Вернуть награбленное: почему Эрмитаж не отдает сокровища музеям Германии

Дж.Н. Когда в 2014 году Эрмитаж отмечал свое 250-летие, необычный жест дружбы со стороны Британского музея обернулся международным скандалом. Нил Макгрегор, в то время директор Британского музея, решил, что столь грандиозное событие требует чего-то исключительного. И отправил мраморную статую речного бога Илисоса в Санкт-Петербург для временной экспозиции в течение двух месяцев.

Родом с фриза Парфенона в Афинах, датируемая V веком до нашей эры, статуя была вывезена вместе с другими мраморными скульптурами британским послом в Османской империи лордом Элгином, в 1801–1812 годах. В 1816 году Элгин продал свою коллекцию Британскому правительству за 35 тысяч фунтов стерлингов, что было значительно меньше той суммы, которую он заплатил за приобретение реликвий, и правительство подарило скульптуры Британскому музею. С тех самых пор Греция призывает вернуть Афинам мрамор Элгина. Временное предоставление статуи Эрмитажу стало первым за два столетия случаем, когда какой-либо из мраморных предметов покидал стены музея.

Лорд Элгин, шотландский дворянин, солдат и дипломат, служил послом в Константинополе, когда Греция еще входила в состав Османской империи. Он утверждал, что имеет фирман, или письменное разрешение, от османского правительства на вывоз скульптур из Акрополя, древней афинской цитадели. Фирман неоднократно искали, но так и не нашли. Действия Элгина вызвали немалый гнев, и призывы к реституции звучат уже более двух столетий. Британский поэт лорд Байрон возмутился одним из первых. Назвав лорда Элгина вандалом, он восклицал в поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда», опубликованной в 1812 году:

Глух тот, кто прах священный не почтит

Слезами горя, словно прах любимой.

Слеп тот, кто меж обломков не грустит

О красоте, увы, невозвратимой!

О, если б гордо возгласить могли мы,

Что бережет святыни Альбион,

Что алтари его рукой хранимы.

Нет, все поправ, увозит силой он

Богов и зябких нимф под зимний небосклон.

(Перевод В. Левика)

Полулежащая, обезглавленная мраморная фигура Илисоса отбыла в Санкт-Петербург. Открытие выставки было встречено протестами. Премьер-министр Греции Антонис Самарас отреагировал с яростью, назвав это «оскорблением греческого народа».

Нил Макгрегор объяснил свой жест — потребовавший разрешения Совета попечителей и британского правительства, — как признание особых отношений между двумя музеями. Британский музей был основан на пять лет раньше Эрмитажа, так что «мы почти близнецы, — заявил он. — Это первые великие музеи эпохи европейского Просвещения».

Вторая мировая война

У Эрмитажа нет претензий в смысле реституций, уходящих в такие далекие времена, как мраморы Элгина, но приходится сталкиваться с множеством проблем более позднего периода. Основные из них проистекают из событий революции и Второй мировой войны. Произведения искусства, вывезенные Советской армией из Германии в 1945 году, — история, которой тоже не видно ни конца ни края.

В последние месяцы войны и первые годы мира Советская армия вывезла из Германии около двух миллионов произведений искусства. Трофейная комиссия, созданная советским правительством для сбора репараций с Германии, начала работу на оккупированной территории сразу после окончания войны. Первоочередной целью был вывоз промышленных объектов и стратегических материалов в Советский Союз. Но художественные ценности также входили в сферу интересов комиссии: их рассматривали в качестве компенсации за дворцы и памятники, разрушенные немецкой армией. Комитет по делам искусств советского правительства выделил для выполнения этой задачи специальные бригады, в состав которых входили искусствоведы, художники, реставраторы и другие специалисты, временно получившие звания майоров или полковников. Конфискованные ими произведения искусства вызывают горячие споры в течение последних 70 лет.

М.П. Реституция — весьма болезненный вопрос, и к нему нужно относиться с особой щепетильностью. В первые постсоветские годы, когда начались жаркие дискуссии по поводу «трофейного искусства», я предупреждал, что мы открываем ящик Пандоры, если высокомерно полагаем, что сможем найти решение, которое всех устроит. Именно так и произошло. Из примитивной постановки вопроса о том, что «Россия грабит Германию», потянулись другие истории, но уже не о немецких музейных коллекциях, а о произведениях искусства, принадлежавших евреям, жертвам холокоста. Такие работы были обнаружены в музеях Франции, Австрии и даже самой Германии. В частных коллекциях всплыли предметы из немецких музеев. Началась череда судебных дел, скандалов и конференций. Последовали иски о реституции против музеев Европы и Америки с требованием возврата произведений искусства, вывезенных из Египта, Турции и многих африканских стран.

Президент Франции Макрон сам поднял вопрос по поводу морального статуса Музея на набережной Бранли в Париже, открытого его предшественником, Жаком Шираком, где выставлено искусство Африки, Азии, Океании и обеих Америк. Вопрос о культурных ценностях, «перемещенных» в ходе Второй мировой войны, уже не казался самым животрепещущим и неразрешимым в этом море других проблем. Эрмитаж начал медленно, и не без сопротивления, искать решение, которое было бы справедливым и в то же время законным. Это оказалось совсем не просто. Подавляющее большинство произведений искусства, вывезенных из Германии после войны, — тысячи экспонатов — были возвращены еще в 1958 году, после образования Германской Демократической Республики, по просьбе нового правительства.

Все это оформили как акт дружбы между двумя правительствами и прославляли как спасение художественных ценностей от ужасов войны. Благородство смешалось с политикой, но в результате удалось восстановить музейную структуру Восточной Германии — прежде всего Музейный остров в Берлине. В Германии это помнят и не раз там организовывали мемориальные мероприятия и выставки. Но в специальных хранилищах советских музеев все еще оставалось немало экспонатов, вывезенных из музеев Западного Берлина и частных коллекций, что послужило поводом для дальнейших скандалов и переговоров. 

Беда в том, что и менталитет, и обстоятельства могут меняться со временем. Сразу после победы в войне и в свете всех тех ужасов, что фашисты творили в нашей стране, изъятие части их культурного наследия казалось не менее справедливым, чем казнь нацистских преступников и другие решения Нюрнбергского трибунала. Все забыли про Гаагскую конвенцию о законах и обычаях сухопутной войны — Германия ее попросту не соблюдала. Нацистское ограбление музеев Европы, включая Россию, блестяще описано в книге Линн Николас «Похищение Европы», опубликованной в 1994 году. Но влияние этой книги и фильма «Охотники за сокровищами», снятого по ее мотивам, быстро сменилось кампанией по демонизации вывоза Россией произведений искусства из Германии. Кампания развернулась как на официальном, так и на неофициальном уровнях.

Спрятанные сокровища

Дж.Н. В 1991 году два российских искусствоведа, Константин Акинша и Григорий Козлов, опубликовали в американском журнале «Art News» статью под названием «Военные трофеи Советского Союза: спрятанные художественные сокровища». Не имея возможности опубликовать свои материалы в России, оба переехали в Германию, где их поощряли к продолжению этой работы. «Тысячи произведений искусства, вывезенных советскими войсками из Германии после Второй мировой войны, вот уже почти 50 лет находятся в специальных музейных хранилищах в Советском Союзе, — утверждали авторы. — Конфискованные в русской зоне оккупации организованными бригадами, созданными для сбора трофеев у побежденного врага, или награбленные советскими солдатами, эти ценности, как полагали, были уничтожены в результате союзнических бомбардировок. О существовании и масштабах секретных хранилищ известно очень узкому кругу лиц».

Историю подхватили газеты по всему миру, а книга этих авторов о «трофейном искусстве», опубликованная в 1995 году сразу в нескольких странах, стала источником многих последующих скандалов.

М.П. Поначалу существование экспонатов, оставшихся в России, не было секретом, а если и секретом, то открытым. Западные коллеги говорили мне, что им было известно от русских друзей, что, например, «Площадь Согласия» Дега находится на хранении в Эрмитаже, но они не спешили предавать информацию огласке, понимая, что это может навредить их друзьям в Советском Союзе. У музейного сообщества свои этические принципы. Когда в стране началась перестройка, эти секреты Полишинеля постепенно просачивались наружу и воспринимались как великие тайны, наконец-то разглашенные.

С точки зрения Эрмитажа, не было ни секретов, ни разоблачений — существовала лишь проблема культурных отношений и компенсации за прошлые преступления, которую политики не собирались решать. Для нас главное, чтобы искусство было открыто для публики и исследователей. С самого начала публичных дискуссий Эрмитаж предложил принцип 50/50: разделить «перемещенное искусство» (термин по аналогии с «перемещенными лицами») на две половины и признать права России на одну из них. Эта позиция встретила резкий отпор со стороны официальных лиц обеих стран. «Верните украденное!» — повторяли немцы. «Мы за это кровь проливали!» — кипятились русские. Как сторонники компромисса, мы считали, что нет ничего важнее того, чтобы позволить публике наслаждаться искусством. Власти решили, что Эрмитаж должен проложить дорогу, и знаменитая Бременская коллекция рисунков перекочевала из спецхрана в музейную экспозицию. С одной стороны, коллекция действительно была спасена от разграбления, а с другой — попала в Россию не как «трофейное искусство». Выходит, компромисс возможен?

Рисунки из Кунстхалле в Бремене

Дж.Н. Рисунки были найдены в тайнике за фальшстеной в замке Карнцов, недалеко от Кирица, к северу от Берлина. После того как сломали стену, молодой советский офицер Виктор Балдин подобрал около 300 рисунков в подвале, где они валялись, кое-что расхватали другие офицеры. Балдин распознал знаменитые работы Дюрера, Рембрандта, Ван Дейка, Ван Гога и других мастеров. После войны он передал свою находку Музею архитектуры имени А. В. Щусева в Москве, директором которого стал в 1963 году. В начале 1960-х годов рисунки были отправлены в Эрмитаж для экспертной каталогизации в условиях строжайшей секретности. Балдин выступал за их возвращение в Бремен, но правительство настаивало на том, чтобы прежде провести выставку — мол, это позволит официально объявить об их «обнаружении».

М.П. Я как раз вступил в должность заместителя директора и впервые увидел специальные помещения для хранения «трофейного искусства». (Они не входили в состав основного музейного хранилища.) Выставка «Западноевропейский рисунок XVI–XIX веков из собраний Кунстхалле в Бремене» состоялась в 1992 году, сопровождаемая превосходным каталогом, но компромисс по поводу того, что следует вернуть Бремену, был отвергнут. Рисунки остались в Эрмитаже, и их могли увидеть все, кого они интересуют. Жемчужиной коллекции считался рисунок Дюрера с изображением городского пейзажа, существующего до сих пор, и Эрмитаж с особым удовольствием показывал его гостям из Бремена. 

Спустя десять лет мне было поручено провести переговоры с представителями бременского Кунстхалле и попытаться найти компромисс. Мы договорились, что, если коллекция будет возвращена Бремену, то 20 рисунков и одна картина Гойи навсегда останутся в Эрмитаже. Соглашение оформили в письменном виде, но новость о предстоящем трансфере просочилась в прессу без упоминания о заключенной сделке. Немецкая пресса не захотела признать это жестом доброй воли со стороны России и взорвалась негодованием. «Почему коллекцию держали у себя так долго и не принесли никаких извинений!?» Общественные круги в России были возмущены уступкой, сделанной, по-видимому, без компенсации; никто и словом не обмолвился о том, что мы договорились оставить часть коллекции в России. В общем, активистам удалось затормозить весь процесс своими призывами к патриотическим чувствам и памяти о войне. В результате бременские рисунки были изъяты из Эрмитажа, в 2003 году показаны на выставке в Москве, где и остаются по сей день.

Картины импрессионистов и постимпрессионистов

В промежутке между двумя выставками Бременской коллекции 1992 и 2003 годов произошел ряд событий. Эрмитаж получил разрешение правительства на показ произведений искусства из частных коллекций, которые все еще оставались в спецхране. Это картины импрессионистов и постимпрессионистов из собраний Отто Кребса, Отто Герстенберга и Бернарда Келера, и среди них — шедевр Дега «Площадь Согласия». Эрмитаж организовал две выставки под названием «Неведомые шедевры» (в английском варианте «Hidden Treasures» («Спрятанные сокровища») — уже без аллюзий на Бальзака). На одной экспонировались картины, на другой — рисунки. Перед нами стояла задача превратить политический скандал в художественную сенсацию.

Опытный хранитель французской живописи Альберт Костеневич подготовил академический каталог с тщательным анализом картин и истории коллекций. За этим последовал каталог рисунков, составленный Татьяной Илатовской. При поддержке Пола Готлиба, бывшего издателя и главного редактора издательства Harry N. Abrams, был опубликован превосходный каталог на нескольких языках и обеспечено благожелательное отношение прессы. Первоначально мы предложили сотрудничество в создании каталога нашим немецким коллегам, но их правительство отказало в разрешении на том основании, что нужны не выставки, а немедленное возвращение картин в Германию. Тем не менее выставка произвела фурор. Для посетителей были организованы специальные авиарейсы из Хельсинки. Люди стекались посмотреть на шедевры, которые считались уничтоженными во время войны, и на другие картины, почти неизвестные, поскольку они находились в частных коллекциях. Эти прекрасные полотна Дега, Ренуара, Гогена, Сезанна и Сера долгие годы пребывали в забвении, неведомые для широкой публики и не тронутые реставраторами. В наши дни это огромная редкость, и тем сильнее оказалось впечатление. 

Дж.Н. Новость о предстоящей выставке была объявлена искусствоведом Джоном Расселом на первой странице «The New York Times» 4 октября 1994 года, и ее подхватили газеты по всему миру. «Более 70 картин таких художников, как Дега, Сезанн, Домье, Тулуз-Лотрек, Моне, Писсарро, Ренуар и Ван Гог, — сообщал Рассел, — были вывезены советскими военными властями из Германии и переданы в Эрмитаж, где они хранились в условиях строжайшей секретности, вплоть до падения режима в 1991 году. Но даже после этого об их существовании было известно лишь очень немногим, пока на прошлой неделе в газете «Санкт-Петербургские ведомости» не появилась краткая заметка о грядущей выставке». Мир, конечно, не следил за «Санкт-Петербургскими ведомостями», но определенно обратил внимание на первую полосу «The New York Times». Первыми встрепенулись наследники частных коллекционеров, владевших этими картинами до войны. «Площадь Согласия» Дега — гвоздь программы — принадлежала Отто Герстенбергу, страховому магнату и коллекционеру с мировым именем. «Из всех творений Дега, — продолжал Рассел, — эта картина, до сих пор известная только по репродукциям, является наиболее красноречивым воплощением парижских нравов… В характерно жизнерадостной и нарочито небрежной манере Дега изобразил своего друга, Луи Лепика, аристократа, гравера, бульвардье, на прогулке с дочерьми и собаками». Наследники Герстенберга — две его дочери  приехали в Санкт-Петербург, и Пиотровский с восторгом показал им коллекцию их отца. Впоследствии они привлекли Sotheby’s для переговоров о возвращении картин. Большинство полотен принадлежало коллекции Отто Кребса, которую «практически никто никогда не видел, — приводит Рассел слова Пиотровского в качестве объяснения. — Был период, когда мы даже не могли найти инициалы Кребса». Кребс завещал все свое имущество благотворительной организации по борьбе с раком в Мангейме, и та уполномочила Вильденштейна, нью-йоркского арт-дилера, представлять ее на переговорах о возвращении коллекции. В 1993 году Пиотровский и наследники Герстенберга почти договорились о разделе коллекции по принципу 50/50: половина картин подлежит возврату, половина остается в Эрмитаже. 

Новый закон как препятствие реституции

М.П. Тем временем российский парламент готовил закон, который объявлял бы все трофейные произведения искусства исключительной собственностью России. Эрмитаж был вовлечен в обсуждение того, что должно быть прописано в законе. Поначалу все его положения звучали очень категорично и не предусматривали альтернативных вариантов. После жарких споров в законопроект были внесены существенные изменения со многими важными оговорками: были сделаны исключения для имущества жертв нацизма, религиозных учреждений и ряд других. Принятие закона Государственной думой стало победой несгибаемых, но в то же время внесло некоторую ясность в правовую ситуацию. Закон разъяснял намерения России в отношении одного из последних сохранившихся результатов победы над Германией, которая к моменту парламентских слушаний уже воссоединилась. После принятия закона посол Германии, зная о том, что Эрмитаж, несмотря ни на что и ни на кого, ищет культурное решение проблемы, спросил меня, что можно с этим поделать. Я ответил, что закон содержит так много исключений для честных владельцев, не замаравших себя связями с нацистами, что мы можем еще много лет пользоваться этими возможностями, развивая дружеские отношения. 

Витражи

Первой ласточкой стали витражи из Мариенкирхе во Франкфурте-на-Одере. Огромные окна иллюстрировали ряд библейских сцен, в частности историю Антихриста. Они идеально соответствовали принятому закону, который делал исключение для церковной собственности и, таким образом, позволял вернуть их на родину. Что еще более важно, эти витражи, датируемые 1360–1370-ми годами, имеют особое значение для немцев как старейшие образцы церковного искусства в их стране. Их реставрировал в XIX веке Карл Фридрих Шинкель, самый известный архитектор и художник Германии, работавший в неоклассическом (и неоготическом) стиле. Окна огромные, мы бы никогда не смогли их экспонировать — у нас попросту недостаточно места. Кроме того, история Антихриста изображена в серии острых антисемитских карикатур. В России выставлять такое на всеобщее обозрение не принято. Эрмитаж приступил к переговорам с Мариенкирхе. Государственная дума должна была принять специальный закон о передаче витражей, прежде чем могло быть выдано разрешение; такие вопросы не входили в компетенцию правительственных чиновников или министров. Наконец закон был принят, и нам дали «зеленый свет». Во время голосования мне звонили некоторые депутаты и спрашивали, действительно ли Эрмитаж согласен на передачу, поскольку только в этом случае они проголосовали бы за. Однако еще задолго до этого мы пытались создать совместный проект при поддержке немецких СМИ. Идея заключалась в том, что мы проведем реставрацию витражей совместными усилиями российских и немецких специалистов, организуем выставки в Германии и России, а затем торжественно передадим витражи во Франкфурт-на-Одере. В ходе подготовки мы провели несколько встреч с российскими и немецкими экспертами по витражам. К сожалению, немецкие власти запретили своей стороне участвовать в такой публичной инициативе. Напротив, мы расценили подготовку пресс-мероприятия как жест доброй воли и продолжили работу в этом направлении. Но, пока необходимый закон все еще находился в стадии проработки, немецкие официальные лица потребовали, чтобы мы закрыли доступ для посетителей и доложили о том, как собираемся перевозить окна во Франкфурт. Такой приказной порядок работы нас совершенно не устраивал. Мы снова предложили совместную реставрацию и снова получили отказ. Тогда Эрмитаж создал специальную реставрационную мастерскую, восстановил часть витражей и организовал большую выставку с научным каталогом, изданным на двух языках, русском и английском, намеренно исключив немецкий. Передача витражей состоялась, мы сделали все возможное, чтобы это событие стало праздником, но бюрократы с обеих сторон превратили все в кошмар. За годы моей службы на посту директора Эрмитажа никто не позволял себе направлять в мой адрес такие «советские» оскорбления, какие я слышал от немецких чиновников, которые занимались этими витражами. Не в пример им город Франкфурт-на-Одере вспоминает нас с теплотой и благодарностью, неизменно приглашая наших реставраторов на мероприятия, связанные с Мариенкирхе. 

Троя Шлимана

Дж.Н. Следующая выставка, в 1998 году, была посвящена открытиям Генриха Шлимана, сделанным в 1870-х годах при раскопках, как он думал, античной Трои. Он передал главные сокровища Музею доисторического периода и ранней истории в Берлине, но остальная часть в конце концов попала в Россию в 1945 году и была разделена между Пушкинским музеем и Эрмитажем. «Клад Приама», также известный как «Золото Трои», коллекция драгоценностей из Берлина, оказался в Москве. Власти долго тянули с ответом, однако в какой-то момент наконец признали, что изделия находятся в России, и в 1996 году они были выставлены в Пушкинском музее. Но бронза, керамика и другие находки отправились в Эрмитаж. Сын бедного немецкого пастора Шлиман стал очень успешным международным предпринимателем. Впервые он приехал в Санкт-Петербург в 1846 году по делам торговой фирмы, потом заработал состояние в Калифорнии и в 1852 году вернулся в Россию, где во время Крымской войны преумножил свои богатства, торгуя селитрой, серой и свинцом — компонентами боеприпасов. В 1858 году, в 36 лет, он решил удалиться от дел и посвятить себя археологии и поискам Трои.

Когда-то Шлиман передал в дар российским музеям некоторые из своих находок, и они были собраны для выставки под названием «Шлиман —Петербург — Троя». На этот раз Эрмитажу удалось получить дополнительные экспонаты для временной экспозиции от берлинского музея. Этот жест подчеркивал тот факт, что между музеями нет никаких разногласий. Спор шел между политиками. Последовали выставки немецкой живописи XIX века «Эпоха Менцеля» в 2006 году и «Эпоха Меровингов» в 2007 году — первая выставка, в которую немецкие музеи внесли свой вклад. Затем, летом 2013 года, состоялась масштабная выставка «Бронзовый век. Европа без границ. IV–I тысячелетия до новой эры», призванная укрепить добрые отношения между российскими и немецкими учеными. Потрудиться пришлось на славу. Выставочный проект объединил исследовательские коллективы ведущих музеев России и Германии. Экспонаты, в дополнение к «трофейному искусству», поступили из Музея доисторического периода и ранней истории и Античного собрания в Берлине, Пушкинского музея и Государственного исторического музея в Москве и, конечно же, из Эрмитажа. 

Политическое влияние

М.П. Этот триумф музейного подхода многим по-прежнему не давал покоя. Во время Петербургского экономического форума в 2013 году наши немецкие коллеги убедили канцлера Ангелу Меркель посетить выставку вместе с президентом Российской Федерации Владимиром Путиным. В самый последний момент, когда все приглашенные на выставку и участники форума уже находились в Санкт-Петербурге, в немецких газетах появились статьи о том, что канцлера втягивают в провокацию, что ей не позволят выразить позицию Германии по «трофейному искусству», ну и все в таком духе. Западные журналисты не преминули уцепиться за эти вопросы. Все висело на волоске. В конце концов выставка открылась без Путина и Меркель, но они пришли осмотреть экспозицию чуть позже. Среди экспонатов был клад бронзового века, найденный недалеко от Гамбурга (родины канцлера, что она особо отметила в своей речи), и это лишний раз подтверждало, что музейные работники, возможно, решают проблемы лучше, чем политики. Никто не ждал речей, нам было достаточно визита, но оба лидера их произнесли. Меркель также напомнила, что в экспозиции представлены предметы, которые Германия считает своей собственностью и не отказывается от притязаний на них. Тем не менее она приветствовала сотрудничество музеев как способ разрядить напряженность в этом вопросе. Путин тоже поддержал инициативу музея, подчеркнув важность демонстрации произведений искусства широкой публике. А уж где они хранятся — в Берлине, Москве, Санкт-Петербурге или Стамбуле, — по его словам, не имеет большого значения. (Здесь сквозил намек на «Золото» Шлимана, которое ныне находится в Москве, но и Германия, и Турция заявляют о своих правах на него.) Так и развиваются наши мирные культурные инициативы, между Сциллой и Харибдой двух политизированных патриотизмов. 

Дж.Н. Наконец в 2019 году состоялась выставка одного шедевра — «Виктории Кальватоне», статуи богини в легком одеянии. Этот редкий образец древнеримской бронзы, сохранившей позолоту, случайно выкопали рабочие фермы в деревне Кальватоне на севере Италии в 1836 году. Тогда нашлись три части: голова, торс и сфера. В сочетании они образовывали грациозную богиню, парящую над земным шаром. Надпись на шаре отсылает к победе римлян над варварами и может быть датирована 161–169 годами. Профессор Густав Вааген, ставший директором Берлинского музея в 1832 году, купил ее в Италии в начале 1840-х годов. Его реставраторы радикально изменили внешний вид статуи. Ей восстановили не только руки и другие части тела, но и приделали позолоченные бронзовые крылья внушительных размеров.

«Усовершенствованная» богиня провела следующие 100 лет в Берлине, где величественно царствовала на мосту между Старым и Новым музеями. Она стала символом городской коллекции классических древностей, и многочисленные слепки с нее разошлись по музеям Европы. Однако музейные здания были разрушены британскими бомбардировками в марте 1945 года, а подземное хранилище, куда в целях безопасности переместили статую, было затоплено. Летом того же года советские солдаты извлекли скульптуру из воды, и она была перевезена в Россию. Прибывшую в Ленинград без каких-либо подтверждающих документов богиню с крыльями идентифицировали как французскую скульптуру предположительно XVII века и отправили в соответствующее хранилище. И только в начале 2000-х годов утерянные сопроводительные документы, подтверждающие подлинность, нашлись в Москве и богиню благополучно вернули из плена XVII века. 

Реставраторы Эрмитажа, выявившие многочисленные германские дополнения, которые изменили характер скульптуры, однако оставили на месте крылья и другие немецкие «пристройки», подготавливая даму к выставке. На открытии экспозиции в 2019 году присутствовали не только коллеги из Берлинского музея, но и тогдашний мэр Кальватоне Валерия Пателли. На ее бейдже красовалось изображение богини с германскими крыльями. Сверкающий шедевр теперь доминирует в Римском зале отдела Античного мира Эрмитажа. 

М.П. Реституция оказывает существенное влияние на культурную историю. Джеймс Шмидт, хранитель картинной галереи Эрмитажа, начал свою заметку о Кассельской коллекции в 1918 году словами о том, что, если мы начнем отдавать, тогда сокровища Стокгольмского музея должны быть немедленно возвращены в Прагу, и так до бесконечности. Сегодня мы видим, как это происходит во всем мире. Перемещение коллекций, их перетасовка, смена владельцев — закономерный, хотя и очень болезненный процесс. Можно повернуть ход истории вспять — через суды или с помощью денег. Скажем, Виктор Вексельберг в 2004 году приобрел у семьи Форбс в Америке уникальную коллекцию яиц и ювелирных изделий Фаберже и вернул их в Россию, основав Музей Фаберже в Санкт Петербурге. Китай регулярно покупает на аукционах классическое национальное искусство, вывезенное из страны. 

Универсальный музей

Коллекционирование и перемещение произведений искусства исторически привели к созданию энциклопедических, или универсальных, музеев, которые сегодня зачастую становятся мишенью протестов и требований вернуть «награбленное». Среди них — Британский музей, Лувр, музеи Берлина, Музей Метрополитен, Эрмитаж и другие. В 2002 году группа из 19 директоров музеев опубликовала декларацию о «важности и ценности универсальных музеев», напомнив об огромной роли в диалоге культур, которую такие музеи играли во все времена. Декларация вызвала и продолжает вызывать протесты, которые отражают серьезную конфронтацию между универсальным и локальным в современном мире.

По мере расширения конфликт превращается в «войны памяти» — их-то и призваны предотвратить энциклопедические музеи. Характерно, что на фоне такой провинциализации культуры возрождается тенденция к созданию универсальных музеев, что наглядно видно на примере создания и успешного функционирования Лувра Абу-Даби.