Среда, 27 марта. Еду в такси. Мой водитель — Самат. Спрашиваю у него: «Самат, скажите, а после того, что случилось в пятницу, кто-то из клиентов спрашивал вас о вашей национальности?» «Да, — отвечает Самат, — стали спрашивать не таджик ли я. А то с таджиками им страшно ехать. Я киргиз, но обидно. Сейчас такие большие очереди в аэропортах: все уезжают из России. И я тоже уеду в апреле. Потому что я так устал: по пять раз в день меня останавливает ГИБДД, проверяет документы. Я не таджик. Но я уеду!»
Несмотря на все заверения первых лиц государства, что терроризм не имеет национальности, СМИ и телеграм-каналы не упускают возможности подчеркнуть этническую принадлежность подозреваемых в совершении теракта в Crocus City Hall. Это неизбежно ведет к усилению стереотипов и предрассудков, которые могут прорасти в общественном сознании и привести к волнам ксенофобии и этнического насилия. На момент написания этой статьи они уже к ним привели.
Страх и паника создают опасную динамику, в которой невинные люди, разделяющие лишь внешние признаки с подозреваемыми, становятся объектами неоправданной дискриминации. Более того, это создает ситуацию, в которой люди, косвенно связанные с подозреваемыми и виноватыми, становятся объектами недопустимой агрессии.
Одним из задержанных в деле о теракте в Crocus City оказался парикмахер барбершопа в Ивановской области. Теперь сотрудникам и директору барбершопа звонят и пишут с угрозами. «Сегодня утром проснулась, а нас заваливают ужасными сообщениями, люди желают смерти, звонят мне. Я беременная, не знаю, что делать. Боюсь выходить на улицу», — рассказывает директор салона.
Так групповая ненависть и истерия проявляется в проекции на конкретных людей. Все, чего так или иначе «касался» задержанный оказывается зачумленным: место, где он работал, люди, которые его знали. И это уже не только про этнос. По смежности в зону атаки попадает все, что так или иначе ассоциируется с преступником.
После теракта и информационного потока, с ним связанного, некоторые россияне стали избегать любых контактов с гражданами Таджикистана и других стран СНГ: начались массовые увольнения, пассажиры отказываются от услуг таксистов. В СМИ появляются провокационные статьи, где можно найти, например такие цитаты: «Таким образом русские пытаются привлечь внимание к тому, что завоз малограмотных, живущих инстинктами, среднеазиатов зачастую игнорируется». Нужно ли комментировать, что подобные высказывания не соответствуют нормам этики и разжигают межнациональную рознь?
Некоторые издания создают «профайлы новых террористов», которым, очевидно, будут соответствовать тысячи мигрантов. И все эти люди будут восприниматься как несущие опасность и даже смерть. Комментарии под такими статьями представляют собой бесконечный перечень пыток и мучений, которым следует подвергнуть террористов, и идей, какую «сладкую жизнь» нужно устроить мигрантам теперь.
Злоба и ненависть, зародившись в информационном поле, выходит в реальную жизнь. Так, например, в Благовещенске был расстрелян и сожжен павильон, который принадлежал мигрантам.
Фокус на этнической составляющей преступности — не только российская проблема. Исследование 2017 года, проведенное в США показывает, что информация о нападениях, совершенных мусульманами, получают в среднем в 4,5 раза больше охвата, чем нападения немусульман. Исследование 2011 года, посвященное освещению 11 террористических атак в США в период с ноября 2001 года по декабрь 2009 года, предполагает, что преступники-мусульмане, как правило, изображаются как связанные с Аль-Каидой и мотивированные священной войной против США. Напротив, немусульманские граждане США, скорее всего, будут охарактеризованы как психически неуравновешенные, а их этнос остается вне фокуса внимания.
Теракты и волны ксенофобии
Связь между терактами и последующими волнами ксенофобии прямая. После терактов 11 сентября 2001 года в США многие мусульмане и люди, воспринимаемые как мусульмане, столкнулись с повышенным уровнем враждебности и открытой агрессией. В последующие годы было зафиксировано увеличение количества преступлений на почве ненависти, направленных против этих групп.
- 15 сентября 2001 года в своем продуктовом магазине был застрелен Вакуар Хасан, сорокашестилетний пакистанец и отец четырех детей.
- 4 октября 2001 года тот же преступник (Марк Строман) застрелил Васудева Пателя, индуиста и отца двоих детей, когда тот работал в своем магазине в Техасе. Во время суда убийца заявил: «Мы на войне. Я сделал то, что должен был сделать. Я сделал это, чтобы отомстить тем, кто отомстил нам».
- 29 сентября 2001 года Абдо Али Ахмед, йеменский араб-мусульманин, отец восьми детей, был застрелен в своем магазине в Калифорнии. За два дня до своего убийства Ахмед нашел записку на лобовом стекле автомобиля, в которой говорилось: «Мы собираемся убить всех вас [арабов]». Вместо того, чтобы связаться с полицией, Ахмед выбросил записку.
- Сикха Бальбира Сингха Содхи застрелили на заправке 15 сентября 2002 года, когда тот сажал цветы.
Феномен границами США не ограничился, в других странах-свидетелях наблюдался рост антимусульманских настроений. То же случилось и после серии скоординированных терактов в Париже 13 ноября 2015 года. Вслед за атаками во Франции и других странах Европы был отмечен рост антимигрантских настроений, особенно против беженцев из Сирии и других стран Ближнего Востока. Это привело к усилению поддержки правых и ультраправых политических движений, которые использовали риторику страха и ксенофобии для укрепления своих позиций.
Человеку критически важно чувствовать себя в предсказуемой, контролируемой среде, знать, что будет завтра или через час, понимать, что он может влиять на происходящее: начался ливень — идем в убежище. Вижу врага — бью дубинкой по голове. Непредсказуемые факторы всегда воспринимаются как опасные, даже когда непосредственно опасности не несут.
Поэтому ситуация, когда мы не знаем, кто наш враг, где и когда он нападет, заставляет нас испытывать генерализованную тревогу и постоянный страх, заходя в общественные пространства. В метро. Выходя их дома. И даже оставаясь дома, потому что сейчас в нас ожили воспоминания о терактах конца 90-х — начале 2000-х. Мы интуитивно и почти судорожно хватаемся за возможность найти хотя бы какую-то ясность — и обрести образ врага, ведь это наша самая любимая копинг-стратегия. Ты из этих? Получи хейт, игнор, увольнение, депортацию.
Можем ли мы иначе? Реакция даже на такие трагедии, как теракт, вовсе не неизбежна. Важно, чтобы государственные органы, СМИ и общественные организации работали вместе для предотвращения распространения ксенофобии. Это их ответственность — создать среду, в которой ответ на террор не превращается в новую волну ненависти и насилия.
И уже сегодня есть позитивные примеры такой работы СМИ. Например, ролик «Это тоже таджики», разошедшийся по социальным сетям, где пользователей интернета просят вспомнить все позитивные заголовки и инфоповоды, связанные с этносом. Ролик усложняет, делает более объемным наше понимание. А усложнение стереотипа — это лучшее средство от ксенофобии. К сожалению, в обычной жизни мы редко видим такие публикации: их мало, они не виральны. В отличие от сводок этнических преступлений.
Как вспышка ксенофобии повлияет на мигрантов и их сообщества
Одно их самых сложных и опасных явлений в области миграции сегодня — это этническая анклавизация. Она блокирует возможности социокультурной адаптации и интеграции мигранта и позволяет кричать «понаехали со своим уставом в наш монастырь».
Но чтобы изучить чужой (наш) устав, нужно иметь возможность его «прочесть», то есть получить реальный опыт коммуникации с принимающим населением. Воспринимая мигранта как угрозу, как конкурентов или людей «второго сорта», мы оставляем им только одну возможность — оставаться в своем культурном или социальном кругу, то есть сегрегировать.
Те же архаичные психологические механизмы, которые заставляют нас видеть в чужаках врагов, в ин-группе (группа, к которой человек принадлежит. — Forbes Life) работают строго обратным образом: члены этнических анклавов воспринимают соотечественников очень позитивно, стараются помочь и поддержать.
Индивидуальный выбор каждого отдельного человека-мигранта очевиден. Между сложным путем интеграции с отвержением и простым путем сегрегации с принятием он выберет второе. А мы бы что выбрали? Не адаптироваться проще, чем адаптироваться. Общаться в анклавах проще, чем интегрироваться в принимающее общество. Однако в наших (вполне прагматических) интересах помочь мигрантам выбрать и пройти по более сложному пути.
Наш страх и вызванная им агрессия и неприятие, направленные на целый этнос или социальную группу, приводит именно к тем результатам, которых мы так боимся и хотим избежать: мигранты не интегрируются в российскую культуру, остаются не адаптированными, «инаковыми» (чем раздражают принимающее население). В итоге у них нет адекватных возможностей трудоустройства и заработка, нет социальных лифтов. Это выталкивает их в маргинальную среду, когда, чтобы выжить и заработать, они вынуждены преступить закон — и это прямое последствие нашей ксенофобии.
К чему это приведет нас в долгосрочной перспективе? Устав от враждебности, предвзятости и неравенства, уедут тысячи и сотни тысяч трудовых мигрантов из самых разных стран. Сколько рабочих рук потеряет Россия? Этот анализ оставлю экспертам в сфере экономики и рынка труда.
Нашу безопасность должен обеспечивать закон, единый для всех. Каждый, совершивший наказание, должен понести за него ответственность. Вне зависимости от национальности. Важно обеспечить выполнение закона. Он объективный механизм защиты всех нас. А ксенофобия приведет лишь к увеличению субъективной и объективной опасности.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции