Колпаков как-то правильно сказал, что за «Лентой» стояла 15-летняя история, но за эти годы в ней накопилось огромное количество ошибок и пороков, и тащить это все в новую жизнь совсем не хотелось. Потом, «Лента» — огромное дерево, которое очень трудно пересадить на новую почву. Мы почти не знаем случаев, когда какой-то редакции удавалось сделать то же самое на новом месте и так же успешно. К тому же «Лента» много зарабатывала и дорого стоила, привлечь такие деньги без бренда у нас шансов нет.
Колпаков: Нам очень хотелось сделать наконец издание, которое может меняться каждый день. Любые изменения в «Ленте» происходили с невероятным трудом — это гигантский корабль, который очень долго разворачивается. Теперь у нас маленькое суденышко, которое будет двигаться в таком направлении и с такой скоростью, как это будут требовать обстоятельства.
— Как можно писать о России и ориентироваться на российскую аудиторию, не находясь в России?
Колпаков: Сейчас в этом нет проблемы. Олег Кашин, переехавший в Женеву, однажды хорошо сформулировал: я не эмигрировал, потому что я остаюсь в русской среде, читаю русские газеты и работаю на русские издания. Если ты не знаешь обстоятельств его жизни, никогда не догадаешься, что он в Женеве. А Рига еще ближе к Москве, чем Женева. И русские там живут много веков.
Редакция в Латвии — вынужденный выбор, на который мы идем по ряду текущих, политических прежде всего, причин. Никто из нас не мечтал о скорой эмиграции.
И все же рижская редакция — только точка сборки. Это люди, от которых зависит ежедневное, ежечасное издание проекта, это надежно защищенное производство — туда нельзя прийти и устроить маски-шоу. В России у нас остаются специальные корреспонденты, большая группа внештатных сотрудников, здесь, наконец, остаются производители информации, которую мы агрегируем.
Тимченко: Более того, никто из нас не мечтает делать «Колокол». Просто в Латвии все удивительно прозрачно, просто и очень дешево. И в смысле аренды, и в смысле уровня жизни.
Красильщик: Ну и вообще, переезд в Ригу — это не самоцель. Как говорит уроженец Перми Иван Колпаков: «Хочу посмотреть на московских мальчиков, которые из 15-миллионного города переезжают в 800-тысячный». Не то чтобы мы испытываем по поводу переезда в Латвию какой-то невероятный энтузиазм.
— Почему именно Латвия?
Красильщик: Мы вообще сначала в Берлин собирались. Но потом методом исключения осталась Рига. Причин куча: налоги, миграционное законодательство, цены, даже часовой пояс — мы же новостное издание, работающее по московскому времени. Можно было бы поехать в Португалию, но тогда бы у нас рабочий день начинался в 6 утра. Так что это исключительно логистическое решение.
— Вы говорили, что вы не борцы, но тем не менее для многих людей вещание из Латвии будет придавать такой диссидентский окрас всему проекту. Смущает ли вас это?
Колпаков: Мы борцы за одну-единственную идею — это идея свободы распространения информации.
Красильщик: Это вынужденные издержки. Мы не диссиденты, мы просто не любим компромиссы в том, что касается нашей профессии. И мы это докажем. У нас нет никаких иллюзий относительно Латвии — там тоже куча собственных проблем.
Просто так вышло, что в Латвии сейчас можно сделать независимое русскоязычное издание, а в России нет.
Если мы в Латвии столкнемся с какими-то непреодолимыми сложностями, вы узнаете об этом первыми.
— Повлияло ли на переезд в Латвию участие в проекте Ходорковского?
Тимченко: Мы действительно вели переговоры с Михаилом Ходорковским и Борисом Зиминым. При этом Ходорковский выступал в качестве пассивного инвестора, он практически не вмешивался в ход переговоров, к его собственному вкладу у него был минимум требований — и все они носили бизнесовый характер. Основным же инвестором предполагался Зимин. Но, к сожалению, предложенные принципы управления, принятия стратегических и операционных решений нас не устроили.
— Они предполагали активное вмешательство инвесторов?
Красильщик: Об этом лучше их спросить. Что касается нас, то мы просто поняли, что собираемся управлять проектом не так. В любом случае, мы разошлись без взаимных претензий.
— Кто был инициатором в переговорах с Ходорковским и Зиминым, как они начались и как шли? Почему все сорвалось в последний момент?
Колпаков: Первую встречу инвесторы назначили сами.
Красильщик: Это были обычные переговоры — долгие и сложные. Сорвалось все в тот момент, когда дело дошло до обсуждения деталей акционерного соглашения. Выяснилось, что наши позиции радикально различаются.
Колпаков: Сейчас мы создаем консорциум инвесторов, в котором уже есть некоторое количество людей. Список открыт, мы надеемся его увеличивать.
Важно, что мы привлекаем деньги на собственных условиях — мы будем предлагать инвесторам долю в компании, но контроль над ней всегда будет у редакции.
— Вы не раскрываете имена инвесторов?
Тимченко: Их имена никому ничего не скажут. Это люди категорически непубличные, не имеющие никакого отношения ни к медиа, ни к политике. И они делают не очень большие взносы, которых хватит на некоторое время.
— Как вы их искали? Если они не имеют отношения к медиа, почему им интересен этот проект?
Красильщик: Ну как искали? Через знакомых. А интересен им проект по одной простой причине: если в стране не останется ни одного независимого издания, лучше никому от этого точно не будет. Ну и в нас наши инвесторы, кажется, верят.
— Какая с ними договоренность, это постоянные взносы?
Красильщик: Мы сейчас разрабатываем акционерное соглашение — и странно было бы раскрывать его детали. Мы считаем, что правильно планировать на год вперед, не больше, потому что мы живем в очень быстроменяющейся ситуации. И брать деньги на большее время не очень правильно.
— Обещаете ли вы инвесторам возврат средств?
Красильщик: Разумеется. Мы планируем выйти на окупаемость за три года, но всех инвесторов предупреждаем о серьезных страновых рисках. Каждый год мы будем корректировать прогноз.
Колпаков: Мы стараемся поступать как честные люди и не просим деньги в качестве благотворительности — просто так, потому что мы хорошие, или потому что мы из «Ленты».
— Галя, я предполагаю, что часть вашей компенсации после увольнения из «Ленты» тоже пошла в этот проект, да?
Тимченко: Практически вся. То есть деньги редакции в проекте тоже есть. Можно сказать, что косвенно Александр Леонидович Мамут помог независимым СМИ.
— Думаете ли вы о краудфандинге?
Красильщик: Мы придумали примерно 157 способов зарабатывания денег, и все их будем постепенно внедрять: в том числе и рекламу, и покупки внутри приложения, и краудфандинг.
Мы все привыкли работать в медиа, которые себя окупают, и мы хотим, чтобы этот проект, несмотря на все тяжелейшие экономические и политические условия, стал таким же.
Тимченко: Именно поэтому у нас очень спортивный бюджет и очень компактная редакция. Все умеют всё, у всех довольно много разнообразных полномочий.
— Каков примерный годовой бюджет?
Тимченко: Мы не хотим называть конкретных цифр, но, скажем так: ближе всех к оценке нашего бюджета был Антон Борисович Носик в своем комментарии газете «Известия» (Носик подсчитал, что годовой бюджет такого проекта составит не менее $1млн — Forbes).
— Галя, в одном из давних интервью вы говорили, что собираетесь выступать в новом проекте на вторых ролях. То есть, вы не будете главным редактором «Медузы»?
Тимченко: Я не знаю. По нашим правилам, главного редактора «Медузы» избирает редакция, раз в два года. Пока же я, как это звучит в латвийском законодательстве, член правления и генеральный директор предприятия.
Красильщик: Мы наняты Галей, неужели мы можем кого-то еще выбрать?
Тимченко: Здесь никто не начальник. У всех будет одна роль — стоять у топки паровоза. Мы все, и я тоже, будем выполнять в первое время роль обычных редакторов. В «Ленте» мы тоже много раз через это проходили.
— Сколько человек будет в редакции?
Колпаков: В рижской редакции чуть больше 10 человек (если не считать разработку), и не все из них бывшие сотрудники «Ленты». Это свежая команда. В Москве остаются спецкоры и коммерческая служба. При этом люди, которые живут в Москве, периодически будут приезжать в Ригу, и наоборот.
— Что за требование латвийского законодательства, которое обязало вас разместить объявления о найме сотрудников на местных сайтах?
Тимченко: Это стандартная мировая схема. Прежде чем нанять людей из другой страны (а в новой команде будут люди не только из России), я обязана на сайте государственной занятости Латвии разместить объявление на латышском языке. Нужно доказать, что в стране нет людей, которые могут претендовать на эти должности. В итоге я получила больше 150 писем, честно отвечала на них, раздавала тесты, провела десятки собеседований. Две недели просидела в одном рижском кафе, разговаривая с людьми — как Алена Владимирская.
Мне было очень интересно посмотреть на латвийских журналистов, но среди всех кандидатов было, может, четыре человека, которых я могла бы взять на работу. В основном, русскоязычные латыши совсем не знают нашей повестки.
— Как вы будете привлекать аудиторию? Насколько, как вы рассчитываете, вам поможет репутация бывшей «Ленты»?
Колпаков: Мы не строим «Ленту» — и в аудиторном смысле тоже. Массовое издание, которое ежедневно посещают три миллиона человек, не делается за один, два, три года. «Ленте» на это потребовалось почти 15 лет. Покупать трафик мы не собираемся, на маркетинг у нас денег нет. Поэтому мы опираемся исключительно на свою репутацию — и на тот продукт, который покажем.
— На какую аудиторию вы рассчитываете через год?
Красильщик: У нас довольно пессимистичный план развития, но если мы его просто выполним, мы будем не очень довольны собой — нам нужно его перевыполнить.
Скажем так: если через год нас не будут обсуждать все — значит, мы провалились.
— Нет ли у вас опасений, что медиаполяна так быстро сжимается, что скоро у вас будет только два-три качественных источника, из которых вы сможете брать материалы для агрегации?
Колпаков: Есть много разных страхов. В том числе и этот — что нечего будет агрегировать. И другой — а вдруг всего окажется слишком много? Но мы придумали проект, который очень легко адаптируется к условиям, даже довольно экстремальным. У всех на медиарынке сейчас одна по-настоящему главная установка — выжить, перетерпеть. И чем мне нравится наша идея — мы помогаем всем. Сейчас нельзя спасать исключительно себя.
Тимченко: То есть, может быть, мы и окажемся тем плотом «Медузы», на котором спасутся остальные. Если получится.