Горькая доля: как Константин Богомолов в Александринском театре исследует материнство
Режиссер Богомолов применил свой фирменный подход к классике — и от оригинального текста Горького в пьесе не осталось ничего. В соавторстве с Анной Носовой он создал собственное произведение, сюжет которого, по его словам, «спровоцирован» текстом Максима Горького.
Получилось что-то вроде «жестокого романса» — бытовой трагедии со смертью, нагруженной цитатами и ссылками в диапазоне от «Идиота» и «Преступления и наказания» Достоевского до «Необыкновенного приключения, бывшего с Владимиром Маяковским», мифа о Медее, притчи о матерях и Соломоне и средневековых поверий о детях-подменышах, расцвеченного подробностями жизни на Патриках. Все это — в параллели с романом «Мать» Горького.
Сюжет выглядит так: высокопоставленный чиновник узнает от друга, генерала спецслужб, что у него есть незаконный сын, рожденный почти день в день с законным. Сейчас он арестован за нелепую провокацию: облил нечистотами модный показ дизайнерши, чей муж — крупный чиновник. Узнав об этом, мать молодого человека — уборщица, в молодые годы работавшая стриптизершей, — заявляет, кто на самом деле отец ее сына. Так у у чиновника появляется новообретенный наследник, отношения с которым становятся настолько тесными, что это начинает беспокоить его жену. И она решается на крайние меры, заказав убийство.
Этот своеобразный «спор Титании и Оберона из-за ребенка» тянет на роскошную мелодраму в духе Болливуда, но Константин Богомолов придерживается отработанного метода. Актерская игра очищена от эмоций, герои подают односложные реплики, говорят приглушенными голосами, которые слышны лишь благодаря чутко настроенным микрофонам. Выражения лиц транслирует на экран телекамера.
Сценография постоянного соавтора режиссера, художника Ларисы Ломакиной, устроена как каминный зал в особняке, обложенный толстой кирпичной кладкой. Он напоминает бункер, в который заточены герои. Мизансцены идут ровной чередой без «монтажных склеек», как на конвейере. Более того, персонажи спектакля не имеют имен, а называются «Отец», «Мать 1», «Мать 2», «Сын 1», «Сын 2», «Генерал». Так достигается ощущение инфернальности, будто действие происходит, согласно другой метафоре Горького, где-то «на дне». Этот эффектный амбьянс, к сожалению, заметно разрушают пошловатые детали из жизни властьимущих, а особенно шутки на тему нетрадиционных сексуальных отношений, которые звучат несмешно и неловко («международное движение ЛГБТ» признано в России экстремистским и запрещено).
Среди разнообразных текстов, звучащих в спектакле, где, в частности, есть большая сцена из «Идиота», разговор князя Мышкина с генеральшей Епанчиной, выделяется монолог Матери 2, родившей Сына 1 и воспитавшей Сына 2. Он приобретает форму фольклорного плача-причитания и исполняется актрисой Анной Селедец в соответственной манере. Мать 2 — единственный персонаж спектакля, которому режиссер разрешил повысить голос до вопля, что исторически оправдано: плакальщиц на Руси называли «вопленицами».
Этот вопль о том, как злые силы отняли у матери сына, наполнен постмодернистской иронией и отсылает и к сюжету из «Сказки о царе Салтане», и к славянским сказаниям об Огненном змее, и к текстам группы «Король и Шут». В плаче фигурирует и злодейка, Мать 1, которая находится в аду и вещает оттуда измененными словами Маяковского «гореть, и никаких гвоздей — вот лозунг мой и Солнца». Поэтическая и звуковая символика вопля нацелена на то, чтобы страдалицу услышали «на том свете».
В финале выяснится, что у Матери 1 — рак, жить осталось недолго. И никто ничего не может сделать — своеобразная «немая» сцена. Такой финал вызывает логичный вопрос, зачем вообще была рассказана история, практически лишенная логики, смысла и, наконец, идеи. Ответ, возможно, кроется в том, что через свой режиссерский метод Константин Богомолов опытным путем пришел к театру абсурда и абсурдистскому мировоззрению в целом. Ведь согласно Эжену Ионеско, основоположнику театра абсурда, «голое» человеческое существование не оставляет места иллюзиям, а также и чувствам. Отсутствие последних особенно удалось режиссеру: это показано не только равнодушием Матери 1 к собственному сыну, но и тем, что оба мальчика явно не способны любить.
В систему театра абсурда с его четкими лингвистическими характеристиками персонажей, когда неважно, о чем говорят, а важно — какими словами, укладывается и «рублевский жаргон», и пошлые шутки, и односложные безликие фразы, которыми перекидываются Отец и Генерал, «люди без свойств», как их играют Петр Семак и Андрей Матюков, и нагромождение нелепых событий с подменой ребенка и последующим его убийством. Но всю эту абсурдность зритель, настроенный внешними признаками на то, что ему показывают мелодраму, практически не замечает. Константин Богомолов глумливо замечает ошарашенной публике, что действительность вышла за рамки представлений о норме.