Голоса в Берлине: три премьеры фестиваля театрального и музыкального искусства Voices
Voices — не просто музыкально-театральный фестиваль, то есть смотр достижений перформативных искусств, это независимая платформа для режиссеров, композиторов, актеров и музыкантов, словом, творцов в самом широком смысле. Их голоса — вполне четкие, зрелые и осознанные высказывания, которыми они готовы делиться с аудиторией за границей.
У Voices два измерения: драматическое и музыкальное. Первым заведует театральный критик Марина Давыдова, а вторым — композитор Сергей Невский, давно уже живущий в Берлине. Эти две сферы не только мирно сосуществуют в рамках одного фестиваля, но порой соединяются в одну сущность — как в случае с Nachspiel, музыкально-театральным перформансом режиссера Филиппа Григорьяна и оркестра Klangforum Wien.
«Мы наблюдаем феномен, когда множество представителей культуры оказались за пределами исторической родины. Случился массовый исход. Причем как деятелей культуры, так и реципиентов», — говорит в интервью радио «Голос Берлина» Марина Давыдова. По ее мнению, фестиваль — это поле исследования и эксперимента. Попытка доказать, что «культура — некий экстерриториальный феномен, который не обречен оставаться по месту прописки». Дух дышит, где хочет, приводит Давыдова библейскую цитату. И дух времени, пресловутый немецкий zeitgeist, воплощается порой в неожиданных местах.
По мнению Давыдовой, зрители в Берлине и других европейских городах стали свидетелями удивительного и сложного процесса: когда художники, очутившись в новом ареале обитания, не обособляются от него, а пытаются с ним взаимодействовать, сохраняя при этом себя. А потому Voices, который призван зафиксировать этот момент, говорит сразу многими языками. Иван Вырыпаев ставит на английском, Илья Мощицкий — на армянском, а Дмитрий Мелкин пользуется языком промптов для нейросетей.
Открылся фестиваль, что уже парадоксально, «Эпилогом» (Nachspiel) — совместным музыкально-театральным перформансом режиссера Филиппа Григорьяна и оркестра Klangforum Wien. Слушая и наблюдая, зрители бродили по трем этажам Kühlhaus — бывшего городского холодильного склада начала прошлого века. Некоторые показы, включая нашумевший «Кремулятор» Максима Диденко с Максимом Сухановым, проходили в бывшей церкви Св. Елизаветы, здание которой было разрушено во Вторую мировую и возродилось лишь в 1990-х в виде культурного центра. А «Дрон» Мелкина и вовсе показывали в бывшем крематории в Веддинге.
Mahamaya Electronic Devices, режиссер Иван Вырыпаев
Кто-то однажды сказал, что искусство должно задавать вопросы, а не давать готовых ответов. Вряд ли автор этой пыльной максимы предполагал, что кто-то додумается задавать бесконечное количество вопросов с пулеметной скоростью, не давая не то что ответить хоть на что-то, а вообще опомниться.
Иван Вырыпаев додумался. На сцене культурного центра tak (Theater Aufbau Kreuzberg) — четверо: две девушки и двое мужчин. Позади экран, куда транслируются подвижные абстракции, справа — диджей в наушниках. Четверо начинают говорить без предупреждения, иногда двигаясь, иногда стоя неподвижно под утробный idm. Говорят по очереди, но иногда перебивая друг дружку. Их реплики — бесконечная цепочка утверждений и вопросов, вытекающих друг из друга.
«Почему можно убить корову, а человека нет?
Потому что она не думает.
А человек с пораженным мозгом? Он тоже не думает, его можно убить? Нет.
Почему?
Он человек.
Значит, человека нельзя, а корову можно?
Да.
Почему?»
Есть такой метод ведения дискуссии — он называется сократовским. Когда оппонента подводят к нужному выводу чередой правильно заданных вопросов. Но вырыпаевская четверка, похоже, не собирается никого подводить ни к каким выводам. Люди на сцене, подгоняемые электронным битом, просто очень быстро озвучивают миллион проклятых вопросов (точное их число не знает даже сам автор, по его собственному признанию) — на все темы, которые мучают человечество: «Где границы насилия? Почему запрещены наркотики, но разрешен кофеин? Что такое измена? Что такое любовь? Что такое норма? Есть ли бог?..»
Как будто вы оказались в голове у подростка, только начинающего задумываться о всем сущем. Лавина вопросов неизменно приводит к базовому: в чем смысл жизни? Но не останавливается — потому что тут же возникают новые: а что такое жизнь? А смысл?
Mahamaya — спектакль удивительно подростковый в хорошем смысле его легкости и свежести. Вопросительные знаки сыпятся на вашу голову всего лишь в течение часа. Вся постановка крайне минималистична: меняются цвета прожекторов, на актерах нет каких-то специальных костюмов, фоновое видео генерируется любым проигрывателем, диджейский пульт не занимает много места. Постановку можно собрать за минуту — и отправиться куда угодно.
Так Вырыпаев и поступает: спектакль показывают в разных городах и странах. Вопросы всякий раз звучат на разных языках: есть и на польском, и на румынском, и на русском. В Берлине это был английский. Один из них: почему Махамайя? Это понятие из индуизма, означающее великую иллюзорную энергию, которая заставляет души вечно перевоплощаться. Как это остановить? Вырыпаев иногда все же дает варианты ответов. Например, такой: «Бросить атомную бомбу и покончить со всеми».
To Forget, режиссер Илья Мощицкий
С 2022 года Илья Мощицкий живет в Ереване. Он — петербуржец, которого московские зрители могут помнить по спектаклю «Дуб Майкла Крейг Мартина» в Центре Мейерхольда, когда режиссер выбирал обычного зрителя из зала и диалог с ним, никак не подготовленный заранее, становился всякий раз новой постановкой. А питерцы — по пьесе «Суд над Джоном Демьянюком» в музее «Эрарта», поставленной в жанре холокост-кабаре.
В 2024 году весь мир отмечает столетие со дня рождения Сергея Параджанова. Этим летом, например, Кирилл Серебренников представил спектакль о нем, который назвал «Легенда» и показал в Германии на «Рурской триеннале». To Forget Мощицкого — тоже посвящение Параджанову, человеку искусства вне времени. Поэтому, наверное, время здесь становится как бы отдельным, весьма ощутимым элементом.
На сцене четверо красивых молодых людей: три девушки и мужчина. Они появляются в молчании. «Я хочу сказать вам что-то важное», — говорит одна по-армянски. Все молчат. «Я не могу, я забыла», — говорит она. Все молчат. Медленно наплывает музыка. Медленно, значительно и красиво четверо актеров начинают уходить за кулисы — и тут же возвращаться с книгами, которые раскладывают по сцене, раскрывая посередине. Они все несут и раскладывают, неспешно двигаясь в золотом мареве под мерное гудение, книжные страницы трепещут на ветру.
Следуя за Параджановым, Мощицкий не боится гармонии — но подчеркивает ее парадоксами, внезапными сбивками. Только вы привыкнете к величественному ритму — как актеры вдруг принимаются бегать, кружиться, биться головой. Только вы привыкнете к молчанию — как они начинают рассказывать: о детстве, о родителях, об Армении. Только вы привыкнете к их повествовательной манере — как они начинают сыпать научными терминами и цифрами, где соседствуют высота Арарата и названия гормонов, которые организм вырабатывает во время влюбленности. Только вы хоть как-то привыкнете к происходящему на сцене — как кто-нибудь с этой сцены выходит прямо в зал.
«Я хочу все забыть», — говорят иногда герои спектакля. Но забыть невозможно. Зрители будто вместе с ними вспоминают наконец что-то и про себя. Но это уже неважно, ведь спектакль закончился.
Drone, режиссер Дмитрий Мелкин
Мелкин — ярый экспериментатор. Этому есть и документальное подтверждение: спектакль «Ликвидация», довольно безумный сайт-специфик, в котором он принимал участие как член Liquid Theater, получил «Золотую маску» 2009 года именно в номинации «Эксперимент». С тех пор Мелкина не остановить. В 2021 году он ставил Solaris по Стругацким в Музее Москвы, который показывали единым блоком с AR-выставкой Павла Пепперштейна. Два события перекликались неуемной тягой к современным технологиям.
Этой же тяге режиссер отдался и в своем новом спектакле. Точнее, моноспектакле — на сцене лишь Гладстон Махиб, один из самых ярких брусникинцев. После спектакля артист говорит, что это была мечта Дмитрия Брусникина — чтобы каждый актер курса когда-нибудь сыграл в моноспектакле. И она постепенно претворяется в жизнь.
Нынешний Voices представил Махиба как театральную машину. В «Махамайе» Вырыпаева он — автомат, практически бесперебойно задающий вопросы. В «Дроне» Мелкина он — робот, движимый искусственным интеллектом.
Зал бывшего берлинского крематория с высоченными потолками кажется идеальным местом для рейва. А Махиб, стоящий в юбке у компьютера, кажется сразу диджеем и виджеем из Бергхайна. Перед ним веб-камера, а позади большой экран. Между ними — нейросеть, которая преображает актера в разных персонажей. Он ставит музыку — это электроника от московского дуэта GeJu, который точно знают гости вечеринок Leveldva.
Историю, которую разыгрывают перед залом человек и искусственный интеллект, будто бы писала если не нейросеть, то Пелевин (хотя в последние годы их сложно различить). Это история любви, предательства и мести — в мире, где после войны за независимость роботы отстояли свои права. Однако коварное правительство людей планирует лишить машины их свободы. В ролях: психоаналитик, его любовница — пилотная консоль Дрон, кофейный аппарат, маникюрный робот, автоматический журналист.
Drone создан, чтобы нравиться. Тут есть все: электронная, но приятная музыка, актуальная тема ИИ и ее понятная интерпретация, юмор («Опять ваши робофобские высказывания!») и секс («Твой внешний секвенсор, детка, кидай в мой midi out!»). Если это и эксперимент, то его результат заранее четко просчитан. И техника не подводит.
В конце, после аплодисментов, кто-то из зала дарит Махибу цветы. И кажется, если цивилизация и дальше пойдет по пути промптов, то скоро не понадобятся ни авторы музыки, ни драматурги, ни, возможно, режиссеры. Да и цветы дарить будет некому.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции