«Есть правда исторического факта»: писатель Сергей Беляков о Гоголе и детях эмиграции

«Парижские мальчики в сталинской Москве», получившие в декабре премию «Большая книга», — рассказ о том, как выросшие за границей Георгий Эфрон и его друг Дмитрий Сеземан возвращаются на родину родителей, что они видят и находят в СССР и как по-разному в итоге складывается их судьба. 

Писатель Сергей Беляков не первый раз становится лауреатом премии «Большая книга»: в 2013 году он занял второй место с произведением «Гумилев, сын Гумилева», посвященным жизни поэта. По образованию Беляков — историк, наверное, поэтому все его изданные книги так или иначе обращены в прошлое. Помимо биографий сыновей двух главных женщин-поэтов XX века, Беляков также посвятил две книги истории Украины. 

— Ваша книга «Парижские мальчики в сталинской Москве» была закончена задолго до февральских событий и, соответственно, двух волн эмиграции. Сейчас ее контекст стал максимально актуален. Что вы по этому поводу чувствуете?

— Мур, Георгий Эфрон, главный герой моей книги, и его друг Дмитрий Сеземан, строго говоря, не были эмигрантами. Эмигрантами были их родители. А мальчики как раз переехали из Европы в Россию. 

Честно говоря, когда я писал эту книгу, я не думал о сегодняшнем дне, а полностью погружался в прошлое. Если в силу внешних обстоятельств она вдруг стала еще более актуальной и резонирует с действительностью, то это тем более ценно. Сергей Шаргунов в интервью на канале «Культура» спросил меня, хотел бы я оказаться в сталинской Москве. Я тогда ответил, что хотел бы, но ненадолго — только посмотреть, погулять по улицам и назад. А сейчас иногда появляется ощущение, что мы все оказались, может, не в сталинской Москве, но в каком-то похожем городе.

Незадолго до всех событий ко мне обращались насчет перевода моей книги на итальянский язык. Понятно, что сейчас все разговоры о нем приостановились. Но это, конечно, самая незначительная неприятность, которая могла бы быть, в сравнении со всем, что происходит. 

— То есть вы не стали через призму прошедшего года по-другому оценивать свою работу?

— Нет. Это самое приятное, что может быть — работать над книгой, которая нравится. Я был совершенно счастлив, когда писал, когда ее завершил — это было ощущение настоящей творческой радости. И я надеюсь, что она может передаваться читателям, потому что в истории, которая рассказывает о трагической судьбе Мура, о сложной драматической судьбе его друга Дмитрия, все-таки есть и немало светлых тонов.

— Это тоже удивительный момент, что они приезжают в Москву 30-х годов и видят ее совсем не так, как она воспринимается гражданами СССР. 

— Москва все-таки была сияющей витриной Советского Союза, но главное, что выбранный мной период в материальном отношении уже сравнительно благополучный. Во второй половине 30-х в столице и крупных городах появились универсальные магазины и гастрономы, где советский человек мог более-менее прилично одеться и купить хорошую еду. Жизнь стала действительно немного лучше и веселее. 

Мур изначально только такую советскую Россию и видел. Буквально несколько часов он провел в Ленинграде, а потом их повезли в Болшево на закрытую дачу НКВД, где было спецснабжение, им привозили продукты из Москвы, торты, ананасы. Потом они переехали, но все равно до лета 1941 года Мур не видел Советского Союза, кроме Москвы и Подмосковья, которое, кстати, ему совсем не нравилось. 

А в Москве он находил то, что утратил с отъездом из Парижа: жизнь большого, богатого города с кафе, с музыкой, с оркестрами, с джазом, который играет в лучших ресторанах. В эвакуации в Елабуге, а потом в Чистополе он уже увидит совсем другое.

— После того как его мать, Марина Цветаева, кончает жизнь самоубийством в августе 1941 года, он, по сути, остается один, а затем попадает на войну. Как меняется его мироощущение и можно ли его опыт в каком-то смысле назвать универсальным: что чувствует молодой человек на войне?  

— В армии он с последних чисел февраля — начала марта 1944 года. После смерти Цветаевой он то возвращался в Москву, то был в эвакуации в Ташкенте, то опять возвращался — весь этот период Мур вел очень тяжелую, одинокую жизнь. Но хотя бы это была привычная жизнь горожанина, а когда он попал в армию, это был для него, конечно, шок. Он вообще не хотел воевать в отличие от своего друга Дмитрий Сеземана, который пошел добровольцем. Мура должны были призвать еще в феврале 1943 года, но он как-то смог получить отсрочку и продлил себе мирную жизнь еще на год.

С призывного пункта он попал в запасной полк. В первой части книги Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» подробно описан именно запасной полк, как тяжело там было даже людям крестьянской закалки, — это страшное место,  «Чертова яма» (так называется первая часть книги Астафьева). Первые месяц-полтора Мур, парижский мальчик, был просто в отчаянии. Он заболел, у него обострилась болезнь ноги от физических нагрузок, которые ему были непривычны. Он пишет, что однажды, пока тащили какую-то корягу, он чуть не умер, а думал в это время о Флобере (Гюстав Флобер — французский писатель XIX века, автор романа «Мадам Бовари». — Forbes Life). 

Потом он как-то привык к службе, а на фронте ему вообще стало легче. Он не был трусом, и опасность смерти казалась ему менее страшной, чем тяжелая жизнь в запасном полку. Его последние письма с фронта очень бодрые, он был абсолютно уверен, что вернется живым. 

— Мур ведь числится пропавшим без вести. Когда-нибудь рассматривалась вероятность, что он мог выжить? 

— Есть надмогильный памятник с датами жизни Георгия Эфрона, но мы точно не знаем, чьи останки под ним похоронены, потому что генетическая экспертиза не проводилась.

Конечно, ходили слухи, что после войны его видели то в Париже, то в Берлине, но они ничем не подтверждались. На самом деле человек не иголка, и такая яркая, заметная личность, как Георгий Эфрон, как-то проявила бы себя. У нас были бы источники, а не слухи. Поэтому официально он пропал без вести, но, по всей видимости, как сейчас выяснено исследователями, он погиб при эвакуации с передовой в медсанбат. Так что, конечно, он погиб — в этом у нас, к сожалению, нет сомнений.

— Если «Парижские мальчики» оказались актуальными скорее по атмосфере, то ваша книга «Тень Мазепы» точно должна была войти в топ того, что пристально изучают весь последний год.

— Это правда. Ее впервые опубликовали в 2016 году, а в декабре 2022 года вышло переиздание. Я очень благодарен «Редакции Елены Шубиной», которая решилась на такой шаг. Старые тиражи уже были распроданы, а заявок от людей, которые хотят приобрести книгу, было много.  

Работать над ней я начал еще до 2014 года, году в 2012, когда все было тихо и мирно. У меня есть давний интерес к украинской культуре. Мое знакомство с ней началось, как, я думаю, почти у всех русских людей, с «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Николая Васильевича Гоголя, которые написаны по-русски, но с большим количеством украинских, малороссийских слов. Этот неповторимый колорит, по-моему, просто не может не очаровать. 

А писать книгу я решился после того, как стал читать в оригинале стихи Тараса Шевченко. Два этих гениальных человека повлияли на мое решение.

— Сейчас самобытность украинской культуры иногда ставится под вопрос, а в вашей книге очевидно, что это отдельная культура, причем очень литературоцентричная, с богатыми корнями. 

— А как иначе? Есть в конце концов правда исторического факта, против нее невозможно возразить. У нашего величайшего поэта можно прочитать: «Но независимой державой // Украйне быть уже пора: // И знамя вольности кровавой // Я подымаю на Петра», — это говорит Мазепа в поэме Пушкина «Полтава», которую сейчас проходят в средней школе. Хорошо, даже школьную программу можно заменить, но не вычеркивать же эти слова у Пушкина! И Гоголь писал про «упоительный и роскошный день в Малороссии» и про «украинскую ночь». Факт есть, надо считаться с фактами. Если мы идем против фактов, то история нас накажет. 

—  Николай Гоголь выбирал в качестве своего, так скажем, основного языка русский. И, мне кажется, это часто встречающийся аргумент в пользу отсутствия национальной литературы и культуры на Украине. Почему так вышло? 

— На самом деле к тому моменту литература на украинском уже была. Первая книга на украинском языке вышла в 1798 году в Петербурге. Это была «Энеида» Ивана Котляревского. Классическая история перетолкована так, что Эней — это запорожец, который с другими запорожцами отправляется в путь искать себе новую родину. Злая Юнона ему мешает, а Юпитер и Венера помогают. Поэма Вергилия была пересказана на языке полтавских крестьян, среди которых жил Иван Котляревский, и книга была очень популярна. Гоголь ее тоже читал. 

Но в целом, конечно, на украинском было мало сочинений. А Гоголь был человеком очень амбициозным, он верил в свою миссию, хотел быть знаменитым, что для писателя абсолютно нормально. Украинская элита уже русифицировалась и вся говорила и писала на русском языке. А кто тогда будет читать? Украинские крестьяне? Они в большинстве неграмотные. Поэтому логично, что между русским и украинским он сделал выбор в пользу первого.

Более того, Гоголь, как и многие его современники, например, Белинский (Виссарион Белинский — один из самых известных литературных критиков XIX века. — Forbes Life), был уверен в великой исторической миссии русского народа. В те времена в моде была философия истории Гегеля. Народы делили на исторические и неисторические, и Гоголь, видимо, полагал, что за русским народом будущее. Значит, надо к нему присоединиться, помочь обрести его подлинное место в истории. А Украина, Малороссия, — это такая, как писал Белинский, побочная река, которая впадает в реку общерусской истории.

Но знаете, что меня всегда удивляло? Как нежно и восторженно Гоголь пишет об Украине. Это такая страна, где есть и любовь, и чертовщина. И жестокость, конечно, есть, но это живая жизнь. При этом Россия Гоголя, Великороссия, совершенно другая, особенно мир «Петербургских повестей», где с первой же страницы читателю холодно и неуютно. В «Ревизоре» ни одного положительного героя. Два самых приятных помещика «Мертвых душ» носят подчеркнуто украинские фамилии — Собакевич и Коробочка (это еще украинские националисты в XIX веке отмечали). Кажется, что умом он за Россию, а душой там, у себя в Малороссии. 

— Можно ли сказать, что тенденцию писать на русском переломил Шевченко? 

— Да, видимо, в этом и заключается его историческая роль. Когда он выпустил, пусть и с цензурными сокращениями, первое издание сборника «Кобзарь», очень многие русифицировавшиеся малороссияне поняли, что, оказывается, по-украински можно писать гениальные стихи. Значит, все остальное тоже можно. 

Шевченко на голову выше всех других украинских литераторов. Он был действительно большой поэт, удивительный самородок. Странный, сложный человек, но огромный талант. Он пытался писать и на русском, но после двух поэм разочаровался, они ему самому не понравились. Язык был все-таки не его. Великие поэмы он сочинял только по-украински, а по-русски — просто обычные стихи. 

Один переводчик сравнивал Шевченко с тонко настроенным инструментом. Музыкальная речь, музыкальное слово, мелодика украинской речи, которая, кстати, нравится многим русским, прекрасно передана в его стихах. Притом что их содержание часто страшное. 

Я долгие годы занимался литературной критикой, и, по моим наблюдениям, настоящим бестселлером становится та книга, которую все ожидали, но о которой боялись даже подумать. И тут приходит человек и озвучивает их невысказанные мысли — Шевченко оказался таким человеком. Он доказал, что по-украински можно писать не хуже, чем по-французски, по-русски, по-немецки, и этим вдохнул жизнь и силу во многих соотечественников. 

В последние годы жизни Шевченко, например, был бум издания украинских букварей: один из них составил сами писатель, но одновременно с ним продавалось и еще несколько вариантов. Хотя в России уже при Александре II вводятся серьезные ограничения на малороссийское печатное слово, интерес к украинской тематике был таким, что писатель Николай Лесков рекомендовал издателям журнала «Киевская старина»: «Чтобы он имел успех, его надо делать хохлацким». 

Еще не нужно забывать, что не все украинские земли были в России, часть находилась под властью Австро-Венгрии. И если у нас не поощрялось малороссийское печатное слово, то там ситуация была иной. Местные власти использовали старый добрый принцип «разделяй и властвуй» и поддерживали украинское национальное движение. Потому что, с одной стороны, украинцы могли противостоять притязаниям России на Галицию, а с другой — были противовесом полякам, которые мечтали о своей государственности. Австрийские власти так хитро балансировали на польско-украинских и русско-украинских противоречиях. Леся Украинка, второй после Шевченко по значению поэт, печатала свои книги в Австро-Венгрии и только позднее смогла издать одну в России. 

— Сейчас вы работаете над книгой про братьев Катаевых, которых тоже можно рассматривать как мостик между Россией и Украиной. Они ведь из Одессы, которая в русской культуре ХХ века занимает огромное место, целая плеяда писателей вышла оттуда. 

— По материнской линии они действительно происходят от украинских казаков. Но, конечно, это уже была русская семья, хотя и не чуждая украинской культуре, а воспитывались они в многоэтничной Одессе. Там был своеобразный мир, где больше всего было русского и еврейского, но европейское и украинское тоже присутствовало. Одессит Корней Чуковский, у которого отец — еврей, а мать — украинка, вспоминал, как однажды мать послала его покупать бюст Шевченко. И долгое время он думал, что любой бюст называется Шевченко — настолько их было много в продаже, значит — был спрос. 

Пока у меня получаются дилогии — две книги об истории Украины, две книги о сыновьях великих женщин-поэтов . Хотя я не думал, когда писал о Гумилеве, что буду писать еще и о сыне Цветаевой. Так получилось, что разными путями я пришел к героям этих книг. Новая будет называться «Братья Катаевы» — дай бог, получится, пока еще работы много.

— Вы рассказывали, как вы погружались в Москву 30-х годов, чтобы написать книгу про Мура. Вы всегда так работаете? Внешние обстоятельства мало на вас влияют?

— Я не спешу за модой, за актуальностью, но иногда такой метод как раз и помогает быть актуальным. Таким подчас становится нечто совершенно неожиданное, а за модой все равно не угнаться. Я занимаюсь тем, что мне интересно, и просто надеюсь, что это будет интересно не только мне, но и моим читателям.