Придя вчера в первый день проката на фильм «Шпионский мост» Стивена Спилберга, я обнаружил зал, который считаю «тяжелым».
От Спилберга непонятно, чего ожидать. Почти очевидно, что его лучшие годы не впереди, а в прошлом. В то же время он все чаще делает картины, которые можно назвать актуальными. В XXI веке это «Искусственный разум», «Особое мнение», «Мюнхен», «Линкольн». Было заранее ясно, что «Шпионский мост» — фильм тоже актуальный. Что может быть актуальнее в ситуации новой холодной войны, чем фильм о предыдущей холодной войне? Обнадеживало, что соавторами сценария стали — это вообще-то сенсация — Джоэл и Итан Коэны.
Актуальный фильм хочется смотреть сосредоточенно. А тут — зал из пар и парней, которые перед сеансом громко ржут и трендят по мобильникам. «Попал! — с тоской подумал я. — Испортят все впечатление!»
Но начался фильм — и публика притихла. Ни одного телефонного разговора в зале за 2 часа 20 минут экранного времени! Спилберг есть Спилберг: он берет зрителя за горло — и не отпускает до финала. Публика не молчала. Она временами радостно смеялась: в серьезной драме о разгаре прежней холодной войны много смешных деталей и наблюдений.
О ЧЕМ ЭТО
В Америке 1957 года ФБР арестовало Рудольфа Абеля, признанного теперь одним из самых знаменитых шпионов XX столетия. То бишь, по советским меркам, разведчика. У нас ведь, о чем теперь мало кто помнит, строго различали два понятия: шпионы — это те негодяи, которые работают на капиталистический Запад. А наши советские — это благородные разведчики.
Вообще-то он был не Рудольфом Абелем, а Вильямом Фишером, талантливым во многих областях (в том числе в живописи), сыном революционеров, близких Ленину, из поволжских немцев, рожденным в Англии, куда Российская империя выслала в начале XX века его коммунистов-родителей. Назван в честь Шекспира. В Америке работал под именами то Эндрю Кайтис, то Эмиль Роберт Гольдфус. Но при аресте назвал себя Рудольфом Абелем, чтобы дать тайный знак нашим. На самом деле Рудольфом Абелем был другой знаменитый советский разведчик, его близкий друг, умерший в СССР в 1955-м. Вы и не знали, что в СССР было два Рудольфа Абеля? Я тоже не знал.
В итоге Вильяма Фишера судили в Америке как Рудольфа Абеля, и он остался Абелем до конца своих дней — уже после того, как его вернули в Страну Советов.
В фильме этих подробностей нет. Когда ФБР при аресте с ходу именует героя Абелем, это явная лажа — он тогда Абелем стать не успел. Но если бы Спилберг погряз в деталях, он лишь запутал бы зрителя. А так — он сразу являет зрителю слежку ФБР за Абелем, его быт, его упомянутую нами страсть к живописи, обыск его квартиры — и все с такими вкусными деталями (которыми обычно пренебрегают другие фильмы), что действительно вгрызаешься в экран.
Абеля решили прилюдно судить. Это было важно в ситуации, когда общественное мнение напоено ксенофобской истерикой — примерно как сейчас у нас. Американцы дико боялись ядерной войны. Они строили индивидуальные подземные убежища, наполняя их продуктами и водой. Есть даже комедия «Взрыв из прошлого», в котором американская семья просидела в таком убежище 35 лет, по ошибке решив, будто ядерная война уже началась, и вылезает на свет в совершенно ином мире. В СССР индивидуальных убежищ не строили — не было личных денег. Зато понастроили массу убежищ для партийной элиты и руководства. Давно не тайна, где в Подмосковье располагается запасной подземный телецентр. Да и другие убежища — тоже не вполне секрет.
Абелю, не признавшемуся ни в чем, был положен адвокат, чтобы процесс выглядел правомерным. Роль неблаговидная, ведь Америка ненавидит советского шпиона, который, по ее мнению, и готовил ядерное уничтожение США. В итоге коллегия адвокатов выдвигает на роль защитника ботана Джеймса Донована — специалиста по страховым случаям. В свое время он был в команде, которая готовила Нюрнбергский процесс, но с тех пор ничем не отличился. Донована изображает мой не самый любимый актер Том Хэнкс, который в «Шпионском мосте» — превосходен.
Видимо, предполагалось, что Донован, послушный дурачок, формально оттараторит все то, что нужно произнести защитнику, после чего Абеля спокойненько казнят ко всеобщему удовольствию. Но Донован берется за дело всерьез, отстаивая каждую букву американского закона. От него не ожидали, что он попрет против так называемых интересов страны. В итоге в ситуации, когда Абель — враг Америки №1, Донован становится врагом №2. В окна его дома стреляют, а у него ведь жена и трое детей. Его начинают задвигать на работе. Его осуждает даже собственный сын, которого накачивают ядерной истерией во время школьной военной подготовки (напомню, что и в СССР были уроки ОВП, когда мы собирали-разбирали автомат Калашникова и изучали пять последствий ядерного взрыва).
Параллельно развивается история молодого летчика Френсиса Гэри Пауэрса, чей самолет-шпион U-2, достигавший невероятной в те годы, недостижимой для истребителей и даже радаров высоты чуть ли не в 21 километр, был сбит под Свердловском 1 мая 1960 года, а сам Пауэрс оказался осужден за шпионаж. В фильме нет (но это тоже уводило бы в сторону) упоминания о том, что наши боялись сбивать самолет, в результате чего он и пролетел, поднявшись в пакистанском Пешаваре, аж до Свердловска. У нас боялись, что в самолете, летевшем в светлый рабоче-крестьянский праздник 1 мая, может быть заложен ядерный заряд.
В итоге ЦРУ уговаривает Донована отправиться в Восточный Берлин, чтобы стать посредником при обмене Абеля на Пауэрса. Обе страны жаждут как можно скорее получить назад своих шпионов, пока те не выболтали лишнего. Страны в своих не уверены. Хотя свои врагам ничего не выдали, честно выполняя свою солдатскую работу.
Проблема в том, что СССР не признал Абеля шпионом. А США не признавали ГДР. Так что Донован, вроде как осуществляя правительственную миссию, прибыл в ГДР и вынужден был вести переговоры словно бы частное лицо. Ему пришлось таиться даже от жены: его заставили солгать ей, будто он поехал на корпоративную рыбалку в Шотландию. Если бы его арестовали в ГДР, США бы от него открестились.
Такой вот фильм.
Кстати, я до недавних пор был уверен (как, наверное, и многие), что именно судьба Абеля и его обмен на шпиона, пришедшего с Запада, положены в основу легендарного фильма «Мертвый сезон». Ничего подобного. Там — история нашего другого знаменитого разведчика Конона Молодого (интересно, почему у всех легендарных советских шпионов нерусские имена: Ким Филби, Рамон Меркадер, Вильям Фишер, Рудольф Абель, Конон Молодый? Все-таки русская революция действительно была началом общемировой, и в нее верили многие нерусские товарищи). Но Абеля не зря связывают с «Мертвым сезоном». Во-первых, уже по возвращении в СССР он сделал предисловие к фильму — и тогда, в 1968-м, впервые появился на публике. Он и Молодый (под псевдонимом Панфилов) были консультантами «Мертвого сезона».
Во-вторых, Молодый был тоже обменян на иностранного шпиона — двумя годами позже Абеля. И что самое любопытное, на том же самом Глиникском мосту между Берлином и Потсдамом. Потом на нем еще два раза происходили обмены. В итоге мост получил в мире название «шпионского» — это название использовал и Спилберг.
ЧТО В ЭТОМ ХОРОШЕГО
Удивительно, но Спилберг с годами борозды не портит. Особенно когда его фильмы снимает как оператор поляк Януш Камински, который уже дважды получал «Оскар» за фильмы Спилберга и теперь имитировал блекловатую картинку из фильмов 1950-х.
Главные впечатления — детали. Настоящий кайф — перегоревшие и брошенные лампочки на полу в кулуарах суда, где фотографы, оттесняя друг друга, щелкают Абеля и его адвоката. Я только сейчас осознал, что вспышки тогда были обычными ламповыми. И лампы не выдерживали напряжения — быстро перегорали. Соответственно, фотографы, гнавшиеся за сенсациями, быстро заменяли перегоревшие лампочки на новые (интересно как, перегоревшие ведь были горячими) и в спешке бросали использованное под ноги.
Сколько снято фильмов про папарацци прежних времен. Но до такого кадра никто не додумывался.
Другая детальная сцена — массовая. Во время строительства Берлинской стены люди почему-то спускаются из окон. Объясню почему: это классический факт, который Спилберг решил не прояснять. Когда в августе 1961-го коммунисты решили возвести стену между Западным и Восточным Берлином, капитализмом и коммунизмом, стена прошла, не ломая их, через ряд домов. И те соседи, которым посчастливилось стать жителями Берлина Западного, пропускали через свои квартиры и окна тех сокоридорников, чьи квартиры попали в Восточную часть, если они хотели (а они хотели) навсегда опуститься на землю не в ГДР, а в ФРГ.
Другой — идеологический — плюс фильма Спилберга: он о том, что в демократической стране закон превыше всего. Закон — это прежде всего свод правил, именуемых Конституцией. Закон не подвластен ни политической конъюнктуре, ни сиюминутным интересам страны, даже если она находится в ситуации войны (пусть холодной). Эту мысль постоянно отстаивают британские детективные сериалы, о чем мы уже писали.
Судья говорит в «Шпионском мосте» адвокату — персонажу Тома Хэнкса: «Не все в этом деле сводится к закону — есть вещи поважнее». Так вот, важнее закона ничего нет. Вопрос: когда это поймут в стране, в которой мы с вами живем?
Опять же актуально. В фильме важна ситуация с подбитым самолетом, которая способна привести к войне. И представители спецслужб пророчат: следующая подобная ситуация может стать последней.
СТРАННОСТИ
Можно обвинить Спилберга в том, что он изображает коммунизм (ГДР, советское посольство) более ужасным, чем капитализм. Но и американцам — суду, ЦРУ, гражданам — он выдает по полной.
В сущности, «Шпионский мост» — фильм о том, что значит быть американским патриотом. Вся страна состоит из эмигрантов. Так кто же истинный американец? Тот, кто вопреки ненависти к нему всей нации способен помнить о гарантиях, обозначенных в Конституции. Всего-то.
У нас бы так, где даже в законодательных собраниях понимают, что ряд последних законов (например, об оскорблении так называемых чувств так называемых верующих) противоречит статье Конституции о свободе совести. Что эти законы провоцируют дремучее средневековое самосознание — охоту на ведьм. И все молчат. Потому что кому-то это выгодно. И потому, что заботятся не о стране, а о личной прибыли.
НАШ ВАРИАНТ РЕКЛАМНОГО СЛОГАНА
Может, все-таки подумаем?