«Нам не нужен жрец и толкователь»: пианист Петр Айду об оркестре без дирижера

Персимфанс — первый симфонический оркестр без дирижера — был основан в 1922 году и просуществовал до 1933-го. В XXI веке оркестр возродил Петр Айду, пианист по образованию, увлеченный исторически информированным исполнительством, современной музыкой, композицией. Творческие поиски привели Айду к созданию проектов на стыке музыки и искусства, музыки и театра, за которые он был отмечен премиями «Золотая маска» и Гран-при премии Сергея Курехина. 

—  Ваша карьера, как мне кажется, строится как вызов. Вы могли бы стать концертирующим пианистом, лауреатом, гастролировать с оркестрами с именитыми дирижерами. Но вы пошли по другому пути. Вы придумываете и «тащите» проекты вроде Персимфанса, спасаете старинные рояли, устраиваете перформансы. Это свойства характера или обстоятельства сыграли роль?

— Во всех этих действиях есть внутренняя логика. Это либо желание продолжить уже начатую линию, либо желание начать новую, которой пока не было. На мой взгляд, в моих действиях нет ничего особенно экстремального. Я стараюсь исходить из того, что мне действительно хотелось бы, а не из того, что доступно в данный момент. Так проявляется моя своеобразная амбициозность.

— Главный ваш проект последнего десятилетия — Персимфанс. Первый симфонический ансамбль, который играет без дирижера. Вы возродили коллектив, который был создан сто лет назад и просуществовал всего десять. Чем вас привлекла идея Персимфанса?

— Много факторов работает на эту идею. Оркестров и так очень много, даже слишком много, на мой взгляд, и нет азарта создавать еще один. Мне вообще не нравится такой стандарт, когда исполнитель, достигая определенного уровня карьеры, начинает создавать собственный оркестр, превращается в дирижера, начинает управлять другими музыкантами. Будто пробежал первый марафон и перешел на вторую стадию карьерной игры, в которой он уже находится на другом уровне. Мне важно было не повторить то, что и так продается в каждом супермаркете, а создать то, чего нет.

Когда я узнал о Персимфансе, как он устроен и какова его концепция, то сразу понял, что это гиперактуальный проект. Он на сто лет опередил свое время, если не больше. С моей точки зрения, эпоха Персимфанса наступает только сейчас.

— Чем именно он актуален?

— Есть такое выражение «горизонтальные связи». Сейчас они фигурируют в самых разных областях человеческой деятельности, в том числе и в бизнесе. Несмотря на обилие тоталитаризма, который нас окружает, децентрализация набирает обороты. Мне кажется, что принципы Персимфанса — это, собственно, и есть одно из проявлений того, как мы бы хотели жить. Это тот тип взаимоотношений между людьми, который кажется гармоничным и разумным.

— Один из принципов Персимфанса, как мне кажется, доверие музыкантов друг другу. Но как в отсутствие дирижера, лидера, решается вопрос интерпретации? Много человек — много мнений.

— Это довольно непростой вопрос. Что такое интерпретация? Не стало ли это слово клише? Партитура — это чертеж здания, которое нужно возвести. А музыканты — те самые строители, которые должны его построить, глядя на проект, написанный композитором. Понятно, что возникает много вопросов, как именно это сделать. Есть много деталей. Но у музыкантов есть опыт, знания, чувства, мозги для того, чтобы решить эти задачи.

Есть уже устаревшая романтическая триада «композитор — дирижер — оркестр». Бог — это композитор. Монарх — наместник Бога на земле — дирижер. Верховный жрец, который читает Священное Писание и понимает его, в отличие от плебса. Плебсу нужен жрец, который расскажет, что же там написано в этой книге священной, потому что сам он не обучен грамоте. Эта романтическая структура связана, конечно, с монархическим строем, где оркестровый музыкант — это низшая каста. Люди с лопатами-руками, молотками, которые просто должны выполнять работу. Которые делают то, что им говорят.

В нашем случае мы имеем дело с другой системой, когда мы считаем себя художниками, музыкантами. По сути дела, мы — инженеры, которые в состоянии разобраться с тем, что написано в партитуре. Нам не нужен толкователь.

— Что позволяет оркестру выживать с финансовой точки зрения? Не было ли у вас желания или попытки получить государственный статус, финансирование?

— Мы существуем от проекта к проекту. У нас нет постоянного финансирования и никогда не было, но были гранты. Сейчас у нас довольно теплые отношения с Московской филармонией. Зал «Зарядье» также был для нас важным местом, постоянной площадкой. Я могу сказать, что сейчас Персимфанс — самый дорогой оркестр, по крайней мере, в России.

— А в чем его дороговизна?

— В Персимфансе все музыканты получают деньги с проектов. Если мы говорим об обычном симфоническом оркестре, то, чтобы купить его, достаточно купить дирижера и директора. А Персимфанс — это почти 100 человек, каждый из которых должен получить деньги за работу. Но как это ни удивительно, у нас счастливая жизнь, мы делаем большие концерты, их не так уж и мало, хотя, наверное, могло быть и больше.

Несмотря на такую сложную и, казалось бы, такую довольно утопическую ситуацию, мы все равно как-то справляемся. Желание получить статус регулярного оркестра было и есть, потому что тогда мы могли бы позволить себе регулярно работать. Проблема заключается в том, что многие музыканты, играющие в Персимфансе, имеют постоянную работу в других оркестрах и поэтому часто вынуждены идти на компромиссы. Но, с другой стороны, независимость от государства очень важна, особенно в такое время, как сейчас.

— Как вы думаете, получи «Персимфанс» хотя бы минимальное финансирование, люди уйдут из своих оркестров?

— Конечно. У нас есть люди, которые вообще не играют в оркестрах. Григорий Кротенко, один из наших лидеров, в какой-то момент принял решение стать свободным художником. Конечно, многие переместились бы полностью в Персимфанс. Мне кажется, есть какие-то особенности личности, которые очень подходят, скажем так, для работы в симфоническом ансамбле.

Это довольно интересный момент, потому что, по сути дела, мы собираем музыкантов нового типа. Мы предлагаем людям не просто играть то, что мы им скажем, но и реализовывать свои идеи. То есть музыкант понимает, у него есть возможность придумать свою программу и встать на лидирующую позицию. Такая ситуация в обычном симфоническом оркестре абсолютно исключена. Поэтому я бы хотел подчеркнуть, что Персимфанс — это не просто оркестр. Это новая платформа для музыкантов.

— К 100-летию Персимфанса вышла большая, красиво оформленная книга. Почему для вас было важно зафиксировать историю оркестра? Это ведь тоже не совсем не дешевое предприятие.

— Мы и не занимались никогда дешевыми мероприятиями. 100 лет назад было положено начало революционному коллективу, который вел летоисчисление от собственного рождения, то есть писал на афишах, скажем, 1927 года: пятый год Персимфанса. У Персимфанса было свое издательство, он выпускал собственный журнал. В 1927 году вышла объемная книга Арнольда Цуккера «Пять лет Персимфанса».

Да, благодаря Московской филармонии мы смогли сыграть шикарный юбилейный концерт. Причем ровно день в день, когда Персимфанс впервые вышел на сцену,  — 13 февраля 1922 года. После чего мы сразу же отправились в большое турне по России. Но нам важно было в столетний юбилей ансамбля, который мы сможем пережить лишь один раз в своей жизни, оглянуться назад и посмотреть вперед. Поэтому мы решили выпустить книгу.

Название «Сто лет Персимфанса» предложил Григорий Кротенко, по аналогии с «Пять лет Персимфанса» Цуккера и некоторым намеком на «Сто лет одиночества» Маркеса. Мы сформировали концепцию трехчастного произведения, в которой первая часть стала своего рода Ветхим Заветом — она историческая, основанная на документах 1922-1934 годов, первого периода, ее составлением в основном занимался наш архивариус Константин Дудаков-Кашуро. Третья часть — новое время, как Новый Завет, ее основу составляют наши собственные тексты-воспоминания о том, как начиналась новая эра оркестра с 2009 года. А в центре — сон Персимфанса. Мы рассматриваем время между началом 1930-х годов и до 2010 года не как смерть оркестра, а как сон. Это отразилось в графической серии Ярослава Шварцштейна, нашего главного художника.

Что касается первой части, исторической, то это очень важная на сегодня публикация. Персимфанс попал в то же положение изгоя, что и многие явления той удивительной эпохи первых послереволюционных лет: следующая эпоха, эпоха сталинизма, сформировала «под себя» историю, выкинув оттуда многих людей и многие важнейшие события. Она создала идеологически выверенную концепцию, в которой Персимфансу не нашлось места. Так что в книге мы восстанавливаем справедливость. Причем это подробные хроники с выдержками из прессы о Персимфансе, которой было очень много.

— Вы начинаете новый проект в Московской филармонии и называете его «Новая история музыки». Как вы строите эту историю?

— Мы предлагаем альтернативные взгляды на хорошо известные вещи и пытаемся найти связи там, где они на первый взгляд не совсем очевидны. В первом концерте мы пытаемся рассмотреть, как композиторы используют те 12 нот, которые сформировались в европейской академической музыкальной культуре.

Мы выбираем нетипичный ряд авторов — Ребель, Лист, Веберн и Вышнеградский. Центральная часть концерта — это российская премьера сочинения Ивана Вышнеградского «День бытия». Вещь эта была написана в 1917 году, но впервые была исполнена только в 1970-е в Париже, а в России это впервые делает Персимфанс. Вышнеградский — значительная фигура в русской музыке XX века, он известен как наиболее последовательный адепт четвертитоновой музыки и очень ценим в кругах музыкального андерграунда.

У меня есть и своя история, связанная с Вышнеградским. Я играл несколько его прелюдий, в том числе на концертах Персимфанса в Дюссельдорфе в 2017 году. Я их переложил для одного исполнителя, который играет на двух роялях. А через некоторое время мне совершенно случайным образом достались личные фотографии Ивана Александровича, начиная с его детских лет и заканчивая самыми последними.

Во время концерта в Переделкине, где исполнялись 24 четвертитоновые прелюдии Вышнеградского, мы познакомились с Михаилом Морозовым, историком архитектуры, музыкантом-любителем, просветителем, и выяснилось, что он раздобыл ноты «Дня бытия» и много лет пытался договориться с разными дирижерами, оркестрами об исполнении этого сочинения. Он побывал и у Спивакова, и у Владимира Юровского, и у других дирижеров, но ничего не получилось. Я сразу сказал ему, что Персимфанс сочтет за честь сделать премьеру в России и взять пьесу в репертуар.

— А как поживает ваша коллекция музыкальных инструментов?

— И хорошо, и плохо. Хорошо, потому что мой друг и соратник Алексей Ставицкий открыл небольшой, но очень стильный Музей фортепиано в Рыбинске, туда переехала большая часть инструментов «Приюта роялей» после того, как он лишился помещения в Москве. Но еще много ценных инструментов так и лежат вповалку в гаражах и дачах моих друзей после срочной эвакуации. И в целом деятельность «Приюта роялей» пока вынужденно заморожена.