«Расходование биологического ресурса нации»: как в СССР преследовали за «мужеложство»
В сентябре 1933 года заместитель председателя Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) Генрих Ягода представил Иосифу Сталину доклад, в котором раскрывались подробности заговора, якобы спланированного неким «обществом педерастов». В соответствии с текстом документа в объединение входило более 100 человек — в основном из Москвы и Ленинграда. Они, как утверждал Ягода, занимались «созданием сети салонов, очагов, притонов, групп и других организованных формирований с дальнейшим превращением этих объединений в прямые шпионские ячейки». В последующие годы в популистском дискурсе часто совмещались темы гомосексуальности и шпионской деятельности. Идеологи репрессий негласно проводили знак равенства между геями и предателями родины.
«Актив педерастов, используя кастовую замкнутость педерастических кругов в непосредственно контрреволюционных целях, политически разлагал разные общественные слои юношества, — говорилось в докладе Ягоды. — В частности, рабочую молодежь, а также пытался проникнуть в армию и флот». Прочитав донесение, Сталин немедленно постановил «наказать мерзавцев, а в законодательство ввести соответствующее руководящее постановление». С этой короткой резолюции фактически началась история преследования гомосексуалов в Советском Союзе.
Сразу после Октябрьской революции, составляя новое законодательство, большевики не стали включать в него действовавшую в Российской империи статью о наказании за «мужеложество». Ее не было ни в уголовном кодексе 1922 года, ни в отредактированной версии 1926-го. Хотя гомосексуальность все равно подвергалась стигматизации — мужчин за нее избивали, травили, увольняли с работы, — формально на протяжении более 10 лет они располагали такими же правами, как и остальные граждане. Некоторые надеялись, что передовое государство покончит с буржуазными предрассудками. Решение Сталина об изменении законодательства положило конец этим надеждам.
«Уничтожьте гомосексуализм — фашизм исчезнет!»
В декабре 1933 года Ягода отчитался Сталину о ликвидации «общества педерастов» — в одном Ленинграде ОГПУ задержало 175 человек. Тогда соответствующие изменения в УК еще не внесли, но преданным партийцам не составляло труда найти обоснования для преследований — поводами для арестов и приговоров служили контрреволюционная деятельность, педофилия, насилие, заражение венерическими болезнями и другие сфабрикованные обвинения.
Но советская законотворческая машина действовала стремительно и вскоре избавила подчиненных Ягоды от необходимости искать подходящие статьи для преследования геев. В конце 1933-го вышло постановление ВЦИК, которое в марте 1934 года стало законом. «Мужеложство» наказывалось лишением свободы на срок до пяти лет или до восьми лет в случае применения физического насилия, угроз или совершения действий сексуального характера в отношении несовершеннолетнего. Любые рассуждения о сексуальной свободе пропали из публичного дискурса. Теперь только государство могло нормализовать или, наоборот, подвергать порицанию интимную жизнь граждан.
При этом отношения между женщинами в новой статье не упоминались. Уголовному наказанию подлежала только половая связь между мужчинами. Однако лесбиянки все равно не могли открыто состоять в отношениях из-за осуждения в обществе и из-за того, что эта тема полностью табуировалась в обществе и публичном пространстве. Многие девушки даже не понимали, что не они одни испытывают подобные чувства, и боялись рассказывать о них даже близким.
С идеологическим обоснованием уголовного наказания за однополые отношения выступил Максим Горький. Оправдывая криминализацию «мужеложства», писатель отождествил гомосексуальность с фашизмом: «Не десятки, а сотни фактов говорят о разрушительном, разлагающем влиянии фашизма на молодежь Европы. В стране, где успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодежь, признан социально преступным и наказуем, а в «культурной стране» великих философов, ученых, музыкантов он действует свободно и безнаказанно. Уже сложилась саркастическая поговорка: «Уничтожьте гомосексуализм — фашизм исчезнет!» Советская идеология объясняла все социальными условиями, в том числе гомосексуализм считался социальным отклонением, которое можно было победить — например, пропагандой семейных отношений.
Преследованиям по новой статье подвергались как обычные граждане, так и известные деятели из разных сфер — от творчества до политики. Еще до принятия закона в феврале 1934-го редактор журнала «Новый мир» Иван Гронский позвонил Ягоде и сообщил о «похабщине» поэта Николая Клюева — любовном стихотворении от одного мужчины другому. Ягода с одобрения Сталина арестовал Клюева «за составление и распространение контрреволюционных произведений». Спустя еще два года поэта обвинили в том, что он состоял в никогда не существовавшей вредительской группировке, а в октябре 1937 года расстреляли.
Следующим шагом после криминализации гомосексуальности стало ужесточение законодательства об абортах
Тогда параноидальный страх руководства страны — и конкретно Сталина — перед немецкими шпионами наложился на желание улучшить демографическую обстановку. После 15 лет относительной сексуальной свободы и «раскрепощения духа чувственности», которое Ленин предвкушал еще до революции, произошел откат к ценностям, раньше порицавшимся как империалистические. Следующим шагом со стороны идеологов репрессий после криминализации гомосексуальности стало ужесточение законодательства об абортах, а затем и их полный запрет в 1936 году. С помощью подобных мер власти надеялись не только облагородить нравственный облик советского народа, но и повысить рождаемость.
«Правительству нужны были рабочие руки и солдаты, правительство было заинтересовано в повышении рождаемости, — объясняет историк Ольга Эдельман. — Поэтому можно проследить, как постепенно к 1930-м годам нарастает тенденция к всевозможному поощрению традиционной семейной рождаемости, начиная от регистрации брака и кончая запрещением абортов. И естественно, что в этой среде гомосексуалисты были совершенно некстати. Это было как бы непроизводительное расходование биологического ресурса нации».
Многие из тех, кого в конце 1933-го и начале 1934-го задержали за связи с мужчинами, под давлением следователей давали признательные показания, поскольку надеялись, что их приговорят к выселению из города и оставят в покое. Однако вместо этого их в дополнение к неподобающим сексуальным связям обвиняли в контрреволюционной деятельности и в лучшем случае отправляли в лагеря.
Историк Ирина Ролдугина приводит показания с первого допроса одного из обвиняемых — повара военно-медицинской академии 1886 года рождения: «Гомосексуальной деятельностью занимаюсь со школьной скамьи. О лицах, связанных со мной по этой линии, как равно о всей моей гомосексуальной деятельности, показывать что-либо следственным органам отказываюсь по политическим мотивам».
Уже ко второму допросу риторика обвиняемого резко изменилась: он начал оговаривать себя, свидетельствовал о «ненависти к советскому строю» и «уважении к Гитлеру». По словам Ирины Ролдугиной, заключенных тогда еще не пытали, как будут через несколько лет, но подвергали серьезному давлению и содержали в одиночных камерах в тяжелых условиях.
«Если попытаться дать коллективный портрет арестованного, то это будет человек, родившийся в конце XIX — начале XX века, незнатного происхождения, со средним образованием, беспартийный рабочий или служащий», — рассказывает Ирина Ролдугина. Но скоро стало понятно: высокое положение в партийной иерархии еще не гарантировало, что человек не подвергнется преследованиям за ориентацию.
«Худшие из худших, их нельзя переделать»
В июне 1934 года в однополых связях и в передаче секретных сведений Германии обвинили дипломата Дмитрия Флоринского. Сначала его приговорили к пяти годам заключения за «мужеложство», а затем — к высшей мере за шпионаж. В 1937 году Флоринского казнили и реабилитировали только после распада Советского Союза в 1992-м. Его дело послужило отправной точкой для начала массовых репрессий против сотрудников Наркомата иностранных дел.
Впрочем, чувствовать себя в безопасности тогда не могли даже те сотрудники правительственных ведомств, которые сами участвовали в преследованиях. В том же 1937-м в этом убедился Генрих Ягода. Главного «разоблачителя» геев обвинили в «антигосударственных и уголовных преступлениях, организации троцкистско-фашистского заговора в НКВД, подготовке покушения на Сталина и Ежова, переворота и интервенции». А в ходе обыска у Ягоды якобы обнаружили порнографические материалы и фаллоимитатор, что лишь подкрепило его облик предателя.
Похожая судьба постигла преемника Ягоды Николая Ежова — только его кроме шпионажа и «вредительской работы» прямо обвинили в гомосексуальных связях, в которых он сознался под давлением в 1939 году. Всех мужчин, которых Ежов упомянул как любовников, арестовали и казнили, кроме охранника Ивана Дементьева, отправленного на принудительное лечение. Совершая «мужеложство», руководитель НКВД, как утверждалось в обвинительном заключении, «действовал в корыстных и антисоветских целях». Ягоду расстреляли в марте 1938-го, Ежова — в феврале 1940-го.
В Германии, шпионаж в пользу которой советская пропаганда упорно связывала с «мужеложством», любые сексуальные контакты между мужчинами оказались под жестким запретом еще в 1935 году. А годом позже в полиции безопасности Третьего рейха появилось новое ведомство — Центральное бюро по борьбе с гомосексуализмом и абортами. С 1938 года геев в Германии начали отправлять в концлагеря. Всего за 12 лет гитлеровской диктатуры за «мужеложство» арестовали около 100 000 человек. Тем не менее до заключения договора о ненападении в 1939-м в СССР гомосексуальность все равно позиционировали как побочный эффект фашистского режима.
«Известно, что Сталин лично правил закон [о наказании за связи между мужчинами] в 1934-м, — рассказывает историк Дэн Хили. — Он добавил минимальный срок в три года. Людей с наказанием менее трех лет отправляли в колонии для «социальной перековки». Они, как правило, находились в европейской части России рядом с городами. Там содержались «социально близкие» заключенные, которые после отсидки должны были стать «правильными» советскими гражданами. Геи же не попадали в эту категорию. Их отправляли в лагеря с нечеловеческими условиями в удаленных частях страны. Сталин как бы давал сигнал: «Они – худшие из худших, их нельзя переделать».
«Люди попадали в настоящее рабство»
Точное количество осужденных за «мужеложство» в Советском Союзе неизвестно до сих пор. Многие исследователи сходятся на том, что к заключению по этой статье приговорили не менее 60 000 человек. Исследователь Владимир Володин отмечает, что полные данные о приговорах в 1930-х, второй половине 1940-х и начале 1950-х отсутствуют, но можно с уверенностью говорить о как минимум 38 000 обвинительных вердиктов.
С учетом основания для приговора гомосексуалы оказывались в особенно уязвимом положении в местах лишения свободы. Позиция властей, согласно которой население страны делилось на нормальных людей и извращенцев, во многом совпадала с лагерными порядками. В соответствии с последними осужденные за «мужеложство» рисковали оказаться на дне тюремной иерархии — особенно если их приговор включал в себя политические обвинения.
«Люди, получавшие большие сроки, заводили себе «тюремных жен» из числа заключенных, — рассказывает о положении советских гомосексуалов в тюрьмах, начиная с 1930-х, правозащитник Леонид Агафонов. — Расцвет этой лагерной культуры связан с тем, что она получила государственную поддержку. Кастовая система делила всех заключенных на три части: блатные, мужики, то есть основная часть, и «опущенные». Криминалитет был классово близким советской власти, к нему относились лучше, чем к политическим заключенным. И блатные этим пользовались — и получая лишние пайки, и безнаказанно «опуская» и эксплуатируя людей. Чтобы сломать человека, легче всего загнать его в нижнюю касту, совершенно бесправную. Так люди попадали в настоящее рабство».
Интенсивность преследований гомосексуалов в Советском Союзе не ослабевала в 1940-е и 1950-е годы. Одним из самых известных репрессированных по статье о «мужеложстве» стал певец Вадим Козин, у которого случился конфликт с наркомом внутренних дел Лаврентием Берией. Последний обещал вывезти семью Козина из блокадного Ленинграда в годы войны, но не сделал этого. Родные певца погибли. Недовольство действиями Берии привело Козина к аресту и заключению на восемь лет за «мужеложство с применением насилия» и «контрреволюционную пропаганду».
В 1950 году певца освободили досрочно за примерное поведение, но в 1959-м осудили повторно по той же статье и выпустили через два года. После освобождения ему запретили гастролировать в европейской части страны. Козин осел в Магадане, жил бедно и часто менял работу из-за статуса бывшего заключенного.
«Когда он вышел на свободу, квартира в коммуналке уже принадлежала другому человеку, — рассказывала Вера Смирнова, директор Музейного комплекса Магадана. — Как писал Вадим Алексеевич, в нее почему-то заселилась судья по его делу. Он был ошеломлен и потом долгое время искал новую квартирку. В итоге ему дали комнату в коммуналке. Там он жил до осени 1968 года, постоянно оставаясь под негласным надзором».
За «мужеложство» в СССР преследовались историк и археолог Лев Клейн, режиссер Сергей Параджанов, писатель и поэт Геннадий Трифонов. В своих воспоминаниях они больше рассказывали об устройстве репрессивного аппарата, чем об отношении властей и соотечественников к гомосексуальности. Однако было ясно, что однополые связи часто выступали удобным предлогом, чтобы отправить в лагеря тех, кто вел себя недостаточно покорно. Трифонов рассказывал, что ему предъявили обвинения после публикации его стихов в поддержку высланного из страны Александра Солженицына.
Явный политический оттенок носило и дело Параджанова, который до этого часто критиковал попытки советской власти цензурировать культуру и творчество. Режиссера обвинили в «совращении мужчин» и «организации притона разврата», а затем уже привычным образом приговорили к пяти годам и конфискации имущества за «мужеложество», «порнографию» и «мужеложество с применением насилия». Под давлением международной кампании за освобождение Параджанова ему сократили срок на год, но после освобождения запретили жить в крупных городах.
«Недавно кто-то специально залил водой цех, — писал Параджанов племяннику из заключения. — Всю ночь, стоя в ледяной воде, ведрами выгребал воду. Харкаю кровью. Неужели это мой конец? Я скучаю по свободе».
«Ощущаю пустоту — я стал бесполым»
Исследователь Владимир Володин отмечает, что после смерти Сталина, несмотря на кажущееся относительное смягчение режима, количество осужденных за отношения между мужчинами только увеличилось. Пик репрессий за ориентацию и вовсе пришелся на правление Андропова, Черненко и первые годы Горбачева, то есть на 1980-е. Больше всего приговоров за «мужеложство» вынесли в 1986 году — 1620.
«Репрессивность против гомосексуалов нарастала не параллельно перестройке, а из-за перестройки, — отмечает исследовательница Ирина Ролдугина. — Власть ощущала, что система рушится, а рычаги выпадают из рук, и нацеливалась на тех, кого было проще всего достать, и таким образом поддерживала иллюзию собственной силы».
В 1965 году Министерство здравоохранения СССР открыло отделение сексопатологии в Московском научно-исследовательском институте психиатрии. Одним из основных направлений его деятельности стало исследование гомосексуальности как отклонения от нормы. Особенно глубоко в эту тему погрузился психиатр Николай Иванов, уверенный, что тяга мужчин к отношениям с людьми того же пола — это недуг, который поддается лечению. Он разработал терапию, которая предположительно должна была «избавить» от гомосексуальности тех, кто хотел «исправить» ориентацию. Общаясь с пациентами, Иванов убеждал их, что сексуальные отношения с мужчинами обрекают их на несчастье, и уговаривал больше общаться с женщинами.
Иногда пациенты откровенно говорили Голанду, что попытки изменить ориентацию вызывают у них панику
После того как Иванов перенес инсульт, его дело продолжил ученик Ян Голанд, который также считал, что от гомосексуальности можно «вылечить». Он развил собственный метод терапии, состоявший из трех этапов. На первом пациент подвергался гипнозу с целью сформировать у него «спокойное, холодное и безразличное отношение к мужчинам». Второй этап, также предполагавший гипнотическое внушение, преследовал цель переключить интерес пациента на женщин. Голанд демонстрировал мужчинам портреты и наставлял, чтобы те обращали больше внимания на женские лица на улицах и концентрировались на женской красоте.
На третьем этапе психиатр вместо портретов начинал показывать пациентам эротические фотографии женщин и подробно обсуждал с ними их тела в попытках пробудить влечение. Большинство коллег скептически относились к методам Голанда, а никаких подтверждений того, что терапия работает, не существовало, но его подход соответствовал идеологии, поэтому «лечение» продолжалось.
«Хотя многие пациенты Голанда сообщали о положительных результатах терапии, на самом деле эффекта они не чувствовали, — рассказывает в книге «Закрытые. Жизнь гомосексуалов в СССР» исследователь Рустам Александер. — Однако, видя, как Голанд гордится своей методикой и как страстно желает помочь, они не осмеливались подвергать сомнению его подход и просто старались говорить доктору то, что он, по их мнению, хотел услышать. Некоторым удавалось убедить себя, что лечение помогает, но все-таки они значительно преувеличивали эффективность терапии».
Иногда пациенты откровенно говорили Голанду, что попытки изменить ориентацию вызывают у них панику и заставляют ощущать неопределенность по поводу своего места в мире. Александер приводит такую цитату: «Боюсь потерять эротические переживания, составляющие значительную часть моей духовной жизни. Не уверен, что смогу обрести гетеросексуальные чувства. Ощущаю пустоту — я стал бесполым».
«Я очень растерян, — признавался другой пациент. — В течение дня у меня часто меняется настроение. Становится грустно на душе, все путается».
Но гомосексуальностью в контексте психиатрии в России впервые заинтересовались не в 1960-х, а гораздо раньше. Еще до революции и в первые годы после прихода к власти большевиков подобными исследованиями занимался академик Владимир Бехтерев. Пытаясь разобраться в своих чувствах, ему часто писали мужчины, которые испытывали влечение к людям того же пола. Историку Ирине Ролдугиной удалось обнаружить в архивах одно из таких писем 1925 года за авторством Н. П. — уроженца многодетной крестьянской семьи из Сибири. В 19 лет его женили против воли, но спустя некоторое время он, испытывая сильное чувство вины, оставил жену.
«Где же достижение той культуры, которой мы так чванимся, — рассуждал Н. П., обращаясь не столько к Бехтереву, сколько ко всему советскому обществу. — Такое отношение к нам власти, законы которой должны быть построены на науке и логике, совершенно не справедливо. Что же нам делать? Неужели такое отношение будет продолжаться бесконечно, неужели здравый смысл не победит отжившие средневековые предрассудки?»
Историк Ирина Ролдугина сначала предположила, что письмо может быть стилизацией, составленной более грамотным человеком, чем предполагаемый автор, чтобы привлечь внимание к травле геев. Однако позже она обнаружила протоколы допроса некого Ники Полякова, биографические подробности которого полностью совпадали с тем, что Н. П. сообщал Бехтереву. Так исследовательница убедилась в подлинности письма и хотя бы частично выяснила судьбу его автора: в 1933 году его с партнером задержали в рамках облав на гомосексуалов. Обоих приговорили к трем годам лагерей.
«Наш вопрос кое в чем похож на еврейский»
Для гомосексуалов существование в Советском Союзе часто превращалось не только в выживание под страхом репрессий, но и в попытку отстоять достоинство. Обосновать, что ориентация не делает их ни сумасшедшими, ни шпионами. Именно о положении геев в советском обществе писал в эссе «Листовка» поэт, прозаик и драматург Евгений Харитонов, который в 1970-х находился под надзором КГБ.
«Наш вопрос кое в чем похож на еврейский, — рассуждал он. — Как иудейские люди должны быть высмеяны в анекдоте и в сознании всего нееврейского человечества должен твердо держаться образ жида-воробья, чтобы юдофобия не угасала, — иначе что же помешает евреям занять все места в мире? — так и наша легковесная цветочная разновидность с неизвестно куда летящей пыльцой должна быть осмеяна и превращена прямым грубым здравым смыслом простого народа в ругательное слово».
Несмотря на угрозу уголовного преследования и травли со стороны властей и соотечественников, в Советском Союзе продолжало существовать гомосексуальное подполье. Места, где собирались геи, на сленге назывались «плешки»: там можно было хотя бы немного, не скрываясь, побыть среди тех, кто тебя понимает, обменяться новостями о знакомых, получить самиздат или «запрещенку» из-за границы, найти партнера для интимной близости. Чтобы признать «своих», в основном приходилось полагаться на интуицию — не существовало никаких признаков, которые гарантировали, что ты заводишь разговор с человеком той же ориентации.
«Это было единое пространство, почти что свой квартал в центре города, — рассказывает про московские «плешки» владелец типографии Георгий Литвинов. — Он начинался на Тверской, захватывал часть Большой Дмитровки, которая тогда была Пушкинской, и сквер перед Большим театром и уходил в сторону Политеха и до Китай-города. Самые активные точки — собственно сквер Большого и туалет, который примыкал к Политехническому, там и происходил весь экшен. Там было грязно, воняло, но многие в нем знакомились, а потом ехали на квартиры. Туалетная культура в центре была почти повсеместной. С ней можно было столкнуться в сортире Ленинки, Библиотеки иностранной литературы или в кинотеатрах. Люди писали на стене свои телефоны и добавляли: «Сосу» или еще что-то в том же духе».
Вся жизнь советских геев вплоть до распада СССР проходила под страхом разоблачения. Необходимость скрываться способствовала формированию сообщества и культуры, которые удалось сохранить, несмотря на попытки властей подавить людей «неправильной» ориентации. «Геи повсюду геи, для нас нет границ, — объяснял этот феномен на правах анонимности мужчина 1950 года рождения. — Я ездил в Вильнюс, в Ташкент, в Душанбе. Практически весь Союз объездил — но общался [только] среди голубых. Я знал, что голубому везде помогут».
Тем не менее стигматизация, неприятие в обществе, статус «извращенцев» и социальных изгоев тяжело сказывались на состоянии людей, которым приходилось разбираться в своей идентичности в условиях повсеместного неприятия и презрения, часто не зная, к кому обратиться за помощью и поддержкой. Многие в 1970-х и 1980-х сталкивались с «ремонтниками» — так называли агрессивных гомофобов. Те притворялись геями, делали вид, что хотят начать отношения, и договаривались о свидании, а на встрече жестоко избивали или угрожали публичным разоблачением.
Молодым людям, которые не обладали связями и опытом в сообществе, было трудно понять, как вообще найти тех, кто испытывает такие же чувства, без страха столкнуться с неприятием, психологическим и физическим насилием. В подобной обстановке геям часто приходилось действовать наугад.
«Конечно, сначала я не знал, где в Барнауле встречаются гомосексуалы, — рассказывает Дмитрий 1972 года рождения. — Я не понимал, как мне быть. Я что-то выдумывал, какие-то невероятные истории, чтобы попробовать хоть что-то. И тут же этого стыдился. В общем, ничего у меня не получалось. В университете учились такие, как я, которые уже все знали, и мне сообщили, что в Октябрьском парке можно познакомиться с кем-то. Или в таких-то общественных туалетах. Я такой: «Да вы что, ну как так?!» И в этот садик я ходил, но панически боялся к кому-либо подходить. Когда ко мне обращались, я убегал практически. Мне было страшно. Еще было одно место, на скамейках собирались там. До сих пор на Ленинском проспекте говорят, мол, вот там «педовская аллея». То есть там просто люди гуляли, садились на скамейку, кто-то подсаживался и знакомился».
«Люди просто не понимали, что есть однополая любовь»
Другим источником угрозы для геев, кроме «ремонтников», оставались государственные структуры: милиционеры до конца 1980-х дежурили в окрестностях «плешек» и фотографировали потенциальных нарушителей, чтобы было проще идентифицировать их в случае поимки. Гомофобия в СССР превратилась в сложный феномен, основанный на официальной идеологии сталинской эпохи, подкрепленный неосведомленностью населения, социальными предрассудками и монополией государства на определение «нормы».
«Нас вроде бы и не было, — рассказывал о положении советских гомосексуалов мужчина 1960 года рождения по имени Александр. — О нас же никто не говорил, поэтому и гонений не было. Раз нет явления, то нет и отторжения. Как-то более или менее все это воспринималось спокойно. Ну, как спокойно… Когда ты пытался осторожно заводить всякие разговоры в обществе, то реакцией было, конечно, неприятие. Но по большей части даже какое-то непонимание. Люди просто не понимали, что есть однополая любовь».
В период перестройки тема секса постепенно перестала табуироваться в публичном дискурсе. В 1990 году в центре Москвы прошел митинг за легализацию проституции под лозунгом «Членам КПСС — сексуальную блокаду», а еще в 1989-м группа Гарика Сукачева «Бригада С», «ДДТ» и «ЧайФ» провели в стране несколько концертов в поддержку прав сексуальных меньшинств. Тогда же в эфире общесоюзного телевидения впервые прозвучал призыв к отмене гомофобной статьи. Начали проводиться конференции и фестивали в поддержку сексуальных меньшинств.
Но несмотря на то, что в 1990-х в массовой культуре, политической и социальной сферах сформировалось более открытое отношение к гомосексуалам, мало кому из тех, кто подвергался преследованиям, удалось полностью преодолеть травматические последствия жизни под страхом попадания под статью за ориентацию. Многие гомосексуалы в СССР задумывались о самоубийстве и впадали в депрессию из-за вынужденного одиночества и из-за того, как к ним относились общество и государство.
«Было тяжелое время, меня тогда посещали мысли о том, что я никого не найду, я не такой как все, — вспоминал Дмитрий, которому в год распада Советского Союза исполнилось 19 лет. — Суицидальные мысли тоже посещали. Мы жили на пятом этаже, я все смотрел с балкона вниз и думал: «Вот если я упаду, то я разобьюсь насмерть? Или вот эти кусты сирени спасут?» Я понимал, что я не такой, как все, что я лишний в этом мире, не вхожу в эту систему совершенно, что меня даже мама стыдится».
Уголовное наказание за «мужеложство» отменили меньше чем через два года после распада СССР — весной 1993 года, когда либерализация законодательства оказалась обязательным условием вступления в Парламентскую ассамблею Совета Европы.