«Самое простое — запретить»: как фонд «Шалаш» работает с проблемами подростков

Фонд «Шалаш» существует с 2019 года и видит свою миссию в том, чтобы с каждым ребенком, который проявляет трудное поведение, был хотя бы один взрослый, способный помочь ему научиться действовать по-другому. Сегодня фонд не только проводит очные занятия в Москве для младших детей и подростков, но и разрабатывает обучающие программы для педагогов и родителей.  

С конца декабря 2023 года директором «Шалаша» стала Алина Тимерина, сменив на этом посту Лилю Брайнис, основательницу проекта, которая остается членом Совета фонда. Шеф-редактор Forbes Life Екатерина Алеева поговорила с Алиной Тимериной про новую должность, про то, чем современные подростки отличаются от предыдущих поколений, и о том, почему внутренние переживания и поддержка взрослых для них гораздо важнее большой политики. 

— Алина, в декабре стало известно, что Лиля Брайнис, основательница «Шалаша», перестала быть его директором. Теперь эту должность занимаете вы. Расскажите, как проходила эта трансформация и что изменилось лично для вас?

— Фонд начал готовиться к изменениям заранее, так что переход проходил плавно и аккуратно. Я работаю в фонде с 2019 года, почти с самого основания, и была в разных ролях, от ведущей занятий до теперь уже директора. Поэтому мы с Лилей прошли вместе большой путь и очень друг другу доверяем. Степень ответственности, конечно, совсем другая, но я чувствую себя уверенно. 

Я хорошо знаю по собственному опыту — а я работала учительницей, классной руководительницей, школьным психологом и директором школы, — как методики фонда могут работать и как поддержка взрослых меняет к лучшему жизнь детей с трудным поведением и дает им возможность стать частью группы. Остается только учить этому взрослых, но это решаемая задача. 

— Когда в 2019 году «Шалаш» только появился, у вас был фокус на детях, которые из детских домов попадали в семьи, но сейчас вы работаете со всеми детьми с трудным поведением, правильно?

— Да, сначала это были занятия для детей из приемных семей. Часто считается, что как только ребенок попадает из учреждения в дом, это уже такая легкая история про «и жили они долго и счастливо», потому что теперь-то у него все хорошо. Это действительно поворотный момент в жизни ребенка, но на самом деле дальше начинается очень непростой процесс работы с травмой привязанности, которая случилась из-за его предыдущего опыта. 

Ребенок попадает в обычную школу, в которой нужно учиться на равных условиях с другими детьми, поэтому фонд проводил занятия, фокусируясь на развитии разных навыков: и коммуникативных, и учебных, например читательская грамотность, логика, базовая математика, проектное мышление. Мы хотели, чтобы детям становилось легче, поэтому объясняли правила, как договариваться друг с другом, и работали с трудным поведением. 

Затем мы поняли, что стратегии, которые мы используем для детей с опытом сиротства, можно использовать и для тех ребят, которые проявляют трудное поведение по другим причинам. Инструменты для взрослых, которые их поддерживают, будут очень похожи. То есть мы просто расширили аудиторию детей, с которыми работаем.

— А за последние два года вы видите какой-то сдвиг массовый, о котором можно говорить, проблемы подростков как-то изменились?

— В общей сложности я много и интенсивно работаю с подростками уже 10 лет. И, на мой взгляд, запросы от самих детей не меняются. Зато могу сказать про учителей и родителей, среди которых я вижу достаточно позитивную тенденцию — сейчас значительно меньше тех, кто хочет исправить ребенка, который сломался и делает не так, как хочет взрослый. 

Это явное следствие большой просветительской работы, потому что такого контента сегодня в интернете довольно много. Ценностная установка немного сдвинулась, и люди понимают, что родительство — это прежде всего про то, что важно оставаться на стороне ребенка. Поэтому запросы тоже меняются: взрослые хотят понять, как помочь, знать про методы и инструменты, которые сделают жизнь детей проще. 

— Получается, глобальные внешние процессы на запросы подростков мало влияют и они в первую очередь погружены в свои базовые подростковые проблемы?

— Конечно, повышенный уровень стресса у родителей влияет, например, на то, что у них становится меньше времени, чтобы установить контакт с ребенком. Во многих семьях другие трудности сейчас выходят на первый план. Опять же из-за стресса может чуть увеличиваться интенсивность проявления трудного поведения, потому что эти вещи связаны напрямую. Но глобально ничего не изменилось, потому что в целом люди не поменялись. Осталось важным учиться выражать эмоции и реализовывать потребности конструктивным способом, не разрушая все вокруг, — это по-прежнему навыки, которые нужно развивать. 

— Кажется, что сегодня разница между детьми из небольших и крупных городов как будто в какой-то степени нивелируется из-за развития интернета, из-за того, насколько информация стала более доступной. Подростки сейчас более однородны из-за этого?

— Я бы сказала, что интернет действительно помогает. Одна из важных потребностей для ребенка — в ощущении причастности «я принадлежу к какой-то группе», «я такой не один, а нас таких много». Если вспомните, на заре VK были разные группы, например, тех, кто «тоже переворачивает подушку холодной стороной вверх». Кажется, зачем это? Просто смешно и ничего больше. 

Но это история про то, что вдруг появилось место, где можно увидеть, что огромное число других людей делает такие же смешные и нелогичные вещи, как ты сам. Cейчас в интернете это принимает другую форму, но потребность закрывает ту же самую — увидеть, что «где-то еще есть люди, похожие на меня». 

Интернет позволяет выстраивать связи, находить себе приятелей по интересам. Если в городе 30 000 человек, а ты увлекаешься чем-то узкоспециализированным, найти тех, с кем ты будешь чувствовать себя в одной группе, довольно затруднительно. И возможность сделать это в сети может быть очень поддерживающей.

— Почему тогда многие родители воспринимают интернет как демоническое место, где ребенка затягивают в какие-то силки и зомбируют?

— Потому что боятся. Но важно понимать почему — потому что вообще не понимают, что там происходит. Так, часто можно услышать осуждение от родителей, что ребенок играет в глупые игры в интернете. Но если спросить, а что это за игра, она вообще в чем заключается? Мало кто сможет дать ответ. 

С одной стороны, у нас есть страх, отрицание, недоверие, раздражение, а с другой — нет понимания, что за жизнь у ребенка в интернете. Получается, это история про то, насколько у родителей есть силы, возможности и ресурсы погружаться. Я не говорю, что нужно оставить все взрослые дела и интересы и сесть играть все вечера, потому что играет ребенок. Точно нет. Но искренний интерес и выстраивание доверительных отношений может быть большим вкладом в то, чтобы унять свои взрослые тревоги. 

— А если родители — совсем молодые люди, которым сейчас 30–40 лет, они ведут себя по-другому? Есть поколенческая разница?

— Я думаю, страхи есть у всех. Родители могут сами активно пользоваться интернетом, играть в игры и все остальное, но дело в том, что мы соотносимся с опытом нашего собственного детства, когда воспитываем ребенка, и немножко сравниваем с тем, что делали наши родители. А в нашем детстве не было ни групп на интернете, ни возможности в реальном времени общаться с человеком с Дальнего Востока, если ты в Калининграде, то есть соотнестись просто не с чем.

Поэтому родители рассуждают так: «Да, я взрослый человек, я-то разберусь если что. Но ребенок разве сможет? Я бы в детстве такие штуки делал, если бы мне интернет дали!» Так что это вопрос не того, что делают сами взрослые с тем же самым инструментом сейчас, а того, что им не с чем сравнить. Этот диссонанс и рождает страх. 

То же самое с пресловутыми телефонами в школах. «А как ты будешь сидеть слушать на уроке, если тебе там параллельно пишет кто-то из соседнего класса?» — такого опыта у взрослых тоже нет. Это какой-то новый вызов, не существовавший в предыдущие десятилетия, который, кстати, есть у всех: интернет наполнен материалами, как не прокрастинировать и не отвлекаться. Мы понимаем, что это непросто. Стараемся себя не ругать и поддерживать, создаем условия — у каждого есть свой набор инструментов, чтобы сосредоточиться на работе и ни на что не отвлекаться. Куча методик, и все это обсуждают. Супер. 

Но почему тогда на детей смотрят осуждающе, заявляя, что раз он сидит в телефоне, значит, он невнимательный, отвлекающийся и не может с собой справиться? Нужно же подсобраться, включить силу воли. Получается, себе взрослые позволяют гораздо больше, а от детей требуют разбираться самостоятельно. 

Одновременно мне хочется защитить взрослых и сказать, что действительно страшно признавать, что у ребенка появляется своя жизнь, про которую родители чего-то не знают, свои суждения и все больше чего-то своего, чем он может делиться, а может промолчать или специально скрыть.

Здесь нужен баланс, где вы, с одной стороны, признаете и даете возможность и свободу ребенку самостоятельно справляться со сложностями, а с другой — остаетесь заинтересованным, внимательным человеком, который, если что, в курсе того, что с ребенком происходит. Важно сделать так, чтобы у вас были достаточно доверительные отношения, чтобы он не испугался прийти к вам и не подумал: «Ой, нет, это я маме лучше рассказывать не буду, потому что она сразу телефон отберет». Вот это, конечно, трудно.

— Как вы думаете, такой же страх перед непонятным работает, когда речь идет о законотворческих инициативах? Давайте запретим компьютерные игры, вообще все, что может косо повлиять на ребенка?

— Самое простое решение — делать то, что в нашей власти, а во власти родителей, взрослых вообще — что-то запретить. Когда страшно, хочется быстро и навсегда решить все прямо сейчас. Это нормально, просто действенный способ другой. Он про долгое сопровождение, про наблюдение, выстраивание причинно-следственных связей. Про внимательность к тому, какие слова мы используем и какие у этого есть последствия. Мы в фонде идем по такому пути, но он сложный. 

— Если продолжить про законотворчество, то сейчас происходит возврат всех патриархальных и консервативных инициатив. Это как-то влияет на отношения учителей и детей? 

— Учителя, которые были внимательны к детям, замечали их потребности и которым было важно, как дети себя чувствовали, остались такими же. Люди, которые пользуются другими инструментами в работе с детьми, продолжили это делать. Так что мы не можем обобщать, как себя чувствуют дети в школах во всей стране. 

Очень многое в их жизни зависит от человека, который оказывается рядом. Это может не зависеть ни от локации, ни от времени, ни от чего. Если рядом есть заботливый взрослый, который на стороне ребенка, — это одна история. Если есть взрослые, которые считают, что всегда знают, как лучше, как надо и как не надо, и не готовы быть внимательными и поддерживающими, — это уже другой случай где угодно и в любое время.

— То есть такая работающая поддерживающая связка вполне может противостоять любому внешнему давлению?

— Если в этой связке ребенок чувствует себя увиденным, услышанным, успешным, принятым, то это значительно важнее, чем любые другие факторы в его жизни. 

— А что вы можете сказать про сериал «Слово пацана»? Кажется, что его герои вполне могли быть вашими клиентами. Его влияние на детей тоже преувеличено? 

— Это совершенно точно сериал не для детей и не для подростков. Почему такое происходило? Здесь работает все та же естественная, нормальная потребность в том, чтобы чувствовать, что есть мои, кто-то свой, пусть и в противовес тому, что есть какие-то чужие. Я сейчас, конечно, не про форму реализации этого говорю. Задача взрослых как раз и состоит в том, чтобы она была конструктивной: от кружков по интересам до футбольной команды. Ребенку важно почувствовать себя принятым и успешным, но такими способами, которые не вредят никому.

В сериале «Слово пацана» действительно много насилия, и, если подросток его посмотрел, важно будет с ним про это поговорить. Особенно если его потребность «быть своим» не закрыта другими способами, тогда, возможно, он увидит в сериале некую романтизацию.

Но, конечно, не бывает такого, что ребенок посмотрел что-то и это немедленно на него повлияло. Родителям важно включать наблюдательность, внимательность и искренний интерес к тому, как ребенок это воспринимает. Если сериал вызывает чрезмерный интерес, не в смысле любопытства, как это было устроено, который часто возникает у взрослых, а начинает казаться привлекательным, нужно поговорить об этом. Такой контент очевидно не рассчитан на то, чтобы ребенок сам это смотрел.

— Со времени событий, происходящих в сериале, прошло больше 30 лет, сейчас дети уже другие в любом случае. Если бы вас попросили описать современных подростков, что бы вы сказали? 

— Это люди, которые намного лучше, чем мы в их возрасте, понимают что-то про себя. Они значительно меньше сравнивают себя с воображаемой нормой и с другими. Сосредоточены на том, что для них работает и не работает. Смотреть за тем, как они видят себя и задаются вопросами про себя, бывает очень вдохновляюще. 

— Речь даже про подростков с трудным поведением, с которыми вы работаете?

— Развитие эмоционального интеллекта детей — это одна из целей наших занятий. Уже через несколько семестров они могут лучше замечать и точнее выражать, что они сейчас чувствуют, почему они так или иначе реагируют, быть внимательными к тому, что с ними происходит. Поэтому — нескромно скажу — с нашим небольшим вкладом у них это получается.

— Вам пришлось сокращать какие-то программы из-за ковида и дальнейших событий?

— Во время ковида мы уходили в онлайн. Тогда мы еще работали с детьми с сиротским опытом, которым очень важно постоянство и чтобы то, что было запланировано, не менялось, даже если случилось то, чего не ждал вообще никто. Поэтому мы быстро перестроили очные занятия в онлайн-формат. Для нас было очень важно сохранить регулярность, потому что не оказаться очередными взрослыми, которые обманули, — это очень большая ценность. Мы не отменили ни одного занятия. А затем, когда все пошло на спад, вернулись в офлайн. 

Программы для взрослых мы сейчас содержательно сильно перепридумываем. В 2024 году появится новый формат, который мы попробуем с разными образовательными организациями. Будем обучать и учителей, и сотрудников, которые работают в допобразовании.

— Какой совет вы можете дать родителям, которые чувствуют, что их связь с ребенком теряется? Какая должна быть «первая помощь» в домашних условиях, прежде чем обращаться куда-то?

— В первую очередь проявить искренний интерес: задавать вопросы не только про оценки, но и про то, что было важного в течение дня с его точки зрения, чем ему хочется поделиться. Когда мы спрашиваем про оценки — мы спрашиваем про результат, а за ним же у человека в жизни происходит много другого, актуального и волнующего. 

Из этого следует вторая важная история: уделять внимание ребенку не только, когда случается что-то негативное, но намного больше концентрироваться на успехах и достижениях. Это и есть опора для ребенка, которая позволяет не искать ее где-то в каком-то другом месте — «здесь я принят, успешен и со мной все в порядке». Кстати, навыком замечать свои достижения и не все взрослые владеют, поэтому будет отлично, если наши дети это смогут. 

Если родители замечают за ребенком поведение, которое их волнует, важно разобраться, почему он так делает. Мы говорим, что бывают не трудные дети, а дети, которым трудно, потому что за любым трудным поведением стоит какая-то причина. Наша задача как взрослых ее найти и помочь справляться с ней иначе. Это большая и сложная работа, которая вовлекает много эмоций, поэтому не нужно стесняться обращаться за помощью или к другим взрослым, или к специалисту, например психологу. 

Очень важно, насколько это возможно, оставаться на стороне ребенка. Он никогда не ведет себя плохо назло и всегда ведет себя хорошо, если может. Нельзя обесценивать проблемы, как особенно часто происходит с младшими детьми, когда нам кажется, что трудности ребенка не такие серьезные, как наши, взрослые. Во-первых, это не так. Во-вторых, когда мы обесцениваем, мы разрушаем доверие, и ему будет труднее обратиться за помощью в следующий раз. Важно создавать пространство, где всегда и всем можно поделиться. 

Главная задача, чтобы подросток понимал, что он может рассказать свои проблемы родителям и они придумают, как помочь. Конечно, мама или папа могут испытывать разные эмоции по поводу новостей ребенка — злиться, грустить, расстраиваться, но важно, чтобы было понимание, что отношения от этого не разрушатся. Он все равно остается тем человеком, которого они любят. 

Принимать — это не значит всегда быть в невероятном восторге от поступков детей. Точно нет. Можно выстраивать границы (например, сказать: «Я сейчас злюсь, мне нужно время, чтобы успокоиться, и мы поговорим»), но все-таки оставаться в позиции, где мы за ребенка. Старшим детям уже можно объяснять, что вот это мы готовы сделать, а вот здесь придется постараться самому, хотя мы всей душой с ним.

Но чтобы иметь ресурс на помощь, иметь силы вкладываться в отношения и быть внимательным, нужно заботиться и о себе, о своих потребностях и эмоциях. Потому что это все огромная, отдельная работа. Еще один фул-тайм.