Скользкий след в истории Земли: почему люди испытывают отвращение к слизи
В опустевшем коридоре одного нью-йоркского отеля происходит достаточно неприятная встреча, когда Питера Венкмана, новоиспеченного охотника за привидениями, сбивает с ног «Туман класса 5» и покрывает зеленая слизь. Это сражение со слизью из фантастической комедии «Охотники за привидениями» 1984 года до сих пор считается культовым. Фильм появился, правда, в то время, когда любая кинокартина с намеком на ужас буквально тонула в слизи. Во всех кинотеатрах тогда буквально был огромный поток слизи, который топил зрителей, испытывавших восторг и отвращение одновременно. Американский журналист Дэниел Энгбер описал это цунами из слизи как художественное выражение нестабильной эпохи, в которой выживание человечества стояло под угрозой радиоактивного заражения.
Эти страхи нашли отражение в современной культуре: иногда, с точки зрения Энгбера, в качестве неоновой флуоресцентной слизи. Возможно, жижа из «Охотников за привидениями» была настолько неопределенной, что с ней можно было ассоциировать самые разные эмоции, от страха перед радиацией до современного отвращения к слизи. Встреча Питера Венкмана с «Туманом класса 5», однако, имеет не только историческое значение. Она неумолимо вызывает отторжение. Удивительно, что веществу, всегда присутствовавшему в человеке, в любых других живых существах и в природе, уделяется так мало внимания вне мира фантастики.
Тем не менее есть одно положительное исключение. В производстве игрушек как раз ценятся товары, содержащие слизь или другие тошнотворные компоненты. Взрослым такие вещи кажутся сущим безобразием, а для детей они, напротив, являются источником удовольствия. В сознании детей это как раз то, что отделяет их от скучного мира взрослых. Привлекательно то, что запрещено и табуировано, привлекательна черта дозволенного, которую можно пересечь, и, таким образом, привлекательна слизь, которую можно физически потрогать и даже взять обеими руками. В последние годы стало очевидно, что целые поколения детей, от первоклассников до подростков, сходят с ума по мерцающей, блестящей, а иногда и попросту ядовито окрашенной слизи самого разного рода. Казалось бы, сейчас более популярны ведьминские зелья, однако радиоактивная слизь из голливудских фильмов тоже пока что не сдает позиции. Иными словами, без слизи и слюней современных монстров теперь не найти. Кажется, это стало негласным правилом в жанре ужасов: слизь хорошо продается! Зомби изначально имеют свойство просачиваться, тогда как мутанты, инопланетяне и другие чудовища либо состоят из слизи, либо оставляют слизистый след, чтобы вызывать у зрителей отвращение. Вольно цитируя Джейн Остин, общеизвестным фактом является то, что монстр в главной роли непременно нуждается в каплях слизи. Аналогичным образом обстоят дела и в литературе, что искренне признает автор множества книг в жанре ужасов Стивен Кинг. «Рвотный рефлекс отвращения» после страха и ужаса — это последнее рабочее средство в щекочущем нервы жанре ужасов, которое он при- меняет на своих читателях. «Если я не могу вселить в читателя страх, я попробую вселить ужас, а если и это не получится, я попробую вызвать у него отвращение. Я не гордый».
Разумеется, доктрина отвращения началась не со Стивена Кинга. Это произошло задолго до того, как он взялся за перо, а движущаяся слизь вылилась на наши экраны. Американский писатель Г. Ф. Лавкрафт вышел на совершенно новый уровень описания слизи в своих трудах. При жизни он не был успешен и печатался в дешевых книжных магазинах. Это стало неким правилом: слизь ассоциируется с литературой якобы низшего класса, но также и с детской литературой, комиксами и многими проявлениями современной культуры, что отчасти является заслугой Лавкрафта. Наряду с Эдгаром Алланом По, Лавкрафт считается одним из основателей фантастической литературы в жанре ужасов. Стивен Кинг также отмечал, что вдохновлялся «загадочным принцем ужасов XX века» и его трудами, порожденными чрезвычайно мрачной фантазией.
В произведении «В горах безумия» можно встретить аморфных шогготов, которые состоят из иссиня-черной слизи и имеют такие же слизистые конечности: «бесформенная амебовидная протоплазменная масса, источающая слабый свет и обладающая несметным количеством глаз, меняющих форму, похожих на зеленые гнойные пузыри. Глаза эти перемещались по лбу и затылку, по мере того как шогготы надвигались на нас». Сюжетные линии о шогготах и других существах в романах и рассказах Лавкрафта переплетались. Они относятся к мифам о Ктулху, готическом существе с крыльями и щупальцами, которое живет в этой выдуманной литературной вселенной и по сей день вдохновляет других авторов. Данное произведение — это прекрасная иллюстрация жанра «космических ужасов», в рамках которого авторы подселяют к нам неизвестных древних божеств, пытающихся завоевать господство над Землей. Сам Ктулху спит в своем логове — в «зеленом слизистом склепе» в подводном «городе трупов» Рльехе — и ждет, когда звезды укажут, что он может вернуться.
В рассказе «Зов Ктулху» Лавкрафт описывает, как проплывающее мимо судно нарушает сон столь могущественного существа: «Все слушали, как Оно, пуская слюни, выползает на свет и на ощупь протискивает свое зеленое тело сквозь темные врата в ядовитый сумасшедший прогнивший город».
Человеческое существование находится под угрозой прежде всего из-за нашей невежественности. Мы позволяем злу поселиться и процветать среди нас. Эту проверенную сюжетную линию в различных формулировках Лавкрафт использует снова и снова. Без его трудов были бы немыслимы многие другие классики жанра ужасов. Влияние Лавкрафта особенно заметно в экранизациях, в которых нашу планету снова и снова захватывают инопланетные чудовища, появляющиеся из глубин нашего подсознания. Так воплощаются наши страхи. И главный из них — слизь.
Приключения охотников за привидениями вызваны возвращением шумерского бога Гозера на Землю. Он находит временное пристанище в теле Сигурни Уивер, которой затем было суждено столкнуться с еще более слизистыми существами в культовой сцене фильма «Чужой». Первый раз слизь хлынула на экраны с выходом фильма «Капля», рассказавшем о темно-красном космическом существе, которое попало на Землю в результате катастрофы в 1958 году. Капля начала охоту на молодого Стива МакКуина и других обитателей Земли. «Беги —не останавливайся…» — предупреждал трейлер к фильму. Под «красной угрозой» подразумевался, вероятно, коммунизм.
Охотники за привидениями сражались со слизью, состоявшей из ядерных отходов. В свою очередь, современные смертельные слизи, по задумке американского писателя Джеффа Вандермеера, появились из биолабораторий или были порождены самой матерью-природой из-за сбоя в процессе мутации. Слизь соответствует времени, представляя собой условную Каплю в зависимости от страхов конкретного поколения.
Столь же вечным является и другой грандиозный научно-фантастический роман, для которого не нашлось однозначного толкования. В философском романе Станислава Лема «Солярис» человек заражает другую планету, управляемую всемогущим океаном, состоящим из геля. Этот океан сам создает уходящие на километры ввысь небывалые красоты. Десятилетиями терпят крах попытки установить реальный контакт с этим загадочным разумом. Ученым не удается разгадать тайны поведения океана. Тем не менее эта выдуманная миссия приносит результаты, хоть и плачевные. Говоря о научных исследованиях в космосе, известный астрофизик и писатель Карл Саган отмечал, что «поиски внеземного разума по сути являются поисками нас самих». Человек мал и беспомощен в своем противостоянии с непобедимым спокойствием океана на Солярисе. Возможно, Лем хотел указать нам на границы наших возможностей?
Об этом же идет речь в романе Г. Ф. Лавкрафта «Тень над Иннсмутом», в котором эпизодически появляются протоплазматические шогготы. Они служат амфибиям, людям-рыбам, которые обитают в морской пучине у дьявольского рифа недалеко от маленького, забытого богом городка в Новой Англии. Эти существа передают жителям опасное заболевание. Избежать проклятия невозможно, в чем наконец вынужденно убеждается герой этой кошмарной истории. Скорее всего, это литературное выражение реальных страхов самого автора. Говард Филлипс Лавкрафт родился в 1890 году в городе Провиденс, Род-Айленд. Его детство и юношество были омрачены долгой болезнью и ранней смертью отца, которого поселили в приют для умалишенных, где он и умер, вероятно, от последствий запущенного сифилиса.
В романе жены заражались опасным вирусом от своих мужей, а также могли передавать его своим нерожденным детям. Возможно, мать Лавкрафта, Сара Сьюзан, тоже пыталась найти в своем сыне следы прогрессировавшей болезни мужа? Нам известно лишь то, что она относилась к нему противоречиво, чередуя всепоглощающую, даже чрезмерную материнскую любовь и отношение к нему как к «гротескному» и уродливому отпрыску, как она описывала его другим людям. К примеру, в детстве она советовала ему все время оставаться дома, чтобы не пугать соседей. Неудивительно, что Лавкрафт вырос одиноким, странным и необщительным. Если он и переборол конфликтные отношения с матерью, то только после ее смерти. Сара Сьюзан, как и ее муж, умерла в больнице Бутлера в Провиденс, хотя до сих пор непонятно, была ли она также заражена сифилисом или нет.
Их общий сын в любом случае рано нашел свою мирную обитель в книгах, среди которых были классические произведения — ужасы Эдгара Аллана По, а также статьи по астрономии, которые вселили в Лавкрафта уверенность, что Вселенная — это источник появления всемогущих монстров. Их слизистый вид, возможно, был связан с возрастающей ролью эволюционной биологии, набиравшей популярность среди общественности. Особенно сильное влияние имел ведущий дарвинист того периода — Эрнст Геккель. Он известен своим филигранным художественным изображением медуз, актиний, червей и подобных им существ. Он создавал иллюстрации в таких тонких деталях, что его зачастую идеализированные изображения послужили определенным вдохновением для современного искусства.
Однако это не все. «Геккель создал колоссальное в научном и философском смысле творение, к которому стремились его соратники, — говорится в одной из книг об этом выдающемся биологе-эволюционисте и талантливом художнике. И далее: — Исходя из размышлений Дарвина и собственных биологических исследований, он довел свои знания о развитии жизни до совершенства, что признано во всем мире».
Достижения Геккеля, правда, не оправдывают его работы о происхождении человека, основанные на принципах искусственного выведения и селекции, подразумевавших при этом истребление тяжело больных людей. Не совсем понятно, было ли это неутешительным результатом мыслительного эксперимента, или он писал с полным убеждением. В конце концов, сейчас это не так уж важно. Тем не менее его работа, наряду с несколькими другими, стала теоретической основой для евгеники XX века. В Лавкрафте Геккель нашел старательного ученика, считавшего себя благородным потомком новой английской аристократии, родившимся в неправильное время.
Лавкрафт отрицал все современное, в связи с чем и наступавшее «американское столетие», и Первая мировая война были не более чем фоновым шумом в его произведениях, которым он нарочно придавал определенный старомодный эффект своим особым стилем речи. Тем не менее эксцентричное ретроградство Лавкрафта
имело и более темную сторону. Часто цитируется его письмо, датированное 1928 годом, в котором он описывает обитателей бедных кварталов Нью-Йорка. Эти строки пропитаны отвращением:
«Органические существа — итальянцы, евреи и азиаты, — которые населяют эту страшную клоаку, даже при максимальном напряжении воображения не могут называться людьми. Монстроподобные, амебоидные, скользкие, с расплывчатыми очертаниями из вонючей вязкой слизи, напоминающей процесс гниения и разложения на Земле. В каком-то смысле они напоминают не что иное, как червей-паразитов или безымянных существ с морских глубин».
Очевидно, что расисту и антисемиту Лавкрафту глубоко противна идея смешения национальностей. В его произведениях странные существа, например Ктулху, пытаются обрести господство над людьми или, что еще хуже, незаметно с ними смешаться. Для Лавкрафта чужое не имеет права ни ассимилироваться, ни, тем более, победить.
Не только у него, но и у других авторов этого жанра смертельной слизи противопоставляются благородные персонажи, чаще всего ученые. Их безграничная научная пытливость раскрывает темные тайны природы и пробуждает ужасы, которым было бы лучше оставаться неизвестными. Именно так полярные исследователи в вечных льдах Антарктики сталкиваются с «нечто из иного мира», отдыхающим в зимней спячке на своем космическом корабле. После его пробуждения становится очевидно, что эта инопланетная слизь, как и шогготы, может менять свой облик и обманом превращаться в самих ученых. Таким образом, ученые впредь должны сражаться с монстром, который под дружеской маской слоняется среди них.
Здесь можно увидеть параллель с другим рассказом Лавкрафта — «Зовом Ктулху». В нем лишь один норвежский офицер Густав Йохансен выживает в схватке с древним богом. Сета Брандла в «Мухе» также губит его научная любознательность: ученый в результате неудачного эксперимента превращается в гротескное существо — получеловека-полунасекомое. Как и жители Иннсмута, он проходит путь от личиночной стадии человека до перерождения в монстра. «Муха», однако, представляет собой «одну из самых “слизистых” романтических историй», — пишет исследователь медиа Ребекка Белл-Метеро в своем эссе о слизи, сексуальности и гротеске. Это заслуга подруги Брандла, которая, несмотря на всю отвратительность его превращения, остается с ним. Несмотря на успех «Мухи», популярность слизи в кинематографе к концу тысячелетия постепенно сошла на нет. Казалось, что поток слизи, так резко и бурно хлынувшей на экраны, прекратился так же внезапно, как и начался.
«Конец тысячелетия ознаменовал конец определенного цикла», — пишет Белл-Метеро в 2004 году. Казалось, зрители стали пресыщаться отвратительными слизистыми представлениями. Страх перед апокалипсисом и террористические атаки снизили интерес публики к гротескным изображениям. Им на смену пришли военные фотографии, и слизистые, противные фильмы, как следствие, вышли из моды на время… но они вернутся.
С точки зрения сегодняшнего дня прогноз Белл-Метеро, сделанный в 2004 году, оказался совершенно правильным. «Чужой» так никогда и не ушел с экранов, планируются новые экранизации «Капли» и «Мухи», в то время как теперь уже женскому составу фильма «Охотники за привидениями» предстоит вновь сразиться с «Туманом класса 5». Таким образом, слизь снова в моде, в связи с чем опять возникает вопрос, что же она в целом символизирует? Зачастую она представляет собой размытую линию, разделяющую нас и чужих, роль, которую она берет на себя и в реальности тоже. Это объясняется тем, что люди — биологические существа с аморфной натурой, и мы не можем долго сохранять ни нашу внешнюю телесную оболочку, ни внутреннюю культуру. «Цивилизация, контроль и безопасность — это лишь самая поверхность воды, — говорит писательница Ницци Джерард и добавляет: — Во всех нас, зачастую в уголках нашего разума, живет неприятное осознание того, насколько мала наша власть над нами самими, над нашей душой и телом».
Наши границы неточны даже без паразитирующих, жаждущих власти инопланетян. Эти границы обозначены именно слизью. Это вещество, символизирующее переход от здоровья к заболеванию. Это граница между мной и тобой в сексе, позволяющая, более того, осуществить более слаженный половой контакт. Наконец, слизь символизирует последний переход от жизни к свойственному смерти ослизнению, когда тело в процессе разложения теряет всякую форму. Тем не менее, несмотря на внешние сходства, слизь слизи рознь. Слизи, присущие живым существам, характеризуются крайней сложностью и многогранностью, в то время как слизь, свойственная разложению, представляет собой лишь отход, побочный продукт, не имеющий упорядоченной структуры.
Слизь, впрочем, может означать не только слабость тела, но и слабость духа. Это проявляется в разрыве между тем Я, которым мы являемся, и тем Я, которым мы хотим быть. Конфликт между двумя Я обусловлен нашей примитивной, животной природой, которая крайне тесно связана с нашими благородными помыслами. В повести Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886) с этим сталкивается доктор Джекил. Поддавшись научному порыву, он пытается отделить хорошее от плохого в своей душе. Вместо этого он невольно способствует появлению смертоносного существа — мистера Хайда. Мистер Хайд появляется «со дна слизистой ямы» и впервые принимает видимый облик. Монстр существовал всегда, однако был пленен в теле доброго доктора Джекила.
Слизь как выражение собственной слабости и подавленных воспоминаний занимала также философа Жан-Поля Сартра, который в своей книге «Бытие и ничто» уделяет некоторое внимание «вязкому». Именно текучий, вязкий, липкий материал, то есть слизь, должно быть, поспособствовал экзистенциальным страхам Сартра. Слизь как «агония воды»? Слизь как «дегенеративная жидкость»? Слизь как «сосущая кровь пиявка»? Если бы Сартр был женщиной, у него бы тут же диагностировали истерию, например, из-за подобных формулировок: «слизь похожа на воду ровно в той же степени, в которой полет курицы похож на полет ястреба». Сартр на этом не останавливается, превращает слизь в определенное женское свойство и характеризует его как «сладкую женскую месть».
Можно ли это считать хладнокровным взглядом философа на явления, происходящие в мире? «Эти примеры иллюстрируют идею особенностей, отличительных черт, которыми обладают, например, вязкость и слизистость», — пишет мне Сара Бэйквелл в качестве объяснения этого феномена в одном из своих электронных писем.
Или, быть может, отвращение сидит в нас так глубоко, что мешает смотреть на эту тему объективно? Когда философ боится затеряться в слизи, имеет ли он в виду себя и своего собственного мистера Хайда? В произведении «Бытие и ничто» Сартр делает набросок прогрессивного мировоззрения, «засасываемого течением прошлого». Это вторжение тысячи паразитов. И снова нападает Капля. Слизь делает монстра монстром? Выдающийся чешский писатель Карел Чапек родился в 1890 году, как и Г. Ф. Лавкрафт, которого он своими глубоко посаженными глазами на серьезном лице и гладко причесанными волосами отдаленно напоминает. Оба писателя в 1936 году опубликовали важные произведения с поразительными сходствами. Если в Иннсмуте Лавкрафта монстры-амфибии обитают у дьявольского рифа у берегов Новой Англии, то в «Войне с саламандрами» Чапека они населяют дьявольскую бухту Суматры. Выбранный Чапеком вид слизистых монстров анатомически совпадает с вымершим видом исполинских саламандр Andrias scheuchzeri. В XVIII веке ископаемые останки этих саламандр считались останками людей невысокого роста и жертв библейского потопа. В романе животные ведут войну против человечества и стремятся к мировому господству. Так по-лавкрафтовски!
В отличие от монстров Лавкрафта, монстры Чапека по природе миролюбивы — до тех пор пока люди не начинают их эксплуатировать и порабощать. «Здесь их можно варить или тушить, по вкусу они получаются как говядина скверного качества. Мы приготовили и съели саламандру, которой до этого дали имя Ганс, — говорит один из ученых в книге. — Это было воспитанное, умное животное, особенно полезное для научных экспериментов. Порой мы целыми вечерами болтали с ним и удивлялись его ненасытной любознательности. К сожа- лению, нам пришлось заколоть Ганса после того, как он ослеп в результате одного из моих трепанационных экспериментов». Кто здесь кого уничтожает? Кто здесь монстр?
Два писателя родились в одно время и стали свидетелями по меньшей мере одной мировой войны. В отличие от Лавкрафта в далекой Америке, Чапек не мог проигнорировать террор и вновь начинающуюся катастрофу в Европе. В своих произведениях он предупреждал о фашизме, в связи с чем в гестапо его считали одним из опаснейших людей в стране. К моменту смерти Чапека от воспаления легких в 1938 году на его имя уже был выписан ордер на арест.