«Утилизация отходов»: как и на кого в СССР обменивали диссидентов и политзаключенных
«Мелкотравчатый скандалист»
«До самолета никто ничего не говорил. В самолете при пересечении границы Советского Союза руководивший всем этим какой-то крупный гэбэшник, который говорил, что он помощник Андропова, сказал: «Могу вам официально заявить, что по решению советского руководства вы выдворяетесь с территории СССР». Он также сказал, что срок мой — оставшиеся шесть лет — не отменяется, что мне выдадут советский паспорт для проживания за границей, действительный на пять лет».
Так, правозащитник, один из основателей диссидентского движения в СССР Владимир Буковский, описывал процедуру своего обмена на лидера коммунистической партии Чили Луиса Корвалана в декабре 1976 года. Буковский подвергался преследованиям со стороны советских властей с конца 1950-х, когда еще учился в школе. Тогда Московский городской комитет объявил изданный подростком рукописный юмористический журнал идеологической диверсией. Директора учебного заведения сняли с должности, а самому Буковскому позволили доучиться только в вечерней школе. Получать высшее образование ему запретили в обход права, гарантированного конституцией. С тех пор Буковский вел активную диссидентскую деятельность: организовал чтение стихов запрещенных поэтов у памятника Маяковскому в Москве, занимался подпольным изданием книги югославского писателя Милована Джиласа «Новый класс» и откровенно критиковал власть за пренебрежение к людям.
Буковского арестовывали за «распространение книги антисоветского содержания», признавали «психически больным» и помещали на принудительное лечение с людьми, которые действительно страдали от тяжелых расстройств. Как вспоминал диссидент, одно время с ним в камере соседствовал «душевнобольной, убивший своих детей, отрезавший себе уши и съевший их». Вместе с Буковским наказание в клинике отбывали и другие критики социализма. После выхода оттуда Владимир не отказался от взглядов и в 1965-м организовал демонстрацию в поддержку репрессированных писателей, за что его без предъявления обвинения арестовали и снова поместили в психиатрическую лечебницу.
Когда он вышел на свободу и провел новый протест, его признали здоровым, обвинили в «общественно-опасной деятельности», проведении «провокационного сборища» и хулиганстве. В 1971 году Буковского арестовали в четвертый раз — теперь уже за то, что он передавал за границу информацию о карательной психиатрии. И хотя в суде ему явно удалось доказать, что он сообщал лишь те сведения, которые подтверждались его личным опытом, диссидента все равно признали виновным в «антисоветской агитации и пропаганде» и приговорили к максимальному сроку — семи годам заключения и пяти годам ссылки.
Проявить снисхождение к Буковскому призывали и в СССР (например, писатель Марк Поповский, напоминавший властям о том, что заключенный страдает от язвы двенадцатиперстной кишки), и за границей. О положении советского диссидента узнали в Западной Европе и США. Там активисты начали осаждать дипломатические представительства СССР с требованием освободить Буковского. Руководители французской и итальянской компартий тоже уговаривали помиловать инакомыслящего.
Иностранные журналисты предполагали, что в попытке замять скандал Кремль может организовать убийство Буковского. Этого не случилось, но и снисхождения советские власти не проявляли. В ответ на очередной запрос итальянской компартии Политбюро отрезало, что «шумиха о помиловании Буковского не имеет ничего общего с гуманизмом» и представляет собой идеологическую диверсию, цель которой — «нанести удар по престижу советского государства, его законам и порядку».
Однако волнения за границей не утихали. Массовые демонстрации, критика в СМИ и резкие высказывания иностранных политиков совсем не вписывались в политику разрядки, которая считалась главным достижением Леонида Брежнева во главе государства. Решению дипломатического кризиса способствовал Датский комитет Сахаровских чтений, который предложил обменять Буковского на другого известного политзаключенного, лидера чилийской компартии Луиса Корвалана. Тот находился под арестом с 1973 года, когда в стране установилась военная диктатура под руководством генерала Аугусто Пиночета.
Советская власть давно добивалась освобождения Корвалана, а Буковский не представлял для чилийской хунты никакого интереса. Однако Пиночет все равно согласился на сделку, поскольку надеялся, что освобождение политического оппонента способствует улучшению его международного имиджа после проведения в стране масштабных репрессий.
Переговоры между странами велись через Государственный департамент США, поскольку СССР еще в 1973-м разорвал дипломатические отношения с Чили. На согласование формата обмена ушло несколько месяцев. В качестве места сделки выбрали нейтральную Швейцарию. Чилийцы отправили Корвалана с семьей в Цюрих, из Москвы в том же направлении отправились Буковский, его мать, сестра и племянник. О готовящемся обмене советскому диссиденту не сообщали, поэтому он до самой посадки на борт не до конца понимал, что происходит, и опасался худшего.
«В таких случаях у заключенного есть только две версии, — вспоминал Буковский. — Или расстреляют, или освободят. Вот между этими двумя версиями все варианты в голове и крутились. К тому же меня заставили переодеться в гражданскую одежду. Это очень настораживало: а зачем в гражданскую одежду?» Наконец по гулу двигателей в отдалении он понял, что его привезли на аэродром. Как только самолеты из Сантьяго и Москвы прибыли в столицу Швейцарии, все пространство вокруг них оцепили. Пассажиров вывели и посадили в машины, где сидели официально ответственные за процедуру обмена послы. Автомобили двинулись навстречу друг другу, но остановились на некотором расстоянии, после чего американский дипломат на третьей машине забрал Корвалана и его родных, высадил их у советского транспорта и отвез семью Буковского в здание аэропорта. Там диссидента ждала толпа журналистов.
Для советской власти Буковский так и остался вредителем и возмутителем спокойствия. Особенно руководство страны раздражало то, как бывший политзаключенный легко и непринужденно общался с зарубежными лидерами, откровенно рассказывал им о преследованиях и призывал не сотрудничать с Кремлем. Брежнев даже составил личное обращение президенту США Джимми Картеру, в котором с осуждением высказался о его встрече с Буковским.
«Конечно, Картер не понимает, что он выглядит в глазах серьезных советских людей мелким провокатором, — писал в дневнике раздосадованный заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Анатолий Черняев. — Потому что Буковский никого не представляет. Политически он просто бузотер, мелкотравчатый скандалист».
«Счастлив, что жил честно»
Преследования диссидентов в Советском Союзе продолжились и после обмена Буковского. В мае 1976 года активисты-правозащитники Юрий Орлов, Андрей Амальрик, Валентин Турчин и Анатолий Щаранский основали Московскую Хельсинкскую группу (в 2023 году ликвидирована по требованию российского министерства юстиции) — организацию, которая должна была фиксировать нарушения прав человека. А всего через несколько месяцев, по словам Щаранского, «начались репрессии». Сам Щаранский к тому времени уже давно участвовал в движения за права евреев в СССР, организовывал демонстрации и голодовки, составлял обращения к властям от лица еврейских активистов, тесно сотрудничал с Андреем Сахаровым. В 1973-м он подал прошение о выезде в Израиль, но получил отказ.
Руководство страны относились к нему и другим участникам Хельсинкской группы подозрительно и враждебно. Организованные Щаранским семинары по английскому языку и беседы о борьбе за права человека в СССР лишь привлекли к диссидентам дополнительное внимание правительственных структур. Параллельно Щаранский и его соратники проводили в Москве встречи с иностранными журналистами и передавали им информацию о преследованиях правозащитников, необоснованных отказах в выезде за границу, политически мотивированных приговорах. Когда информация об этом раскрылась в начале 1977 года, двух участников группы сразу арестовали, а третью, Людмилу Алексееву, выслали из СССР.
Сам Щаранский понял, что он как «основное звено связи Хельсинкской группы со свободным миром» стоит следующим в очереди на арест. Задержание действительно состоялось 15 марта 1977 года.
Щаранскому предъявили обвинения в измене Родине и антисоветской агитации. По версии обвинения, диссидент по заданию иностранных разведок разглашал шпионам под видом журналистов гостайны, в частности информацию о 1300 лицах, посвященных в военные секреты, а также о дислокации, ведомственной принадлежности и режиме секретности 200 предприятий. Деятельность Хельсинкской группы официально объявили клеветой.
Несмотря на поддержку международного сообщества и на недавний прецедент с Буковским, Щаранского приговорили к 13 годам заключения: трем годам в тюрьме и 10 — в лагерях строгого режима. Щаранский своей вины не признал и рассказал в суде, как он «счастлив, что жил честно, в мире со своей совестью, и не кривил душой», даже когда ему угрожали смертью. На следующий день после завершения процесса в газете «Правда» вышла статья, где осужденного назвали «изменником Родины».
Следующие девять лет Щаранский провел во Владимирской и Чистопольской тюрьмах, а также в колонии строгого режима в Пермской области. За акции протеста против произвола со стороны надзирателей и руководства примерно половину срока он отсидел в одиночной камере, а еще более 400 дней — в штрафном изоляторе. В тюрьме Щаранский неоднократно объявлял голодовки и подвергался принудительному кормлению. Его положение изменилось в конце 1985 года, когда накануне первой встречи президента США Рональда Рейгана и генсека ЦК КПСС Михаила Горбачева в Женеве многие западные политики и организации заявили, что разрядка в отношениях между державами невозможна без освобождения политзаключенных.
Для СССР ультиматум оказался далеко не столь унизительным, как можно было представить: диссидентов можно было выгодно обменять на коммунистических шпионов, осужденных в США, ФРГ и других «недружественных» странах. Используя беспокойство иностранных лидеров о нарушениях прав узников совести, Москва в начале 1986 года предложила отпустить Щаранского, двух граждан Западной Германии и одного гражданина Чехословакии, которые сотрудничали с американской разведкой. В обратном направлении должны были проследовать разоблаченные в США в 1984-м чехословацкие агенты Карел и Хана Кехер, а также задержанные в ФРГ шпионы Евгений Земляков (СССР), Ежи Качмарек (Польша) и Детлеф Шарфенорт (ГДР).
Обмен наметили на 11 февраля 1986 года. Посредником при передаче выступил юрист из Восточной Германии Вольфганг Фогель. Под его наблюдением стороны встретились на Глиникском мосту между берлинским районом Ванзее и прилегающим городом Потсдамом, который прозвали «шпионским» за частые процедуры обмена раскрывшимися агентами между СССР и западными странами.
Еще через несколько месяцев после Щаранского в рамках очередного обмена США освободили сотрудника советского представительства при ООН Геннадия Захарова, а СССР отпустил сотрудника журнала U.S. News & World Report и заодно выслал из страны руководителя Хельсинкской группы, физика Юрия Орлова. Последний, как и Щаранский, был арестован еще в 1977 году и приговорен к 13 годам заключения за «антисоветскую агитацию и пропаганду». При высылке Орлова лишили гражданства, но на Западе и его, и Щаранского встретили как героев. Щаранский обосновался в Израиле, сменил имя на Натан и начал политическую карьеру, а Орлов получил должность профессора Корнеллского университета.
«Средства массовой информации публиковали интервью [с Щаранским и Орловым], встречи с ними добивались знаменитости, — писала Людмила Алексеева. – Их принимали, чтобы выразить свое восхищение, президент США Рональд Рейган, премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер и другие политики. Но на свободе оказались только двое. Для всех остальных ничего не изменилось».
«Невероятно худой, очень бледный»
В один день с Щаранским, 13 июля 1978 года, суд вынес еще два приговора участникам Хельсинкской группы: главу литовского отделения Виктораса Пяткуса приговорили к 10 годам, а журналиста Александра Гинзбурга — к восьми. Формальным основанием послужила «антисоветская пропаганда». Для Гинзбурга тот эпизод в истории противостояния с властями стал далеко не первым. Еще при получении паспорта он настоял, чтобы в графе «национальность», несмотря на распространенный в СССР антисемитизм, было написано «еврей».
В юности Гинзбург играл и режиссировал театральные спектакли, работал на телевидении, писал для газеты «Московский комсомолец» и учился на заочном отделении журфака МГУ. В начале 1960-х он впервые испытал на себе давление советского репрессивного аппарата, когда начал самостоятельно издавать поэтический альманах «Синтаксис» без соответствующего разрешения цензоров. В альманахе публиковались Иосиф Бродский, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, но властям не было никакого дела до таланта авторов — стихи объявили антисоветскими. Гинзбурга, который при публикации не скрывал своих данных, приговорили к двум годам заключения за «подделку документов», раскопав случай, когда он подменил снимок в студенческом билете, чтобы сдать экзамен за друга.
В 1966-м Гинзбурга посадили во второй раз за составление сборника документов «Белая книга» по мотивам политического процесса против писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Как и в прошлый раз, диссидент не скрывал своего авторства и даже разослал свою работу во многие официальные инстанции и представителям власти. Его обвинили в «антисоветской агитации и пропаганде» и приговорили к пяти годам лагерей. На свободе у Гинзбурга осталась невеста Арина. Арестовали Александра за пять дней до свадьбы. Когда власти отказались регистрировать брак девушки с политзаключенным, тот объявил голодовку, продлившуюся два месяца. В знак солидарности к нему присоединились другие репрессированные. Когда новости распространились по миру, партийное руководство, желая показать человечность, все-таки санкционировало свадьбу.
После освобождения Гинзбургу пришлось поселиться в городке Таруса Калужской области, поскольку по условиям приговора ему запрещалось проживать на расстоянии меньше чем 100 км от Москвы. Но даже несмотря на перенесенные тяготы, он не перестал заниматься правозащитой и активизмом. Уже в 1970-х, после высылки из страны Александра Солженицына, Гинзбург начал помогать хранением и распространением произведений писателя. Он собирал и распределял средства на помощь диссидентам и их родным, общался с иностранными журналистами и рассказывал о советской системе наказаний.
Солженицын потом вспоминал, что «помощь политзаключенными и их семьям Гинзбург осуществлял со справедливостью, настойчивостью, бесстрашием и без всякого различия к политическим убеждениям, к религиозной или национальной принадлежности жертв».
После ареста в 1977 году Гинзбургу вводили психотропные препараты в надежде на то, что он сознается в многочисленных преступлениях против советской власти и выдаст «сообщников». Диссидент так и не заговорил, а состояние его здоровья от подобного обращения резко ухудшилось: 40-летний мужчина резко осунулся, почти полностью поседел и с трудом передвигался. На суде, где Гинзбург вызвался представлять себя сам, чтобы не подставлять адвоката, он едва стоял, а однажды даже потерял сознание.
На момент вынесения приговора его старшему сыну Саше было четыре года, младшему Леше — всего два. Гинзбурга отправили в лагерь в Мордовию, где ему пришлось работать на вредном стекольном производстве. Неизвестно, сколько бы продержался правозащитник в таких условиях, учитывая состояние его здоровья, но уже в 1979-м советские власти достигли договоренности с Вашингтоном о том, чтобы обменять его и еще четырех других политзаключенных на двух числившихся представителями в ООН сотрудников КГБ Рудольфа Черняева и Вальдика Энгера. Последние попались на попытке скопировать секретные документы. В США каждого из них приговорили к 50 годам заключения.
Кроме Гинзбурга, в сделку с советской стороны вошли украинский историк и писатель Валентин Мороз, баптистский пастор Георгий Винс, евреи Марк Дымшиц и Эдуард Кузнецов, которые после череды отказов в репатриации попытались угнать самолет, чтобы уехать в Израиль. Двух последних сначала приговорили к расстрелу, но затем смягчили приговор до 15 лет лагерей. Как и в случае с Щаранским, никому из политзаключенных до самого последнего момента не рассказывали, что их собираются обменять. Мужчинам оставалось только догадываться, куда их везут и что с ними будет.
Гинзбург вспоминал: «Опять «воронок», потом опять поезд, которым нас везут в Москву. Причем это пустой вагон, один из нас — в одном конце вагона, другой – в другом, третий — посередине. Около каждого стоит часовой в парадной форме. Дальше нас привозят в «Лефортово», приводят к начальнику тюрьмы. Рядом с ним двое в штатском, которые объявляют: «От имени Верховного Совета мы заявляем, что вы лишаетесь гражданства и высылаетесь за пределы Советского Союза».
Только в самолете Гинзбургу удалось узнать, что его родные тоже включены в обмен и отправятся в США вместе с ним. Встретивший диссидентов по прибытии в Нью-Йорк Майкл Бордо, президент Кестонского института, занимавшегося сбором данных о состоянии религии в коммунистических государствах, рассказывал, что бывшие политзаключенные, несмотря на все испытания, были общительными и много шутили. Особенно их веселило, что их пятерых обменяли на двух советских шпионов. Получалось, что каждый из них «стоил» 2/5 одного сотрудника КГБ. Многие американские газеты на следующий день посвятили передовицы громкому обмену. По воспоминаниям Арины Гинзбург, ее муж в них описывался так: «Невероятно худой, очень бледный, с бритой головой и воспаленными, почти оранжевыми губами».
После освобождения диссиденты продолжили заниматься активизмом за рубежом. Гинзбург выступал по разным городам США с лекциями о правах человека в странах соцблока. В их с женой доме почти постоянно жили знакомые, которым негде было остановиться после вынужденной эмиграции или высылки из СССР. Еще Гинзбург на свои деньги напечатал несколько тысяч экземпляров «Архипелага ГУЛАГа» и отправлял их в Советский Союз, где соратники распространяли запрещенную книгу.
«Разделявшее их расстояние казалось непреодолимым»
Иногда участниками обменов становились не диссиденты, а просто люди, которые по каким-то причинам хотели, но не могли покинуть СССР. Один из самых известных подобных случаев произошел еще в 1969 году — тогда британские власти согласились освободить советских агентов Морриса и Лону Коэн, которые более чем за 20 лет жизни за рубежом передали Кремлю множество ценных секретных сведений о ядерном оружии идеологических противников. В обмен на своих шпионов Москва обязалась выпустить англичанина Джеральда Брука, который на родине преподавал русский в лондонском юридическом колледже и в 1965-м решил на каникулах посетить СССР. Почти сразу после въезда агенты КГБ арестовали его с женой за ввоз «антисоветской литературы». Супругу Брука позже освободили — она смогла вернуться в Британию. Сам же Джеральд провел четыре года в трудовых лагерях, прежде чем правительства двух стран договорились о его обмене на Коэнов.
Уникальность соглашения заключалась в том, что оно включало в себя не только двух шпионов и одного преподавателя. Кроме Брука, советские власти разрешили покинуть страну трем молодым людям: мужчине и двум девушкам, которые к тому моменту уже несколько лет пытались уехать, чтобы в Британии воссоединиться со своими возлюбленными. Они не были ни разведчиками, ни политическими активистами, но из-за своих отношений с иностранцами тоже оказались вовлечены в дипломатические интриги холодной войны.
Одна из девушек, Людмила Бибикова, познакомилась со своим будущим женихом, русистом и советологом Мервином Мэтьюзом в начале 1960-х. К тому времени британец уже обосновался в Москве — руководство Оксфордского университета, где он числился научным сотрудником, отправило его туда на стажировку. Мэтьюз относился к поездке с воодушевлением. Возможность оказаться по ту сторону железного занавеса он называл путешествием в «сердце тьмы, в таинственную столицу параллельного, враждебного мира». К тому же СССР тогда в рамках хрущевского курса на десталинизацию позиционировал себя как относительно открытое государство.
В начале 1960-х Мэтьюз совмещал свои исследования с должностью переводчика при британском посольстве и учебой в аспирантуре в Московском государственном университете. Там он и встретил Людмилу Бибикову, выросшую в детском доме дочь репрессированного в 1937 году крупного партийного работника. Между молодыми людьми завязались отношения. Однако когда в 1963-м Мервин и Людмила решили пожениться, то КГБ выдвинул обязательное условие для такого союза: британец должен был подписать документ о готовности сотрудничать с советскими спецслужбами.
Для Мэтьюза такое было немыслимо, и он ответил резким отказом. Агенты КГБ забросали его угрозами, а когда не сработало и это, обвинили его в «спекуляции» за продажу свитера. Мервину грозило несколько лет лагерей, но внимание британских дипломатов и мировой общественности вынудило советскую репрессивную машину притормозить: вместо строгого приговора иностранца просто выслали из страны. Его невесте предоставлять разрешение на выезд предсказуемо отказались.
Мэтьюзу пришлось уехать, но он не оставлял надежд на воссоединение с любимой. На протяжении шести лет он то разрабатывал план бегства Людмилы из СССР через одну из стран соцблока, то пытался подыскать африканского студента из Университета дружбы народов, который согласился бы заключить с его невестой фиктивный брак. Еще Мэтьюз безуспешно участвовал в аукционе по продаже архива революционера Григория Алексинского в надежде, что в обмен на якобы имеющиеся там рукописи Ленина советские власти согласятся отпустить к нему Бибикову. Но приобрести ценные документы все-таки не получилось. Не помогали ни прошения к официальным лицам, ни открытые письма в газеты, ни попытки «подловить» на улице советских дипломатов.
Все это время Мэтьюз общался с Людмилой по телефону и обменивался письмами — конечно, учитывая при этом, что все их взаимодействия отслеживал КГБ. Как-то британцу даже удалось вернуться в СССР по поддельным документам. Они с Бибиковой отправились во Дворец бракосочетаний и снова подали заявление о браке, после чего Мервина выслали во второй раз. Однако в конце концов упорство Мэтьюза принесло результат: Вильсон добился того, чтобы вместе с Джеральдом Бруком из СССР выпустили и Людмилу. В Британии они с Мервином поженились.
Для Советского Союза обмены диссидентов являлись возможностью показать, что если человек предан социалистическим идеалам, то Кремль будет за него бороться. Судьбы Александра Гинзбурга, Натана Щаранского, Владимира Буковского волновали советских лидеров намного меньше. Для Кремля, как описал аналогичные сделки между ФРГ и ГДР историк Штефан Волле, обмены диссидентов и прочих «предателей» представляли собой не более чем «политическую утилизацию токсичных отходов». Власти США, соглашаясь на такие сделки, подчеркивали значимость личной свободы и противопоставляли себя режиму, в котором критика власти или вообще любые неосторожные высказывания могли стать основанием для сурового приговора.