«Цербер»: детектив о жестоких убийствах, которые начались в Петербурге в 1826 году
В полутьме комнаты синел прямоугольник окна. Мартовский Петербург неохотно наполнялся светом. Молчали фонари. Бежала под рыхлым льдом Нева.
Александр Карлович Бошняк не спал. Ему было бездумно и легко. Тридцати девяти лет, с неширокими плечами, длинными жилистыми руками, за которые ещё в пажеском корпусе был прозван Долгоруким, он производил впечатление человека замкнутого в своих мыслях и интересах. Бошняк представлялся как ботаник-любитель. Он легче общался с растениями, чем с людьми. Ещё он мог складывать в уме семизначные числа. Но это не производило впечатления на дам. Им было трудно проверить результат.
Александр Карлович почувствовал рядом лёгкое движение и вспомнил, что в постели не один.
Её звали Каролина Собаньская. Дочь польского литератора и масона, спешно выданная замуж за одесского негоцианта, она вскоре оказалась на содержании графа Ивана Осиповича Витта — боевого генерала и шпиона, который служил не только в российской армии, но и в войсках Наполеона. Каролина ничуть не стеснялась своего нынешнего положения. Бошняк, находясь под началом Витта, знал её давно, но прошлым летом в Одессе, на балу, устроенном графиней Воронцовой, случилась мазурка. Глупый танец. Все танцы глупы. Пародия на природу. Нечто подобное можно наблюдать у журавлей и лягушек. Она смотрела, словно метила из пистолета ему между глаз. Обыкновенные женщины так не смотрят. Не зря в Одессе её прозвали Демоном.
Они сбежали с бала, взяли лихача. Сверкала ночь. Ёрзал перед глазами драный сюртук извозчика. Лёгкий хмель туманил голову. И совсем близко были губы Каролины. Она облизнула их. И тогда он будто невзначай коснулся её пальцев. Он думал, что она не заметила. Но Каролина посмотрела строго:
— Ну что же вы, Саша?
Тогда она впервые назвала его Сашей. И позволила себя поцеловать.
Это было странно. Он не доверял ей. Считал, что она чересчур умна, чтобы быть преданной, и слишком расчётлива, чтобы просто так заметить его.
И теперь не мог отделаться от ощущения, что, лёжа рядом с ним, Каролина смотрит на него сквозь закрытые веки, и не знал, куда деться от этого взгляда.
Её губы сложились в еле заметную улыбку.
— Жарко, — проговорила лениво. — В Петербурге холод, а мне жарко.
У неё был крупный с горбинкой нос, чуть раскосые, смело сверкающие глаза. Бошняк не раз пробовал нарисовать её, но всегда выходило другое лицо.
— Вы любите меня? — спросил Бошняк.
И тут же пожалел о своём вопросе.
— Саша-Саша, — Каролина провела пальцем по кончику его носа, губам, подбородку. — Я и сама не ведаю. Мне с вами хорошо и спокойно...
Она говорила с еле заметным акцентом, растягивала и выдыхала звуки его имени. И оно растворялось. Становилось чужим.
— Со мной спокойнее, чем с графом? — спросил Бошняк.
— Да, — улыбнулась Каролина.
— Чем же я лучше его? — Бошняку нравилась лёгкость этого пустячного разговора.
— В одном он определённо вам уступает, — Каролина перестала улыбаться. — Он знает обо мне больше, чем вы можете себе представить.
За Невой проступали очертания крыш.
Каролина потянулась, хрустнула косточкой и пожелала вернуть беззаботное настроение:
— Я прочитала вашу книгу «Дневные записки путешествия А. Бошняка в разные области западной и полуденной России, в 1815 году».
— Вы же скверно читаете по-русски, — улыбнул- ся Бошняк. — И что же? Вам понравилось?
— Нет. Но я горда уже тем, что запомнила название. И я поняла две вещи. Вы любите Россию почти так же, как я люблю Польшу. И ещё: вы очень нудный и увлечены ботаникой больше, чем мной.
Каролина приподнялась на локте, сорочка сползла с её плеча. Она быстро поцеловала Бошняка в губы и откинулась на подушку:
— Скоро маскарад. Вы знали?
— Что за маскарад?
— Весенний. В масках можно не таясь ходить средь толпы...
— Я не хочу таиться, — сказал Бошняк. — Я должен поговорить с графом. Я умею быть убедительным.
Каролина посмотрела на него, как учитель смотрит на нерадивого ученика. Бошняк очень не любил этот взгляд.
— Желаете на дуэли погибнуть? — спокойно спросила она и продолжила, будто в который раз повторяла одно и то же. — Он и так узнает. Непременно узнает. Но если отношения наши не будут преданы огласке, всё может пройти тихо.
— Пройти? — переспросил Бошняк.
— Да, — ответила Каролина.
Предрассветную тишину улиц нарушил стук копыт. Вдоль угрюмых фасадов и зелёных бронзовых львов, мимо чадящих масляных фонарей бежала чёрная казённая карета. Сонный будочник проводил экипаж равнодушным взглядом и снова опустил веки.
Разбрызгивая грязный снег, экипаж повернул к дому Бошняка и остановился у парадного. Из кареты не торопясь выбрались фельдъегерь и двое солдат. Скрипя холодными сапогами, направились к двери.
Услышав звук подъехавшего экипажа, Каролина откинула одеяло и легко подбежала к окну.
— Как некстати, — сказала.
Бошняк уловил беспокойство в её глазах.
С лестницы донеслись гулкие шаги. Скоро раздался настойчивый стук в дверь. Было слышно, как лакей Фролка поворачивает ключ, гремит засовом, впускает людей в переднюю.
— Коллежский советник Александр Бошняк здесь проживает? — голос, казалось, был занесён снегом.
— Как доложить... прикажете? — неуверенно осведомился Фролка.
— Фельдъегерь Блинков с предписанием на арест и сопровождение в Петропавловскую крепость.
Каролина с удивлением подняла бровь.
— Не беспокойтесь, это не за вами, — улыбнулся Бошняк.
Всегда было трудно понять, шутит он или серьёзен.
В комнате возник Блинков — щуплый, заснеженный, с честными спокойными глазами. Голова у него была крохотной и твёрдой, как грецкий орех.
Позади Блинкова топтались два конвоира. Таращились на стоящую у окна Каролину. Рассвет бесстыдно проникал сквозь тонкую ткань её рубашки. Но это ничуть не смущало ни её, ни Бошняка, который вместе с солдатами любовался её красотой.
— По какому обвинению арест? — не сразу спросил Бошняк.
— Не могу знать, ваше благородие, — вежливо ответил Блинков. — Вы подымайтесь живее, у меня ещё три адреса.
Каролина с любопытством смотрела, как Бошняк не торопясь встаёт, как Фролка приносит таз, полотенце, кувшин с подогретой водой.
С сапог конвоя натекли лужи. Но Блинков уже не выказывал нетерпения. Он всегда позволял арестованным не торопясь проститься со свободой. Блинков находил в ожидании важную паузу, которая непременно должна была разделить обычную жизнь человека и его путь от крепости до каторги.
Наконец Бошняк, в чистом сюртуке, причёсанный и пахнущий одеколоном, подошёл к Каролине, наклонился и поцеловал в лоб.
— Даст бог, скоро вернусь, — сказал он. Солдаты ухмыльнулись.
— Вон пошли! — прикрикнул на них Блинков. Фельдъегерь вышел вслед за солдатами.
— Ступайте, Саша, — сказала Каролина. Бошняк всё ещё стоял рядом, ждал, что она скажет ещё что-нибудь. Но Каролина повернулась к окну и стала смотреть на светлый невский лёд.
Бошняк направился в переднюю. Натянул сапоги, толстую зимнюю дорогого сукна шинель. Солдаты взяли его под руки.
— Сам, — сказал он.
Провожаемый растерянным взглядом Фролки, Бошняк вышел.
На улице он глубоко вздохнул, прогоняя остатки сна, поёжился и подумал, что на родной его Херсонщине климат не в пример мягче. Блинков открыл хлипкую дверцу. Поставив ногу на ступеньку, Бошняк взглянул на своё окно. Занавеска была отодвинута, но Каролина исчезла.
Бошняк забрался в экипаж, кучер хлестнул коней. Карета побежала по сонным улицам. Колёса ломали плотный снег. В сером воздухе мерцали фонари, над Невой таял масляный запах ночи.